- Ну и сидела бы на месте, семьёй бы занималась. О ребёнке бы подумала.
- Да не могу я сидеть, понимаешь? Я тебя не люблю, мне противно жить с тобой. А сейчас ещё противней всё это объяснять.
- Про ребёнка, про ребёнка подумай.
- А что мне думать? Я уже сто раз подумала, поэтому и вернулась сейчас. И ребёнком мне в глаза не тычь, папа тоже заботливый.
Опять мне показалось, что мы говорим не свои слова, а те, которые необходимо говорить в таких случаях. Совершаем ритуал окончательного расставания. Когда такие разборки идут, то нужно срочно сделать жест. Ей-то хорошо, она вон какой жест тогда сделала - ушла. Красивее получается, когда мужик уходит, забирая носки и пару книжек. Укладывая их в старый рюкзак.
- Ну ладно, не буду мешать твоей новой, счастливой жизни. Меня как раз Эрик приглашал. Так что квартира к твоим услугам.
- Мне ничего не надо.
- Мне тоже. - Хоть какое-то подобие красивого жеста. На безрыбье.
Вышел покурить на лестничную клетку и подумал, что теперь действительно уезжать придётся. Зачем выпендривался? Кто за язык тянул? Кому я там нужен со своим разводом?
И вдруг испугался, вдруг представил, что она останется, и мне тоже придётся остаться. И тогда по-новой всё. Пора зажмуриться и нажать Escape .
АЛТАЙ
Она мне ещё что-то говорит, но я уже чувствую под собой неровные жерди, из которых сколочены нары в нашей избушке. Открываю, а потом закрываю глаза - никакой разницы, темнота и темнота. Совершенно не хочется выползать из тёплой, нагретой утробы спальника, где я лежу, свернувшись, словно зародыш.
Сны ещё не успели забыться, и так интересно лежать и наблюдать, как одна действительность уступает место другой. Эта красивая женщина, которую я только что видел, этот город - только в городе живут такие женщины, - а с другой стороны заснеженные верховья реки Баян-суу, где мы сегодня заночевали с Колькой в избушке. Город каждую ночь забирает меня, а потом я снова возвращаюсь в свою тайгу. Как будто делят меня, борются за право обладать моим сознанием, а я лежу и жду, чем это всё закончится. Это заканчивается тем, что я расстёгиваю спальник, потому что сегодня моя очередь дежурить, и ещё из-за того, что никак невозможно проспать сегодняшнее утро. Настоящее сегодняшнее утро, потому что завтрашнего нет.
Говорят, что, когда младенец покидает матку во время родов и оказывается на своей родине, то он испытывает первый в своей жизни стресс. Я сажусь на нарах и ударяюсь головой о низкий потолок - маленькая родовая травма. Ищу на ощупь одежду, развешенную над печкой для просушки. Холодно. Избушка к утру сильно выстывает, тепло уходит, остаётся только какая-то сырость, запах мокрой шерсти, спящих людей, но температура, конечно, выше, чем на улице, гораздо выше. Снаружи сейчас, наверное, под сорок.
У меня в отличие от всех этих младенцев никаких стрессов - я оказываюсь на том гусиане , который выбрал для себя сам. Стоит толкнуть обитую войлоком дверь и вдохнуть на улице пахнущий снегом воздух, и я понимаю, что не ошибся в своём выборе.
Морщатся от холода звёзды, мигают. Некоторые из них горят на ветвях неподвижных ёлок и лиственниц. Я набиваю котелки немнущимся, деревянным снегом, вешаю их на таган и развожу под ним костёр. Потом возвращаюсь в избушку, зажигаю керосиновую лампу и растапливаю печку. Сначала горит сорванный с крыши кусочек рубероида, истекает расплавленным гудроном, и в избушке начинает пахнуть асфальтовым, городским летом. Потом схватываются лучинки, которые наколоты с вечера, и вся топка заполняется дымом, а я сижу на корточках и подсматриваю в дверцу печки.
От асфальтового запаха просыпается Колька и курит, лёжа в спальнике, ожидает, пока нагреется воздух. Кольке за сорок, сильный и беззлобный - он идеальный напарник в тайге. Да и характерами с ним сходимся. Психологическая такая совместимость, - это тоже важно. Поэтому с ним легко ладить и в походе, и дома, на кордоне. Он у нас начальник - старший госинспектор лесничества.
На кордоне живут две семьи и один холостяк. Холостяк - я. У Кольки с Юрчиком семьи. Два раза в год нам подвозят продукты и солярку, правда, не на кордон, нам приходится ездить за двадцать пять километров к тому месту, где заканчивается дорога. Каждый ведёт в поводу ещёодну, а то и двух заводных лошадей с грузом. За неделю всё перевозим. У всех своя скотина, у меня тоже корова Ласточка и тёлка. Когда Ласточка отелилась, и я нашёл её в кустах, в черемóшнике, стоящую около мокрого, только что родившегося телёнка, то даже оглянулся - вдруг здесь где-то висит трубка Сталина .
Кордон стоит в долине широкой и быстрой реки, окружённый сосняком. Долина зажата между горами - райское такое местечко для того, чтобы ни о чём не думать. Юрка смотался сюда из Питера, Колька из Бийска - в общем, резервация такая получается для сбежавших из города романтиков - ископаемых, убогих людей.
