- Поганая душонка, Баки абы! - не задумываясь ответил Сабир. - Мы тут ему однажды "темную" учинили. Знаете, как это делается; накрыли одеялом и отдубасили как следует. После этого он немного притих.
- За что? - все больше тревожился Назимов.
- За всякие ложные слухи. За то, чтобы не уговаривал к Гитлеру в армию записываться.
- А зачем ты послал его ко мне, когда я болел? - Я?! - удивился Сабир. - Да я, Баки абы, если хотите знать, и разговаривать не желаю с таким, как он.
Назимов закусил губу, в упор посмотрел на Сабира. Нет, этот парень не лжет. Глаз не прячет. Выходит… Что же делать теперь?
- Сабир, - с усилием проговорил он, - ты умеешь держать свое слово?
- Смотря перед кем, Баки абы. Вам, например, не совру.
- Тогда обещай мне не сводить глаз с этого Поцелуйкина. И в случае чего…
- Понятно, Баки абы. Можете не беспокоиться. У нас ребята есть надежные.
Кончив бритье, Сабир убирал свои инструменты. Вид у него был озабоченный.
К себе в барак Назимов вернулся расстроенный. Только он появился в дверях, как к нему подошел один из французов, сказал на ломаном немецком языке:
- Вас хотел бы повидать мсье Пьер де Мюрвиль.
Еще с утра Назимов через связного вызвал Толстого и ждал его с минуты на минуту. А тут приходится отвлекаться.
- Мсье де Мюрвиль хочет сказать вам что-то очень важное, - подчеркнул француз, видя, что Назимов не трогается с места.
Назимов даже вздрогнул. Сегодня тревоги возникают одна за другой. Что же?.. Надо идти.
Старик де Мюрвиль совсем расхворался. Он кутался в свой плед и никак не мог согреться.
- Борис, - слабым голосом заговорил он. - Я уже давно собирался сказать вам кое-что. Теперь настало время. Не знаю, долго ли протяну. Вот к вам ходит этот остроносый уборщик барака… Этот Поцелуйкин, - с трудом выговорил он.
- Ну? - нетерпеливо спросил Баки.
- Я ведь встречал этого человека. Несомненно встречал! И не где-нибудь, а в Париже.
- Вы ошибаетесь, - возразил Баки, - ведь Поцелуйкин русский.
- Ну и что же. В Париже тоже есть русские, Борис, - многозначительно проговорил старик. - Некоторые живут там с тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Назимов изменился в лице.
- Понимаю. Благодарю вас, - тихо сказал он. - Я буду иметь это в виду.
Возвратившись на свою половину барака, Назимов нашел там Николая Толстого.
"Пора вам сбросить эти украшения"
"Политический центр", назначив Назимова командиром "Деревянной" бригады, потребовал от него ускорить организационную работу и вербовку кадров. Всего не удержишь в голове - и у Назимова появились записи, кое-какие документы. Подобно большинству строевых командиров, Баки органически не выносил, как он выражался, "бумажной писанины". Но что поделаешь? У него ведь не было ни начальника штаба, ни адъютанта, ни писаря. Приходилось всячески ухищряться, прятать свои записи и при удобном случае сплавлять их Толстому для передачи центру.
Сейчас шел подбор людей на должность командиров взводов. Двое комбатов - Кимов и Задонов - ежедневно докладывали ему о своих встречах, переговорах. Не сразу можно было остановить выбор на том или ином человеке. Приходилось сравнивать "командиров", иногда изменять решения. Надо было запомнить десятки фамилий и хотя бы краткие характеристики людей. Без бумаги не обойтись. И все же дело продвигалось вперед. И Кимов и Задонов - ребята энергичные. Если не случится ничего плохого, то через месяц-полтора бригада будет окончательно сформирована.
Сам Назимов сейчас был всецело занят подготовкой учебных планов бригады, вопросами разведки. Все, что делает в нормальных условиях штаб части, Назимову приходилось сейчас делать одному. Забот у него хоть отбавляй: А тут еще с утра до вечера надо сидеть в мастерской, стучать молотком.
