2
А начиналось все вчера даже очень пристойно.
Петербург. Встреча на улице. Сколько лет, сколько зим! Ресторан "Муха-Цокотуха", что в Соляном переулке. У Филимонова доллары в бумажник не помещаются. Он два дня здесь - такая командировка.
Благожелателен:
- Я встречал твои штуки в "Новом курьере". Сносно вполне.
- Надо же, кто-то читает "Новый курьер"!
- Я все газеты читаю. - Филимонов распорядился графинчиком. - Про кота Базилио ты хорошо написал. И еще это… классификация чего там… усов?.. Реальный фельетон.
- Эссе, - поправил Тетюрин.
- Ну, за встречу, "эссе"!
Они выпили. Выпив, закусили.
- И на кого ты работаешь? - поинтересовался Филимонов.
- Это как на кого?
- Ну на кого-то работаешь?
- Ни на кого не работаю.
- Не хочешь говорить?
- Я даже не понимаю, о чем спрашиваешь. На кого я могу работать?
- Что же, ты так сам и пишешь, без руководящей линии? Хочу это, хочу то, хочу тещу без пальто?
Тетюрин склонил голову набок. Его взгляд выражал удивление.
Еще больше Филимонов удивлялся:
- И про министра финансов, душечку, взял вот так сам и написал? Без всяких наводок? Так, что ли, да?
- А какие могут наводки быть? - спросил Тетюрин.
- Нет, подожди. С какой вдруг стати ты стал мочить министра финансов?
- Мочить? Да я сама корректность.
- Но почему министра финансов? Что, вот так сидел-сидел, и вдруг мысль пришла: а напишу-ка я про министра финансов?
- Ага, - сказал Тетюрин.
- Никогда не поверю, - не поверил Филимонов. - Впрочем, твое дело, не говори.
Он налил еще по одной.
- Просто мне не нравятся наши финансы… - начал было Тетюрин.
- Хер с ними, молчи…
- Просто мне показалось, он действительно похож на кота Базилио…
- Похож и похож.
- Вот я и развил тему…
- Ваши успехи.
Опрокинули.
Некоторое время сидели молча. Тетюрин ел антрекот. Филимонов больше, чем ел, смотрел на Тетюрина: Тетюрин ел антрекот.
Филимонов спросил:
- Значит, говоришь, тебя не захомутали?
- Абсолютно не захомутали, - сказал Тетюрин, жуя.
- И много ли ты зарабатываешь своей писаниной?
- Абсолютно не зарабатываю.
- А зачем пишешь?
Тетюрин плечами пожал.
- Понимаю, - сказал Филимонов тоном, означавшим обратное.
Помолчав, он полюбопытствовал:
- Ну а если я тебе предложу неплохую халтурку, денежную, разумеется… возьмешься?
- Если денежную, обязательно.
- Я тебе сейчас сделаю предложение. Если нет - разговора не было.
- Да почему же нет? Если денежная - да. Я согласен.
- Нет, ты не торопись, ты подумай, взвесь. Ответь мне. Что ты скажешь, если я тебе предложу поработать на Косолапова?
- А кто такой Косолапый?
- Косолапов, а не Косолапый… Не на Косолапого, а на Косолапо-ва!.. Ты что, не знаешь, кто такой Косолапов?
Не знает.
Филимонов присвистнул.
- Да ты, дружок, не просто дилетант, да ты просто невежда!.. А еще о политике пишешь…
- А мне безразлично, о чем писать, - ответил Тетюрин, не теряя достоинства. - Могу и о погоде, и о турникетах в метро…
- Значит, так. Мы сейчас разминаемся кое-где. У нас там элекции…
- Эрекции?
Филимонов усмехнулся, скривив лицо, мол, старая и глупая шутка, но - оценил. Он и допустить не мог, что Тетюрин не понимает, о чем идет речь.
- Я в команде Косолапова четвертый год работаю. Я всем занимаюсь. Через меня - все! Правая рука, если хочешь. У нас текстовик треснул, инфаркт миокарда, есть место в строю. Пойдешь?
Разговор продолжили в другом кабаке, на Литейном; потом отмечались в Доме, кажется, Дружбы; потом заехали в кондитерский на Невском, где Филимонов купил конфет "Руслан и Людмила" два десятка коробок, их, коробки, Тетюрин тащил на себе, потому что был без вещей, а Филимонов - с вещами. В аэропорту Тетюрину (если ему не приснилось) сделали замечание: жеваный паспорт. Жеваный не жеваный, а все ж при себе. Основной вес брали уже в самолете. И после.
3
Было около шести, а Филимонова все не было.
Тетюрин ожил вполне и даже проголодался.
Он выспался наконец. Отсыпался Тетюрин тяжело и урывками - безоглядно проваливался в глубокую яму на минут этак 20–40, пока ему не кричали в ухо: "Тетюрин!" Он открывал глаза, понимал, что некому кричать ему в ухо, и вспоминал что-нибудь о себе новое… А потом опять опрокидывался туда, откуда его только что выдернули.
Тетюрин принял душ, и с этой минуты он всецело стал принадлежать действительности.