Хорошо мне здесь жить - вся моя городская жизнь отодвинулась на три тысячи километров, съёжилась в одну маленькую точку где-то на западе, в той стороне, где Москва. Там осталась куча людей, которые знали меня и составили обо мне определённое мнение. Мощный такой буфер теперь между нами - три тысячи километров. И людей мало кругом.
Печка начинает гудеть, дрова занялись и потрескивают, на полу начинают плясать красноватые отблески. Сейчас воздух быстро нагреется, правда, избушка старенькая, сыроватая, быстро выстывает, под нарами растут какие-то бледные древесные грибы. А всё равно после ночёвок у костра эта изба кажется роскошью. Расслабляешься полностью. Вот сейчас тепло станет, и уходить тяжелее покажется, это всегда так. Стоит где отогреться - сразу корни начинаешь пускать.
Колька приподнялся на локте и поскрёб голову.
- Сегодня мыши сильно бегали, шурудили всю ночь. Одна зараза прямо по голове пробежала.
- А я не слышал ничего, спал.
- Кого тебе слышать, тебе, молодому, поди, бабы снятся. Конечно, ничего не слышишь. А мне вот, парень, какая-то галиматья всю дорогу снится. Сегодня, главное, будто стою под деревом и смотрю на сову. Ага, потом, значит, сова слетает с ветки - и за птичкой, ну, за небольшой птичкой такой. А эта птичка от неё. От неё и раз, - мне прямо между ног. Да так больно, я даже проснулся. - Колька откашлялся. - Вот к чему такой сон может быть, а? Как считаешь?
- Тувинцев задерживать будем, и в перестрелке тебе отстрелят кое-что, - отвечаю.
- Нет, я думаю, может к старости? Наверное, пора мне переезжать отсюда куда-нибудь, где цивилизации побольше, где люди живут. Вот, Серёга, почему ты на озере с Костоцким не остался работать, а? Там всё-таки не такая глушь, как у нас.
- Да ну, народу слишком много, и начальство тоже рядом. В тайгу они там редко ходят, так - больше на огородах сидят.
- Зато там туристки каждое лето приезжают.
Да, туристок там летом уйма. Это точно Колька сказал. Я ведь сначала из Москвы к Эрику Костоцкому приехал, и жил на озере до осени, только потом сюда перевёлся. В тайгу вместе с ним на конях два раза сходили. Один поход длинный такой получился - на сорок дней. Устали тогда сильно, изголодались, спустились, наконец, из тайги к озеру, на маленький кордон, отпустили лошадей. Оттуда до посёлка ещё на катере нужно было добираться.
Не успели даже перекусить на этом кордоне, а тем более в баню сходить - "Меркурий" подчаливает. Володьку, капитана спросили: "Возьмёшь до Карлу?" Он говорит, грузитесь быстрее, у меня иностранцы, ждать долго не буду. По правде сказать, там ни одного иностранца не оказалось, одни иностранки, молодые девчонки из Бельгии. А с ними нянечка такая, Оля. Лет шестьдесят уже, а всё Оля. Она за них ответственная была - и экскурсовод, и завхоз, и переводчик, и мамочка.
Я Эрику снизу вещи кидал, а он их на палубе складывал - седла, перемётные сумки, скатки, потом ружья занесли, к Володьке в рубку поставили. Бельгийки смотрели на это всё, фотографировали, Оля тут же стояла, следила за нами. Как только отошли от берега, она Эрика за локоть берёт и говорит: "Мальчики, вы есть, наверное, хотите? Вернее, что вы хотите? У нас немного супа осталось, сейчас можем кашу с тушёнкой по-быстрому приготовить. Сметана ещё есть, три литра. Кофеёчку, а?"
Эрик молча только смотрел на неё и кивал. Тогда Оля повернулась к бельгийкам и говорит: "Девочки, быстро, ils ont faim". Через десять минут все уже внизу, в кубрике сидели. Мы с Эриком в центре, на табуретках, с тарелками в руках, а они вокруг устроились и смотрят. Я в жизни не знал, что такая сосредоточенная тишина может быть. Только одна девчонка, которую, кажется, звали Марго, готовила добавку на плитке и немного гремела посудой.
Если бы хоть одна про свой фотоаппарат вспомнила или там улыбнулась - иностранцы всё же, - нет, сидят серьёзные такие, даже смешно немного. Передо мной одна сидела - одной ладошкой другую сжимает, локоточки вместе свела и хлебушек в руке держит. Мне по одному кусочку подаёт - один съем, уже другой протягивает. Эрик глаза от тарелки оторвал, тут же ему соль передают. "Смотри-ка, только хотел сольцы попросить! Вот это сервис!"
После кофе пили чай, потом ели сметану, потом уже до Карлу минут пятнадцать осталось. Поднялись наверх, закурили. Оля притащила банок пять сгущёнки - "Девочки вам сувениры собрали". Я распихал эти банки по перемётным сумкам.
Оля тоже прикурила сигарету и, глядя на приближающийся посёлок, улыбнулась: "Знаете, мальчики, вот я до пятидесяти лет дожила, а только почему-то сейчас поняла, какое это удовольствие - кормить голодных, вышедших из тайги мужчин. Правда, скажу честно, попахивает от вас неслабо!"