Назимов любил работать горячо, с размахом. Но в условиях полной конспирации требовалась величайшая осторожность, сдержанность, предусмотрительность. Приходилось затрачивать дни, иногда и недели, чтобы выбрать момент и завести с нужным тебе человеком откровенный разговор. Порой вся предварительная работа вдруг шла насмарку - или обстановка круто изменилась, или человек заупрямился, а то и не поверил тебе. В лагере достаточно всякой дряни: доносчики, провокаторы, шептуны, - все лезут из кожи, чтобы напасть на след подпольщиков, так как комендант обещает за это золотые горы. В существовании подпольной организации - возможно, не одной - были уверены и комендант, и начальник лагеря, и командиры эсэсовцев: в Бухенвальде, при скоплении десятков тысяч людей, враждебно настроенных к фашизму, организация должна была неизбежно сложиться. Оставалось только найти ее.
В условиях постоянной мнительности, тревоги, взаимопроверки сами подпольщики легко могли запутаться, потерять верную нить, в кривом зеркале увидеть перспективу. Частенько Назимову казалось, что он идет по самому краю обрыва. Один неверный шаг, одно неосторожное движение - и он полетит в пропасть. Да еще увлечет за собой других. А из пропасти уже нет возврата.
С Симагиным Назимов встречался крайне редко: руководитель центра никогда не выходил за пределы Внутреннего лагеря и строго запрещал другим подпольщикам без надобности появляться там. Но у Нахимова накопилось столько сложных и важных вопросов, что решать их, не поговорив непосредственно с самим Симагиным, было невозможно. И Назимов попросил Николая Толстого свести его с главой центра.
И вот Толстый принес ответ: Симагин готов встретиться в ближайшие дни. А пока он приказывает Назимову продолжать работу, остерегаться провокаторов, решительно прекратить ненужные хождения друг к другу. От себя Толстый сообщил Назимову, что немецкие подпольщики, работающие в канцелярии лагеря, перехватили донос какого-то предателя, написанный по-русски.
- Не Поцелуйкин ли написал?! - тревожно спросил Назимов.
- Не знаю, - пожал плечами Толстый. - Пока выясняется.
- Содержание доноса известно гестапо?
- Нет. Товарищи успели перехватить его.
- А все-таки что в доносе?
- Что могут писать в таких случаях, нетрудно догадаться.
Оба сидели несколько минут в тягостном молчании. Потом Толстый встал, кивнул в знак прощания, шагнул к двери. За последние дни он так обессилел, что еле волочил ноги, вместо стука деревянных его башмаков слышалось вялое шарканье. "Да, ему тоже очень трудно!" - невольно подумал Назимов.
Он остался один, а одинокого человека всегда гложет тревога, одолевают сомнения. "Если донос написан Поцелуйкиным, я не могу там не фигурировать. Пусть будет так, пусть погибну. Но ведь может погибнуть все дело, так успешно начатое. Нет, этого нельзя допустить". Назимов, мучимый тревогой, сжал кулаки, словно готовясь к схватке.
Между тем близилась весна. Дни уже начали прибавляться, стало чаще выглядывать солнце. Ожидание весны зажигало в узниках новые надежды. С посветлевшими глазами они смотрели на восток, откуда на крыльях весенних перистых облаков могла прилететь свобода.
Однажды в сумерки Николай Толстый повел Назимова к Симагину. Они встретились в седьмом бараке, в небольшой комнатушке. За последнее время Симагин тоже заметно изменился. На лбу и в уголках рта залегли резкие морщины. Взгляд стал еще тверже, посуровел. Казалось, навсегда исчезла и его мягкая улыбка.
Назимов доложил руководителю центра, что работа по формированию обоих батальонов идет успешно. Командиры батальонов - Задонов и Кимов - уже подобрали командиров рот, последние назначают комвзводов.
- Мы решили начать учебу, не дожидаясь окончания формирования бригады. С командирами батальонов я уже занимаюсь тактикой. Они, в свою очередь, обучают командиров рот. Нам нужно в совершенстве постигнуть различные способы прорыва блокады изнутри. Но главное - изучение оружия. Ведь далеко не все владеют немецким оружием.
- Когда вы сумели бы приступить к изучению оружия?
- Сразу же, как только получим.
- Завтра же вам будут переданы один немецкий пистолет, автомат и схема фауст-патрона. Немецкие товарищи обещали раздобыть карту района Бухенвальда…
- Это замечательно, - обрадовался Назимов.