Я слышал, но раздавать щенят не хотелось, и, возвращаясь из школы, куда я нынешней осенью пошел в первый класс, я боялся, что не застану щенков на месте. Так и случилось: четырех кобельков раздали без меня, и я даже не узнал - кому.
Я понимал, что это, может быть, и к лучшему, что нам столько собак ни к чему, что у новых хозяев щенкам будет совсем не плохо, но где-то в душе все равно было жалко. И, как ни странно, я еще больше жалел трех оставшихся: они не были кобельками, и поэтому брать их никто не хотел.
Щенки подросли и уже всюду бегали за Буйнак - забавные, пушистые, неуклюжие, как медвежата. Особенно смешным был пегий щенок с черным пятном вокруг пасти. Когда он вставал на задние лапки и быстро-быстро перебирал в воздухе передними, он становился похожим то ли на суслика, то ли на крошечного потешного человека.
- Как же мне назвать тебя, бедняжка? - спросил я его однажды. Щенок смотрел на меня, хитро моргая круглыми веселыми глазенками. - Будь ты мальчиком, еще куда ни шло. А то угораздило девчонкой родиться! - Я в задумчивости гладил щенка, а он забавно перебирал лапами, пытаясь схватить мои пальцы. - Знаешь, назову-ка я тебя Карауз - Чернушка. Не беда, что ты почти вся светлая, мордашка-то у тебя черная!
Карауз слушала, навострив уши.
- Нравится? Карауз! Правда, здорово? Карауз! Карауз! На! На!
Я побежал, оглядываясь на нее и продолжая звать. Карауз раздумывала несколько секунд и вдруг сорвалась с места и кинулась за мной, заливаясь веселым писклявым лаем.
Мы играли все вместе, пока не наступил вечер. Утром я ушел в школу, а когда вернулся… Лучше бы я не ходил в тот день в школу…
Обычно Буйнак со щенками встречала меня возле ворот. На этот раз меня никто не встретил. Я бросил сумку с книгами у порога и помчался в сарай. Там было пусто. Я обежал весь двор, заглянул в каждую щель, выскочил за ворота, кричал, звал… Мне никто не ответил…
Бабушка пряла свою пряжу на солнцепеке возле сарая. Я бросился к ней.
- Бабушка! Где Буйнак, бабушка?
Она нахмурилась, не поднимая глаз от пряжи.
- Щенков люди разобрали. А Буйнак, по-моему, за отцом твоим увязалась. Он утром к отаре уехал.
- Неправда! - крикнул я, чуть не плача. - Не могла она с отцом… Он ведь на мотоцикле уехал!
- Стара я тебя обманывать! - обиделась бабушка. - Не веришь, у матери своей спроси.
Я побежал к дому.
Мама месила тесто. Я подошел к ней и, еле сдерживая слезы, спросил упавшим голосом:
- Скажите правду, мама, где Буйнак?
Мама взглянула на меня как-то виновато и растерянно.
- Здесь где-нибудь, наверное… Да что это я говорю? Она за отцом увязалась. Ну, что же ты плачешь?
- А щенята?
- Щенят, кажется, чабаны забрали.
Я видел, что мама говорит неправду и сама мучается из-за этого. Но я должен был во что бы то ни стало знать все.
- Отец уехал на мотоцикле. Сам видел, - соврал я. - И Буйнак с ним не было.
- Ну, тогда не знаю, сынок. - Ладонью мама устало отвела со лба прядь волос. - Наверное, бегает где-нибудь.
Я понял, что допытываться бесполезно, и, ни слова не говоря, вышел из комнаты. "Надо расспросить Муттихон, - решил я. - Наверное, ее тоже научили, что отвечать, но ее хоть обмануть можно".
Отыскать Муттихон оказалось не так-то просто. Я уже отчаялся было, когда услышал мягкие шлепки со стороны старого русла арыка. Сестренка что-то лепила из глины и была так увлечена своим занятием, что не сразу меня заметила. А может, она просто делала вид, что меня не видит?
- Что ты тут делаешь, Муттихон? - спросил я, не зная, с чего начать разговор.
Она взглянула на меня и отвела глаза. "Так и есть, - подумал я, - научили девчонку". И решил не хитрить.
- Буйнак не видела?
- Нет.
- Не стыдно обманывать? Забыла, чему тебя бабушка учит?
- Все равно не скажу! - заупрямилась Муттихон. - Папа не велел говорить.
- Не скажешь?
- Не скажу! Только попробуй меня пальцем тронуть. Папа предупредил: если обижать меня будешь, он тебя поколотит как следует.
- Никто тебя и не собирается трогать. Скажешь, где Буйнак, - цветные карандаши получишь.
- Ха! Так я тебе и поверила!
- Не веришь - не надо. Сам все узнаю.
Я сделал вид, что собираюсь уходить.
- Постой. Ладно, скажу, только чтобы папа не знал!
И Мутгихон рассказала все как было.
Утром, лишь только я ушел в школу, отец посадил щенят в хурджун, взвалил на ишака и выехал за калитку, свистнув Буйнак, чтобы шла за ним. Маме он сказал, что отвезет собак в тугай и там оставит.
- Так и сказал? - переспросил я.
- Так и сказал, - кивнула Мутти. - Л теперь давай карандаши, раз обещал.
- Дам, не бойся. Ты вот что сделай: беги домой и принеси пару лепешек. Только смотри, чтобы никто не видел. Понятно?
