За выросшим шумом, за гоготаньем, визгом, собачьим лаем мужики не расслышали шагов бежавшего по плотине Сваакера. Они увидели его, когда он взлетел на став - с головы до ног посеребренный потом, в прилипших к бедрам мокрых трусиках. Он подбежал к одежде, быстро, как после холодного купанья, стер с себя ладонями пот, оделся и поднял шляпу. Потом направился к помольщикам, шагах в десяти от них остановился и вдруг, слегка присев, описал своей громадной шляпой полукруг, отвесил поклон и отрекомендовался.
- Вильям Сваакер - владелец Трансвааль!
Мужики захохотали. Но Сваакер был серьезен. Он решительно направился к дому и крикнул громко:
- Дарья, ключи!
Спустя минуту он вышел из дома переодетым - в ситцевой, выпачканной мукою рубашке, облегавшей складки жира на груди и животе, в каком-то куцем уборе па голове, похожем сразу на ермолку и на картузик. Он отпер и распахнул верхние ворота мельницы, и оттуда дунуло затхло-пряным ароматом ржаной пыли, лузги и смазочного масла. Мужики бросились к возам и занукали на коней. Фрол тащил на горбу длинный, узкий мешок зерна, торопливо переставляя согнутые сухопарые ноги.
- Поворачивайся! - кричал мужикам Сваакер, - Время дорог!
Один за другим он взвесил мешки, ссыпал в кузов десятину за помол, поставил мужиков засыпать в ковш зерно, живо спустился по крутой лосенке вниз, выскреб из сусека остатки муки и распахнул нижние ворота. Потом он пошел к стану, вдвинул в раму затвора длинный брус, подкатил под него чурбан и поднял затвор.
Вода тяжким черным валом ринулась по ларго на колесо, но сейчас же отпрянула назад, брызжа снежною пеной и бурливо кружась. Не останавливаясь ни на миг, вода валила из пруда по дну ларя, подымая пенистую поверхность выше и выше. И вот ларь полон, клокочущие коловороты почти выплескиваются через края, но тут глухо сотрясаются мельничные стены, налитое водой колесо, дрогнув, грузно поворачивает свою стонущую громаду, и, пробив дорогу, вода низвергается с высоты в буковище.
К этому времени Сваакер был уже на мельнице, и к шуму колеса, к плеску и звону воды прибавились вздохи жерновов и мерное поскрипывание деревянных шестерен…
Весь день до вечерней зари на мельнице не останавливалась работа. Помольщиков было много: везли новь - па-спех провеянную сыроватую рожь хорошего умолота. В полдень телеги стояли в длину всей плотины, сцепляясь осями, и мужики с трудом распутывали их, когда кому-нибудь надо было уезжать. Лопнувший тяж, соскочивший со шкворня передок - маленькие несчастья, которые на городском базаре не обошлись бы без ругани и крика, улаживались мирно и тихо. Мужики спокойно ждали очереди, в десятый, сотый раз слушая необыкновенные истории из жизни Вильяма Сваакера, довольные погожим днем, добрым урожаем.
И только собаки, лежавшие на возах, мурзились друг па дружку, щерили зубы и притворялись спящими, чтобы - при случае - больше напугать чужого.
Об этих собаках, к вечеру, в кучке дожидавшихся последнего помола крестьян шел спор. Легонький, верткий мужичонка из кожи лез, доказывая, что злее его черного кобеля нет кобелей на свете.
- Подь-ка, сунься! - кричал мужичонка, одергивая рубаху и поминутно нахлобучивая картуз, словно перед кулачками.
- Ну-ка сунься! Вона мой воз-то стоит, у краю! Вона оглобля торчит, ну-ка кто? Никто вишь? В клочки разорвет, как перед истинным! Он у меня у зимнего Миколы…
Мужики не давали ему кончить, кричали наперебой о своих кобелях. Вдруг сразу все смолкли.
- Почему шум, а нету драка? - спросил Сваакер, медленно надвигаясь на спорщиков.
Ермолочка на нем была почти неприметна: густо покрытая мучной пылью, она сливалась с вымазанным лицом. Один глаз мельника, засоренный мукой, зажмурился, другой был странно прозрачен и велик. Сваакер смотрел боком, как кривой…
Легонький мужичонка замахал руками.
- Кобель у меня, Вильям Иваныч, черный… я и говорю мужикам - ни за что не подпущает!..
- Где твой кобель? - повторил Сваакер.
- На возу, армяк под им, под кобелем. Я и говорю - что хошь делай, чтобы кобель армяк отдал!..
- Где твой кобель? - повторил Сваакер.
Мужики, точно сговорившись, загудели вразброд:
- Не-е-е, Вильям Иваныч, где тебе!
- Кобель зло-о-й, не допустит!
- Вали, Свёкор, дерьмо собачонка!
- Ты глазом на нее своим, глазом!
- Ку-да-а! Кобель люта-ай!
Сваакер зашагал к возам. По пути он поднял брус, которым открывал затвор, и мужики одобрительно заорали и двинулись гурьбой следом за ним. Когда Сваакер стал пробираться возами, подняв над головою брус, па телегах повскакали собаки, и разноголосый лай врезался в мужичьи крики.
- Который? - провизжал тенорком Вильям Иваныч, забравшись в самую гущу возов.
