Николай Филиппович знал, что дело, собственно говоря, слажено, он ясно видел аппарат, знал главный, не известный еще никому принцип его работы, он видел его как бы уже в действии, и аппарат этот был прекрасен, потому что совершенен.
Спать Николай Филиппович больше не ложился, он сидел у окна и с нетерпением ждал начала рабочего дня, он даже не стал завтракать, потому что был сыт и полон сбывшимся счастьем.
Николай Филиппович пришел в свою рабочую комнату, когда все были на местах, неторопливо снял пальто, встал посредине комнаты, чтоб его все видели, и торжественно сказал:
- Ребята, это будет шнековый режущий аппарат, - для непонимающего человека то была голая техническая фраза, для Николая же Филипповича - формула его счастья, и он принялся растолковывать детали этого счастья, и все покинули свои места, сели на столы, а Николай Филиппович все ходил и ходил перед ними и объяснял. Защитный инстинкт от тягомотины повседневных ничтожных заданий выработал в них технический цинизм, но они были прежде всего инженеры и сознавали, что сейчас происходит чудо, что если все получится, то это не просто новинка техники, но это именно революция в сельхозмашинах, а возможно, и в технике. Он был сейчас для них пророк, потому что никто из них никогда не видел, как рождаются идеи такого порядка, да и нет сомнения, что и не увидят, вот это они понимали, а Николай Филиппович все больше и больше воодушевлялся, потому что все сейчас были с ним заодно, и не было ни одного возражения, - незабвенные времена, невозвратные времена.
А потом Константинов послал Николая Филипповича в Москву - американцы на выставку сельхозтехники привезли морковоуборочную машину. Она еще обкатывается и не запущена в производство.
Николай Филиппович раздал группе задания и покатил в столицу. Он был самоуверен, знал, что заграничная машина будет несовершенной - в ней, конечно же, старое, избитое сердце. Потому что новое только придумал, еще даже не сконструировал он сам.
Он не ошибся. То была машина "Скотт-Уршал", заурядная машина. Она могла брать только один ряд, сердце ее - рабочий орган - было придумано в тридцатых годах, а машину соорудили в конце шестидесятых. Из-за громоздкости главного аппарата машина никогда не будет брать больше одного ряда, и, следовательно, не приживется надолго. Машина же, которую соорудит группа Николая Филипповича, сможет брать любое количество рядов - три, шесть, девять, потому что решен главный принцип резания - она будет делать все, как тот старый комбайн, но только без прикрепленных к нему шестидесяти человек и много быстрее.
Николай Филиппович беседовал с директором крупного концерна, и оба они понимали, что машина провинциальна, проблем не решает, но это лучшая на сегодняшний день машина в мире. Концерн рассчитывает на продажу лицензий.
Ехал домой Николай Филиппович радостный - теперь все решается временем, упорством и терпением. Жить ему было необыкновенно интересно.
Группа рассчитала аппарат за четыре месяца. И еще два месяца доводила его в опытном цеху. Ожидания подтвердились - то был надежный и умный аппарат.
А потом пришла пора срывать аплодисменты. Николай Филиппович не ленился тщательно оформлять документы, несколько недель он только тем и был занят.
Успех был оглушительный: Николай Филиппович стал чувствовать себя человеком, который приносит своему бюро славу.
В самом деле, по стране десятки, если не сотни подобных бюро - и при Министерстве сельского хозяйства, и при Министерстве сельхозмашиностроения, и при других ведомствах, а тут на тебе. Можно было бы усмехнуться высокомерно - дескать, ребята нашутили деревянный велосипед. Но рабочий орган от насмешек надежно был защищен четырьмя авторскими свидетельствами и пятью патентами. Одно перечисление стран, где получены патенты, доставляло Николаю Филипповичу удовольствие - Англия, США, Франция, ФРГ, Бельгия - страны, где техника довольно-таки развита.
Тогда Николай Филиппович обнаружил, что и он тщеславен: приятно все-таки держать в руках эти листки, где розовая или голубая ленточка сдавлена восковой печатью, или читать написанные на чужих языках бумаги, где под орлами и щитами написано, что ни у кого нет права пользоваться устройством без разрешения Николая Филипповича Нечаева, инженера из Фонарева.
То были сладчайшие месяцы - время серьезных побед и главных надежд. Причем все делали сами - помощи сверху так и не дождались. Центральное отраслевое бюро снисходительно ждало результатов, полагая, что от всего этого шума с рабочим органом останется только пшик - машину, уверены были, парни не построят.
А они построили. За четыре года построили. Если б на них работало все бюро, управились бы и за два. Но никто не помогал, потому что никто не снимал с бюро плановых заданий. А четыре года - лучшие годы в жизни Николая Филипповича, потому что после них - обрыв, суета, горечь души.
