* * *
Васильев сидел у стереотрубы в небольшом добротно сделанном в железнодорожной насыпи блиндаже, когда к нему вошел Михалев. Полушубок обильно припорошило снегом, и комиссар, отряхиваясь, молча выслушал короткий доклад командира батареи, пожал руку и сказал:
- Удобно устроился. А где живут разведчики, связисты?
- Рядом, товарищ старший политрук, в землянке, - ответил Васильев и, зная страсть Михалева к чаю, предложил: - Может, чайку хотите, с морозу?
- Хочу. Только потом, а сейчас покажи землянку: темнеет, не найду сам.
Васильев пожал плечами и повел Михалева к землянке.
- Ну, иди занимайся своими делами, - отпустил его комиссар и, приподняв полог плащ-палатки, прикрывавшей вход в землянку, пригнулся и пролез в узкую щель.
Васильев постоял с минуту, прислушиваясь. Из землянки донеслись голоса приветствовавших комиссара бойцов. Потом они затихли: что-то говорил комиссар, но что именно разобрать было нельзя, так как голос его заглушил громкий смех.
Васильев еще раз пожал плечами и вернулся на наблюдательный пункт. Было тихо, и он, приказав разведчику поставить чайник, прилег на нары. Его обидело то, что комиссар не остался с ним, не поговорил, а сразу отправился, как он говорил, "в массы". Правда, он знал об этой привычке Михалева, его умении как-то легко и сразу войти в контакт с людьми, расположить их к себе. Что ж, в этом не было ничего плохого. Но по опыту других командиров батарей, где бывал комиссар, Васильев знал также, что после такого "общения с массами" старший политрук оказывался в курсе всех батарейных дел, был хорошо осведомлен о том хорошем и плохом, что есть в батарее.
Люди видели в нем человека, с которым можно поговорить по душам, поделиться самым сокровенным, иной раз и пожаловаться на несправедливость. Солдаты и сержанты знали, что Михалев никогда не откажет в помощи и содействии, и запросто обращались к нему. Однажды, например, комиссар решительно вмешался в дела полковой продовольственной службы и настоял на том, чтобы сняли прежнего начпрода, обвешивавшего батарейных старшин.
Васильев так и остался в батарее Ковтунова с того памятного боя под Харьковом в сентябре сорок первого. Дела шли у него неплохо, и, когда Ковтунов стал командиром дивизиона, Васильева назначили на ту самую батарею, которой командовал прежде Ковтунов. Это было уже в то время, когда комиссаром в дивизион прибыл Михалев. Он-то и настоял на том, чтобы Васильев остался в дивизионе. Когда Васильев остался, он решил во что бы то ни стало доказать, что будет не последним командиром батареи не только в дивизионе, но и в полку.
В блиндаже было тепло, в печке весело потрескивали дрова, в трубе гудело, а по стенам и потолку бегали темно-красные блики. Васильевым овладела дремота, и, чтобы не заснуть, он поднялся и сел на нарах. Чайник бурно кипел, из носика вырывалась струя густого пара.
- Однако… - произнес Васильев, посмотрев на часы. Потом поднялся, достал чай и белый с выщербленным носиком чайник для заварки, подошел к печке.
- Постой-постой, - услышал он в то же самое время позади себя окающий голос и, вздрогнув от неожиданности, оглянулся. - Это я сам сделаю. Это дело, брат, искусства требует.
Михалев сбросил полушубок и взял из рук Васильева чайник для заварки. Ополоснув его кипятком и всыпав чаю, поставил на кипящий чайник.
Васильеву не терпелось заговорить о рекомендации, но он не хотел делать это первым и, в свою очередь, ждал, что об этом начнет комиссар. Но Михалев молчал. Тогда Васильев нехотя, а потом все более и более увлекаясь, стал рассказывать о приспособлении, которое придумали его разведчики для засечки орудийных и минометных батарей противника, ведущих огонь ночью. Он подвел комиссара к амбразуре и показал несколько проволочек, вертикально натянутых на некотором удалении от стереотрубы.
- Каждая проволочка находится точно в створе с засеченной в дневное время батареей или орудием, - пояснил он. - Ночью же мы наводим стереотрубу на вспышку, и если направление совпадает с какой-либо проволочкой, то мы точно знаем, что это за цель. И просто и удобно…
- Неплохо, - похвалил Михалев. - А если не совпадает, тогда как? - подумав, спросил он.
Васильев пожал плечами.
- Ну, тогда надо засекать обычными способами. Трудно, конечно…
- Вот-вот. И трудно, и точность невелика. А ты подумай, как лучше сделать, пораскинь мозгами, с людьми посоветуйся.
За чаем Михалев расспросил Васильева о том, вовремя ли доставляются в батарею газеты, как организуются коллективные читки, выпускаются ли боевые листки.
Васильев сказал, что сам регулярно проводит политинформации.
- Знаю. Это хорошо, - перебил Михалев и, вдруг подняв голову, посмотрел в глаза Васильеву. - А что это у тебя произошло с Урсунбаевым? Ты что же это, до рукоприкладства дошел?