Живой, проголодавшийся, он собирал по карманам, что было, - и чем больше он находил, тем яснее осознавал свою зависимость от Филимонова. Ни много ни мало 8 рублей нашел Тетюрин, - мечта о бутерброде захватила его, - он решился отправиться в бар.
О ключах Тетюрин, естественно, не подумал и, когда вышел в коридор, захлопнул, естественно, дверь за собой. Он дернул ручку два раза и, обматерив замок, зашагал по безлюдному коридору. - Не настолько безлюдному, чтобы в конце коридора не сидел сикюрити. А сидел он, исполненный скуки, в глубоком велюровом кресле. Тетюрин был остановлен:
- Вы кто?
- Я туда, - Тетюрин показал на лифт.
- Я не спрашиваю куда, я спрашиваю: кто!
- Да я оттуда, - неопределенно показал Тетюрин рукой в обратную сторону.
- Откуда оттуда? Вас там не было!
- Это как? - изумился Тетюрин. - Я там был.
- В штабе не было. Я не видел.
Тетюрину бы сказать, из какого он номера, но какой номер того номера, вспомнил, что забыл посмотреть.
- Я выхожу, а не вхожу, - сказал Тетюрин угрюмо.
- Не важно, - ответил охранник (развалясь и раскинув руки, он повторял форму кресла с видом индивида, всего навидевшегося). - Вы, может, в окно влезли, откуда я знаю. Я не видел, как вы вошли.
"Придурок", - подумал Тетюрин.
- Фамилия Филимонов говорит что-нибудь? Я из номера Филимонова!
Эффект получился обратный ожидаемому: охранник встал на ноги, сделал два шага в сторону и на случай возможного бегства Тетюрина перегородил ему путь к пожарной лестнице, явно показывая, что номер с Филимоновым не пройдет.
- В чем дело?
- Минутку!
Тетюрин вспомнил другого. Вчера дежурил другой. С вчерашним Тетюрин даже пытался общаться, когда шли с Филимоновым. За жизнь - общались они - взаимоблагожелательно. Ну конечно, другой. Теперь он даже припоминал пшеничные усы вчерашнего. Этот был без усов, скуластый, с раздвоенным подбородком. Он соображал, что делать с Тетюриным.
Неизвестно, чем бы закончилось их противостояние, если бы из лифта не появились двое, оба в шелковых пиджаках и разноцветных галстуках.
Лица обоих показались Тетюрину полузнакомыми, а следовательно, одно на двоих, пускай и условное, можно было бы несомненно признать всецело знакомым лицом (0,5 + 0,5 = 1), достаточно лишь обратить к нему столь же условный сдвоенный взгляд. Что и сделал Тетюрин - условно - он обратил. Обобщенный образ вчерашних сотрапезников возник в тетюринской памяти.
- А! - воскликнул Тетюрин, узнав.
- О! - сказал Жорж (чье имя тут же вспомнил Тетюрин).
- Ха! - сказал Николай (он же Колян… Ах, Тетюрин, Тетюрин!..).
Они обменялись рукопожатиями. Тетюрин пожаловался:
- Вот, не пускают!
- Говорит, от Филимонова, - произнес охранник уже без прежней суровости, - а Филимонов еще утром ушел. Откуда я знаю, кто он такой! Я не видел, как он входил!
- Наш, - сказал Жорж.
- Да, мы с ним… вчера… там… - сказал Николай. - Ведь это был ты?
- Я, - Тетюрин сказал.
- Как дела? - спросил Жорж неуверенно.
- Ничего, - уверенно Тетюрин ответил.
- Вот, - сказал Николай.
- А чего же он тогда тут выебывается? - возмутился охранник.
- А нельзя ли повежливей? - возмутился Тетюрин.
- Ладно, ладно, идем, - вдвоем они его повели по коридору. Когда оглянулся, увидел охранника снова сидящим. Сейчас опять заскучает.
По опыту Тетюрин знал, что труднее всего изображать в прозе всякого рода перемещения и телодвижения. Ради бытовой убедительности, но часто вопреки художественности в целом героям приходится постоянно переходить с места на место, они должны своевременно появляться откуда-нибудь и своевременно удаляться куда-нибудь, садиться или ложиться, вставать, или вскакивать, или даже выскакивать (в частности, из-за стола), передвигать, например, стулья, совершать манипуляции с другими предметами: трогать, двигать, таскать; они должны шевелиться целиком, всем туловом или хотя бы шевелить конечностями; они обязаны постоянно и, главное, ненавязчиво фиксировать свое местоположение в пространстве относительно, допустим, стен, то, допустим, на них облокачиваясь, то хотя бы на них поглядывая, то еще как-то, а также относительно столов и шкафов и, что особенно важно, дверей и окон, без которых обойтись никак невозможно, потому что надо входить, выходить, высовываться, всовываться, отдергивать или задергивать занавески и пр., - а также относительно себе подобных героев. Все они обречены по возможности достоверно преодолевать досадные, малозначащие расстояния, думать о которых пишущему невыносимо невесело, но приходится думать. Какого лешего, думал Тетюрин, меня ведут в обратную сторону?
- Я же помню, ты же этот, - сказал Жорж, - ж-ж-журналист?
- Сочинитель, - Тетюрин сказал.
- Все журналисты сочинители, - заметил Николай философично.