* * *
Застрелите эту маленькую бестию! Застрелите ее. Не смотрите на меня так. Разумеется, я не имею права приказывать вам. Я не более чем солдат, который прошел всего лишь курс молодого бойца. У меня еще не все ладится с экипировкой по утрам, стойка "смирно" не очень мне удается. Но, я думаю, у меня есть право просить защиты. Прицельтесь в это животное и стреляйте. Нет, не пытайтесь поймать его. Оно дикое и, возможно, больное. Оно злое и может укусить. Зачем ловить его? Чтобы посадить в клетку? Но оно же не пьет, не ест и не умирает от истощения. У него девять жизней, и воет оно так, что у вас волосы встают дыбом. Стреляйте! Это единственный выход. Ну, давайте, ребята, ставлю на кон все свое жалованье. Я понимаю: конечно, без приказа нельзя. Но как ты поступаешь, когда стоишь на посту, а на тебя надвигается такое чудовище? Стой! Кто идет?! Конечно, оно тебе не ответит.
Стой, стрелять буду! Даешь предупредительный выстрел. Твоя обязанность - никого не пропустить. Стой, стреляю! Стреляешь - и… в пустоту.
Я мог бы, конечно, обратиться с рапортом. Попросить защиты у лейтенанта или капитана. Но кто способен защитить тебя от твоего собственного прошлого? Ты служишь в армии для того, чтобы защищать страну, а не для того, чтобы армия защищала тебя.
Я не стал писать рапорт. Но как-то командир взвода сам отвел меня в сторону во время одного из перерывов между занятиями. Прикурил от моей сигареты. Уселся на край учебной траншеи и предложил мне сесть рядом. Скорее, приказал, увидев, что я колеблюсь.
Траншея была настолько узкой, что завитки дыма от наших сигарет в этот холодный день переплетались, словно в одном очаге горели два полена.
- Что с тобой, Вишан Михаил?
Я прекрасно понимал, о чем он спрашивает, но какое это имело значение?
Мой командир взвода - с тех пор как он командир взвода - считает, что он вправе бесцеремонно вваливаться и категорично требовать: ну-ка открой мне свою душу, я устрою там проверку.
Вскочив на ноги, несмотря на протестующие жесты лейтенанта, я принял стойку "смирно", - конечно, насколько позволял уровень моей подготовки.
- Докладываю: со мной ничего не происходит!
Лейтенант, который по уставу не мог принимать рапорт сидя, поднялся, недовольный тем, что не получилось разговора по душам.
- Так уж ничего?
Он улыбнулся как человек, который уверен, что многое знает. Но он так молод. Парень в военной форме…
- В отношении этого вам не следует беспокоиться.
- А в отношении чего "этого"?
Он снова улыбнулся, так, будто я играл с ним на пустыре в тряпичный мяч. Было достаточно проблем, которые могли привлечь внимание командира взвода. Например, эта проклятая стойка "смирно". Верзила-сержант заставил меня упражняться перед зеркалом. В конце коридора у нас висело зеркало в рост человека. Я позировал перед ним, как перед объективом фотоаппарата, но у меня ничего не выходило.
А еще повороты на месте - налево, направо, налево кругом. Их так много!
- Хорошо-хорошо, поговорим еще, - отеческим тоном проговорил лейтенант, этот юноша в военной форме, всего на год-два старше меня. Он подал команду: - Взвод, строиться!
Я бросился занять свое место в строю.
* * *
Не закрывая за собой дверь, я кричу еще из прихожей:
- Давай убежим!
Девушка выглядывает из своей комнаты. В холле полутьма, свет падает лишь из-под розово-оранжевого абажура торшера и придает предметам какие-то причудливые формы, очертания. Как обаятельны молодые женщины, когда они еще окончательно не проснулись, с неприбранными волосами, в одеяниях тонких, как паутина.
- Убежим?
- Убежим!
- Боже упаси, в этот час?! - Это моя тетя, Софья. Она на кухне, руки ее опущены до локоть в таз с тестом.
- Убежим, - решается коротко Зина. - А ты принес магнитофон, или потанцуем после того, как убежим?
Однажды я пришел с магнитофоном и мы танцевали вдвоем, танцевали до изнеможения, точнее, дергались и тряслись один возле другого, так, без всякого смысла. Хи-ла-хо-хи, хи-хи, хали-гали, пингвин-мам-бо, ай-йа-йа. Возможно, и тогда мы хотели убежать куда-нибудь.
- Но у нас только пластинки с народной музыкой и музыкой лэутаров , - вступает в разговор тетя Софья. - Или вы можете убежать и так?