Васильев, чувствуя, как краска бросается ему в лицо, отвел глаза. "И об этом знает", - подумал он и энергично запротестовал:
- Товарищ старший политрук, ведь как дело было. Этого Урсунбаева, помните, я сам в батарею взял, ну и… долгом своим считал сделать из него артиллериста. На первый случай - заряжающего. А он выстрела боится. Я его во время стрельбы к орудию, а он только "Огонь!" услышит, уши руками зажмет и - в сторону. Бился-бился, что с ним сделаешь? Ну и…
- Ну и что? - вставил Михалев, с трудом удерживаясь от смеха: он только что слышал эту историю от самого Урсунбаева.
- Ну, подвел я его к орудию и стоял с ним так, пока огонь вели… Какое же тут рукоприкладство…
Михалев теперь уже откровенно расхохотался.
Глядя на него, заулыбался виновато и Васильев. Он понял: гроза прошла.
А Михалев, отдышавшись, спросил:
- А знаешь ли ты, что Урсунбаев сам по этому поводу говорит? "Зачем, говорит, командир ругал-ругал? Сразу бы так сделал. Я теперь ничего не боюсь". Что ж, как сугубо индивидуальный, такой метод, может, и оправдан, но больше его не повторяй.
Михалев стал собираться, Васильев стоял молча. "Что же, он забыл? Неужели раздумал?" Улыбка постепенно сползла с его губ, и он уже было открыл рот, решившись напомнить, но Михалев, одетый, вынул из кармана вчетверо сложенный листок бумаги и протянул Васильеву.
- Вот тебе рекомендация. Думаю, кандидат ты достойный. Подчиненные тебя уважают и даже, я бы сказал, любят. Дорожи этим. Ну а недостатки… Ты сам их знаешь, исправляй. Я, между прочим, пишу там и об этом. Чтобы помнил.
И, крепко пожав руку оторопевшему Васильеву, Михалев вышел.
- Товарищ старший политрук, - очнувшись, закричал Васильев, выскочив из блиндажа. - Провожатого возьмите.
- Не надо, сам дойду, - послышался удаляющийся голос комиссара, - дорогу знаю хорошо, а стреляют сейчас редко.
* * *
…Быстро, незаметно промелькнула дружная весна, началось лето, а вместе с ним и новое наступление немецко-фашистских войск. Снова загремели по всему фронту ожесточенные бои, закурилась пыль по дорогам. Войска медленно отходили, оказывая упорное сопротивление врагу. Вместе с ними отступал и дивизион Ковтунова. От рубежа к рубежу откатываясь назад, батареи вели огонь прямой наводкой по танкам и пехоте.
Злые, молчаливые, в коробящемся от пота и пыли обмундировании шли артиллеристы через города и села, шли на восток, а оглядывались на запад. Они знали, что вернутся еще, чтобы отомстить за поруганную землю, за кровь товарищей. Шебекино, Старый Оскол, Новый Оскол, Острогожск… - отмечал у себя на сложенной гармошкой, пахнущей свежим гуммиарабиком карте Ковтунов и думал: "Да, не придется тебе, Троицкий, и в этом году поступить в институт. Не так, брат, оказывается все просто…" Вместе с войсками фронта дивизия прошла Коротояк и Лиски и прочно закрепилась на Дону у города Серафимович.
Уже гремели ожесточенные бои под Сталинградом, и Военный совет фронта в обращении к войскам призывал стойко оборонять занимаемые рубежи. Оборонять и готовиться к наступлению.
Более четырех месяцев город-герой отбивал неистовые атаки врага и с суши и с воздуха. И каждый день в течение этого долгого времени артиллеристы дивизиона капитана Ковтунова, как, впрочем, и все бойцы Донского фронта, нетерпеливо ожидали свежей газеты, сводки Сов-информбюро и столь же нетерпеливо спрашивали командиров и политработников: держится ли знаменитый дом Якова Павлова, сколько гитлеровцев истребил снайпер Василий Зайцев, отбила ли вражеские атаки дивизия генерала Родимцева? Они сокрушались, что не они дерутся там, в Сталинграде, что им все еще приходится сидеть в обороне где-то на второстепенном участке, в стороне от главных событий.
- Когда же мы? - спрашивал у командира дивизиона коренастый широкоскулый командир орудия старший сержант Тогузов. - У меня расчет такой темп огня дает - все нормы перекроет!
- Товарищ капитан, - докладывал командир отделения разведки Троицкий, недавно получивший звание сержанта. - Цели разведаны, данные точные, можете быть уверены!
Не менее их томился затянувшейся обороной и сам командир дивизиона. Но его худощавое обветренное лицо было непроницаемо. С невозмутимо спокойным видом он терпеливо разъяснял подчиненным, что необходимо измотать, обескровить противника, а уж тогда… Скоро ли придет это "тогда", он, разумеется, не знал и сам, но к наступлению готовился деятельно. С утра до вечера артиллеристы тренировались в ведении огня, потели, отрывая орудийные окопы, учились заменять друг друга в расчетах.
И вот настал наконец долгожданный день. 19 ноября войска левого крыла Юго-Западного фронта и правого крыла Донского фронта перешли в контрнаступление.