Уж как наскребли денег на опытный экземпляр, это известно лишь Константинову, уж как старались ребята с опытного участка, этого никогда не забыть, Николай Филиппович так верил в будущее машины и в дальнейшую работу над ней, что дал машине имя "Бумалуч" - будет машина лучше, следовало понимать.
А когда машину вывезли на опытные участки, то показалось, что надежды сбываются. Да еще как: с одного ряда за минуту собирали полтонны годной для продажи моркови. Это с одного ряда, а рассчитана машина на много рядов. Более того, дело расширялось - машина брала любые корнеплоды - и столовые, и кормовые, и технические. Да если только цикорий собирать, и то она уже окупалась, цикорий - это же на экспорт, это ж валюта, получается.
Две осени вывозили машину на поля, и результаты оправдали все надежды Николая Филипповича. Было подсчитано, что если эту машину пустить по всей стране, то государство выиграет десятки миллионов рублей в год. Разумеется, подсчет вел не только Николай Филиппович, но и те организации, которые должны вести такой подсчет.
Николай Филиппович составил справку, в которой сообщил все соображения, приложил расчеты, чертежи, да и отправил все в вышестоящие инстанции, уверенный, что дело сделано и его совесть спокойна.
Вот тут и начинается горечь души, тут и начинается крушение надежд. Прошел год, а центральное бюро ни гугу. Тогда в столицу поехал Константинов.
Вернулся он со смущенной душой - за год никто не проверил расчеты и, по его мнению, не досмотрел чертежи до конца. В центральном бюро не любят, когда тема делается в инициативном порядке, к таким работам относятся как к любительству, на которое-то и внимания обращать не следует. Словно бы там все - звезды Большого театра, а группа Нечаева - квартет Фонаревского дома культуры. А ведь Константинов мало что и требовал: денег подбросить фонаревскому бюро, чтоб создать опытные машины и провести развернутые госиспытания.
Константинов с такой медлительностью мириться не хотел. Он уговаривал Николая Филипповича перепрыгнуть центральное бюро и написать в Министерство сельского хозяйства.
- Нет, пиши сам, - сказал Николай Филиппович.
- А ты почему устраняешься?
- Это все кляузами пахнет. И я вспомнил историю с великим футболистом ди Стефано. Того тренер упрекнул, что он ленится выполнять черновую работу, так ди Стефано ответил: "Вы хотите, чтоб я носил рояль. Может, достаточно, что я на нем играю?".
- Как знаешь. Что же - будем ждать.
А это все, заметить надо, - время и время, оно себе идет и идет. Послали бумаги в ВАСХНИЛ, и в ВАСХНИЛе как раз быстро машину поддержали. Вот они, выписки, в папках лежат, а папки в том шкафу, много накопилось этих папок, слишком даже много. Вот из ВАСХНИЛа написали: "Нужно организовать специальную лабораторию для завершения работ… придать плановый характер со стабильным финансированием".
Но советы советами, а только выполнять их не очень-то спешили; да, скоро решим и свяжемся; ну, люди связываются и связываются, а времечко летит да летит, да все дерганье и дерганье, писание и хождение по инстанциям; уже что-то вроде решили да забыли решение вниз спустить, или же бумагу составили так, что решение и выполнять необязательно.
Однажды Константинов поехал в очередной раз в центральное бюро и вернулся в отчаянии - он узнал, что какая-то группа в бюро занимается морковью, и, выходит, им нет резона поддерживать фонаревцев.
- Быть того не может, - сказал Николай Филиппович.
- Именно может. Хоть бы машина у них стоящая. Хоть бы нас к этому делу притянули, так нет же, все время вспоминал о рубашке, которая к телу ближе. Нас они не будут поддерживать, пока собственные парни не придумают что-нибудь внятное. Ты не поверишь - они занимаются усовершенствованием старой американской однорядки. Так что пока мы с тобой берем тайм-аут.
То были мучительные годы. Ведь когда Николай Филиппович задумывал дело, то считал, что если с этим делом он справится, то, выходит, и победитель, и на коне, а дальше пусть люди должностные берут машину и скорехонько выводят ее на поля - время-то летит, и в данном случае без пользы; он, Николай Филиппович, с делом своим справился, так можно и пыль с ладошек стряхнуть.
А как пошла эта суета, так будто бы Николая Филипповича подменили - стал раздражительным, обидчивым, случались у него и ночи бессонные, когда казалось ему, что все вокруг только и озабочены тем, как ему навредить и затормозить дело, перед всякой поездкой он не спал по нескольку ночей, на совещаниях взвинчивался, и, конечно же, это делу не помогало, так что несколько раз Константинов ездил без Николая Филипповича.