Хозяин кобеля торопился поспеть за ним, ныряя под лошадей и перепрыгивая с колеса на колесо.
- На возу, черный, свернулся, видишь? - кричал он.
Небольшой кудлатый песик лежал на армяке, подобрав
под себя лапы и вытянув широколобую морду. Черными, как угольки, глазами он напряженно следил за Сваакером.
- Крой его, Вильям Иваныч! - орали мужики.
- Узы, Полкан, уз-зы! - потравил хозяин.
Не дойдя до воза, Сваакер стал опускать брус.
Собачонка вскочила, изготовилась к прыжку. Шерсть дыбом поднялась на её затылке, верхняя губа оттопырилась и задрожала. Кобель вдруг пронзительно завизжал с такой злобой, что все собаки поперхнулась от неожиданности и перестали брехать.
Сваакер спокойно придавил собаку бруском к телеге. Кобель задергал лапами, силясь выкарабкаться из-под бруса, но брус подался не вверх, а вперед, и кудлатое, корчившееся тело кобеля перевалилось под ним со спины на брюхо. Тогда собака яростно впилась оскаленными зубами в брус и забила по нему лапами.
Зажав брус под мышкой и нажимая на него рукой, Сваакер подобрался к телеге, ухватил пятернею армяк и вытянул его из-под собаки. Кобель только пучил налитые кровью глаза и в беспамятстве сжимал брус омертвевшими челюстями. Его хозяин бестолково махал рукой, напяливая на уши картуз, бил себя по ляшкам и хрипло травил:
- Узы, уз-зы его, узы!
Помольщики глядели на Сваакера с гордостью, одобрительно гоготали и, чтобы продлить зрелище, лукаво подзадоривали верткого мужичонка напустить кобеля на мельника.
Сваакер кинул армяк мужикам под ноги и поучительно произнес:
- Где надо применять уменье, не надо применять сил!..
Он страшно вытаращил прозрачный большой глаз, обвел им помольщиков и, грузно расставляя ноги, ушел на мельницу.
А мужики к вечеру, разъезжаясь по домам, везли с собою новую историю про Свёкора и обесславленного черного кобеля.
2
Вильям Сваакер появился в уезде незадолго до революции. Никто толком не знал, откуда он пришел и что понадобилось ему в этой не очень пышной округе, среди остатков помещичьих лесов и в деревнях, упрямо и дико отвоевывавших землю у бесконечных болот. Слух о странном человеке, говорившем смешно по-русски, обширно и легко распространился. Сказывали, что примечательный человек знает какой-то секрет жизни и вознамерился раскрыть его именно в этом уезде, нигде больше. Если бы Сваакер исчез тогда бесследно, люди пережили бы разочарование: уход картавого, лысого, необычного человека, от которого все чего-то ждали, показался бы горьким обманом.
В то время калеки начали приползать с далекого фронта к отцам и женам. Все более неясно и хмуро ожидали какого-то пришествия, и, пожалуй, ничего мудреного не было в том, что толки о нем в нелепых головах перепутались с чудесными россказнями о Вильяме Сваакере.
Он вел непонятную, почти таинственную жизнь, примериваясь ко всему и словно что-то высчитывая. Внезапно он приходил в деревню и приценялся к какой-нибудь собаке или производил смотр всем деревенским клячам и, выбрав самую негодную, начинал расхваливать ее на своем потешном языке.
- У твой хозяин плохой голова, - тоненько ворковал он кляче, пощипывая ее отвислую мягкую губу, - он угощал тебя соломой? Бедный лошадь! Твой порода совсем другой! Тебе надо кушать один овес! Хочешь идти к другой хозяин? Хочешь? Ну, ну, хорошо, я тебя возьму, и ты будешь высший сорт. А! Сколько ценил тебя твой хозяин?
Хозяин долго мялся, отшучивался, хитрил, наконец назначал цену:
- Четыре красных конь стоит!..
Тогда Вильям Сваакер обнимал лошадиную морду, и из громадного, бессмысленного его глаза быстро вытекала слеза:
- Я говорил! У твой хозяин плохой голова! Тебе цена - два четвертных! Бедный лошадь!..
Это было целое представление. Не у всякого раешпика на базаре получишь такое удовольствие. Мужики обступали чудака стеною и глядели в его обрюзглый, мягкий, поплевывавший рот с таким видом, как будто оттуда вылетали не брызги, а пророчества. Чуднее всего было то, что Сваакер действительно отсчитывал больше назначенной цены - на трешницу, на пятерку - и уводил с собою печального коня за недоуздок, ласково приговаривая:
- Пойдем, бедный! Я буду подпирать тебя колышек, и ты проживешь еще одна неделька!..
Не проходило месяца, как молва о купленной Сваакером лошади добиралась до самых забытых углов уезда и там вырастала в чудесную феерию. Рассказывали, что мужичья кляча, отъевшись у нового хозяина на овсе и каких-то немецких лепешках, заслужила награду в воронежском заводе и за несметную цену увезена к американцам. Мужик же получил от Сваакера "до тыщи одними деньгами и нынче скупает землю".
Из других углов о кляче приходила иная молва. Оказывалось, что Сваакер перепродал лошаденку кубраку в городе за полцены и что затеял он все дело, чтобы вызволить из беды погибавшего от недоимок и долгов хозяина клячи.