- Понятно. Ты что задумал?
- Не твое дело.
- Неужели в тугай пойдешь? - ахнула сестренка. - Не ходи! Бабушка говорит, там волки водятся, шакалы. Не ходи! Лучше мне никаких карандашей не надо!
- Враки все это, - успокоил я. - Я в том тугае тысячу раз с Буйнак бывал. Ну, сама подумай, кого из нашего кишлака волки в тугае съели? Никого. Это бабушка нарочно тебя пугает, чтобы далеко от дома не уходила. Иди, лепешки тащи.
Уговаривать Муттихон не пришлось. Она мигом слетала домой и принесла лепешки.
- Молодец, - похвалил я. - Можешь взять карандаши, они у меня в сумке лежат. Если мама спросит, где я, скажи - с мальчишками играть пошел.
Я погладил ее по голове, взял хлеб под мышку и выбежал на улицу. К тугаю вела узкая, заросшая по обочинам густым камышом дорога. Метелки камыша пушились от малейшего дуновения, пушинки роились в воздухе, устилали дорогу грязно-серыми хлопьями.
Вдоль дороги тянулся водосборный коллектор, который кончался озером. А сразу за озером тугай. Я дважды бывал здесь с отцом: пригоняли на водопой стадо, когда возвращались с отгонных пастбищ. И оба раза меня так и подмывало забраться в чащу, такая она была загадочная и пугающая, полная неясных шорохов и приглушенных звуков. Но отец строго-настрого запретил мне бывать в тугае. Туда и взрослые-то не часто решались заходить, разве что по крайней необходимости. Тугай пользовался дурной славой.
…Я нерешительно потоптался возле зарослей на берегу озера. Идти теперь было страшновато. Дорога обрывалась у озера. Дальше в тугай вели тропинки. Пробираться по ним можно было только пригнувшись, так низко нависали колючие ветки. Было тихо - чаща жила своей таинственной, непонятной жизнью.
Я огляделся по сторонам. Коллектор, видимо, углубляли экскаваторами, там и сям высились холмы твердого сухого грунта.
Что, если взобраться на холм и оттуда позвать Буйнак? Она услышит и прибежит. А вдруг не прибежит? Все равно буду звать! Она умная, поймет, что я тут ни при чем… Что это не из-за меня…
А может, отец вовсе не привозил их сюда? Отвез куда-нибудь в другое место? Разыскать отца и спросить?
Нет, не годится. Спрашивать нельзя. Ну, почему он такой жестокий у нас? Ни Буйнак не пожалел, ни щенков. Наверное, его кто-то сильно разозлил. Он, когда вспылит, ничего не видит и не слышит. Бабушка говорит, что он с войны таким пришел. А до этого спокойный был, добрый…
Я поднялся на холм и еще раз внимательно осмотрелся вокруг. Над зарослями джиды и турангила покачивались серебристо-сиреневые метелки камыша. Дальше заросли становились выше и гуще, начинался настоящий лес. В вечереющем небе кружились птицы, какие - отсюда не разглядеть.
- Буйна-а-ак! - крикнул я. Голос прозвучал негромко и жалобно. Я набрал полную грудь воздуха и закричал изо всех сил: - Буйна-а-а-к-е-е-ей!
В кустах испуганно шарахнулся какой-то зверек. Я вздрогнул и оглянулся. По верхушкам зарослей было заметно, в какую сторону он удирал. Я проследил его до самой чащи и уже хотел снова крикнуть, как вдруг увидел, что сквозь заросли по направлению ко мне кто-то движется. Почему-то я сразу решил, что это Буйнак.
Она медленно вышла из кустов и остановилась у подножия холма, понуро опустив голову. Такой я еще никогда ее не видел: бока ввалились, шерсть слиплась в клочья, вся в репьях и грязи, глаза тоскливые, уже ни на что не надеющиеся.
Пока я сбегал с холма, Буйнак легла на редкую пожелтевшую траву, уронив голову на передние лапы. За эти несколько часов она словно постарела на десять лет.
Я хотел обнять ее и не решился.
- Хлеба тебе принес, - сказал я, чувствуя себя бесконечно виноватым перед нею.
Буйнак даже не взглянула на меня. Она была права. Многие годы она верой и правдой служила нашей семье, охраняла овец лучше, чем иные пастухи, рожала сторожевых псов, стерегла дом и кочевье, любила нас всех, даже отца, и вот теперь…
Колючий комок подкатил к горлу, мешал мне дышать.
Конечно, Буйнак была права. Ведь мы прогнали ее из дому. Привезли вместе со щенками в тугай и бросили - живи как хочешь. Представляю, что она о нас думает. О нас… Но ведь я не хотел, я…
Буйнак подняла голову, и в глазах ее промелькнуло новое выражение. "Ты не виноват, - казалось, говорили ее глаза. - Я не обижаюсь на тебя".
Я опустился на колени и прижался лицом к ее морде.
- Хочешь, я останусь с вами? Будем вместе жить в тугае.
Буйнак вздохнула и отодвинулась от меня. Теперь в ее глазах были жалость и укоризна. "Глупый, разве люди живут в тутаях? Люди должны жить с людьми. Это нам, собакам, все равно где жить".
- Неправда, - сказал я.
"Правда", - моргнула Буйнак.
Она видела меня насквозь. Ее невозможно было обмануть. Мы оба понимали это.