В конце концов для того, что я хотел сделать, вполне подходит музыка лэутаров. Сырба в повозке, сырба поповская, сырба "все на месте", сырба сумасшедших - сколько этих сырб, в которых можно кружиться, пока не потеряешь голову, если, конечно, есть что терять. А можно и без всякой музыки.
Зина появляется в дверях:
- Брать с собой что-нибудь?
Не знаю, что и сказать. В действительности я и сам-то толком не знал, чего хочу, и у меня не было никакого плана.
- Не беру ничего с собой, - решает сама девушка. Через несколько секунд она готова.
- Я пошла с Рэзваном, - бросает она на ходу.
- Почему вы не убегаете сюда, в дом? Сдвинем ковер в сторону, и места будет больше чем достаточно! Вы никого не беспокоите, вам никто не мешает! - вздыхает тетя Софья.
Хула-хоп, хи-хи-хи… Хали-гали. Пингвин-мамбо… Ах, тетушка Софья…
- Что это взбрело вам в голову убегать куда-то, как будто для вас недостаточно места дома.
Мы бросаемся в первый подошедший автобус - нас даже не интересует его номер - и берем билеты до конца. Молчим. Что мы можем сказать друг другу? Висим на поручнях, как белье, развешанное для сушки. Постепенно, особенно возле рынка, в автобус набиваются женщины с корзинами овощей и бидонами молока. Крестьяне волокут мешки с хлебом, бутылки с маслом и кульки с сахаром. Лезут со всех сторон, толкают так, что Зина буквально прилипает ко мне. Чувствую, как стучит мое сердце - "тук-тук-тук" - на ее лопатке. А может, это ее сердце стучит?
Девушка защищает грудь руками. Какое-то время все энергично работают локтями, чтобы освободить себе место, после чего устанавливается удовлетворенная тишина. У девушки красивая длинная шея с золотым пушком, волосы собраны в пучок. Мое сердце бьется на ее лопатке. Зина - моя молочная сестра, по крови - двоюродная. Когда я рядом с ней, меня преследует смущение моего далекого детства, от которого не могу избавиться…
Автобус оставляет нас где-то в поле, на обочине шоссе, покрытого смолой.
Машина поворачивает к городу, и мы остаемся одни - словно на краю света.
- А сейчас куда?
Откуда мне знать? Должен ответить, но не знаю, что сказать. Беру Зину за руку и, увлекая за собой, бегу что есть сил. Ей трудно бежать в таком темпе, волосы падают на глаза, но она смеется, радуется, как ребенок, ее теплая ладонь в моей руке. Неожиданно окружающий мир перестает для меня существовать. Только очень смутно, как будто издалека, слышу Зинин голос; он становится тише, все тише: "Оставь меня, не могу больше". Я бегу, как робот, словно во мне работает какой-то механизм. Не знаю, когда потерял Зину, когда выскользнула ее рука из моей. Останавливаюсь чуть не плача и оказываюсь лицом к лицу с Зиной. Она берет меня за руки повыше локтей и встряхивает:
- Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой?
Я нарочито удивленно переспрашиваю:
- А что со мной?
Потом мы долго сидим на каменном выступе дорожного столбика.
"Напрасно!.. Никуда не убежать, не скрыться".
* * *
Лейтенант… Маленькое девичье лицо. Даже непонятно, зачем он бреет его, и бреет до крови, каждое утро.
- Я хотел, чтобы мы побеседовали как человек с человеком…
Наверное, это значит не обращая внимания на звания и должности. Как человек с человеком - как равный с равным. Как юноша с юношей. Ну-ка скажи, братец, что у тебя на душе. Если я снисхожу до того, что говорю с тобой как с равным, надо, чтобы и ты сделал хоть маленькое усилие в этом направлении.
- Ну все, я вижу, что у нас разговор не получится. - В голосе молодого офицера оттенок, напоминающий угрозу, как мне кажется. Что может означать это "все"? До сих пор я делал все, что зависело от меня, с этого момента открывается новая страница наших отношений. Чего он не смог добиться от меня таким образом, добьется властью, которой наделен. Потому что это входит в круг его обязанностей, и отказ равносилен неповиновению. Он своего добьется даже в том случае, если это не доставит ему никакого удовольствия.
Наш командир взвода… Каждое утро на площадке. Такой молодой.
- Принимаю рапорт!
- Товарищ лейтенант, второй взвод, численность присутствующих - столько-то солдат…
- Доброе утро, товарищи!
- Здравия желаем, товарищ лейтенант!
Кричим с усердием и от души, насколько позволяют нам легкие. Мы, лягушата, не выработали еще автоматизма, все, что мы делаем, делаем с полной отдачей.