О, нет!.. Она, его дорогая Фрося, не должна думать, что, любя отчизну, он мало любит ее. Как солнце и месяц, так освещают они обе и день, и ночь его жизни! Он только и счастлив ею. О, если б он не был уверен в том, что она любит его, если б он не мог прижать к себе ее дорогую доверчивую головку, было ли бы в нем тогда столько сил для этой борьбы?
Дорошенко вздохнул и произнес задумчиво:
- Кто знает, если бы гетман Богдан не был так несчастлив, быть может, он не проиграл бы Берестецкой битвы, и родина не служила бы теперь в наймах у ляхов.
При этих словах гетманша встрепенулась и насторожилась.
- Ты говоришь, несчастлив? Что же случилось с ним? - спросила она, подымая головку.
- Он узнал перед Берестецкой битвой о том, что Тимош повесил его жену.
- Повесил?.. Ох, Боже!.. За что?
- За "зраду". Она изменила гетману. Да вот здесь, на этих самых воротах, и повесил, их видно в окно.
Гетманша взглянула по указанному гетманом направлению и с отвращением отвела свои глаза от видневшихся из окон ворот. Невольная дрожь пробежала по всем ее членам.
- Бр… - прошептала она. - Повесил, зверюка!
- Чего ж ты "зажурылась", моя зирочка? - повернул ее к себе ласково гетман. - Жалеешь ее? Не жалей! Таких гадюк жалеть не надо: им мало мук и в пекле, и на земле! - Глаза гетмана гневно сверкнули. - Да если бы она могла только воскреснуть, я бы сам повесил ее снова здесь, на позорище всем - вскрикнул он.
При этом возгласе гетманша сильно вздрогнула и побледнела.
- Петре… на Бога! Что с тобою? Ты пугаешь меня? - схватила она его за руку.
- Испугал! - гетман улыбнулся и провел по лбу рукой. - Ох ты, дытыно моя неразумная, чего ж тебе пугаться? Ну, посмотри же на меня, усмехнись! - повернул он к себе ласково ее личико. - Ведь я знаю твое серденько любое, ведь я знаю, что ты никогда не изменишь мне. Ты моя дорогая, ты моя верная, - заговорил он нежным шепотом, тихо привлекая ее к себе…
На другой день Саня проснулась рано утром и сразу же ей сделалось почему-то чрезвычайно весело. Она быстро вскочила с постели, выглянула в окно, увидала, что небо безоблачное, воздух чист, солнце ясно, улыбнулась скакавшим под окном воробьям и принялась торопливо одеваться. В это утро она отдала больше времени своему туалету, и время было потрачено не даром, так что даже гетманша спросила ее:
- Отчего это ты сегодня такая гарная, Саня, словно засватанная?
От этого вопроса Саня вспыхнула вся, как пунцовый мак, и прилежно наклонилась к работе.
В этот день все как-то особенно спорилось и удавалось ей; веселые песенки так и навертывались на язык, а день все-таки тянулся долго!
Наконец, когда солнце начало снова клониться к западу, гетманша приказала ей позвать Горголю, который уже с утра дожидался, а самой пойти присмотреть за работницами в саду. Саня с большой охотой бросилась выполнять поручение. Перед выходом она не забыла заглянуть в зеркало, отряхнуть на себе новый жупан и оправить намисто. В глубине ее души таилась надежда увидеться с Кочубеем.
Сбежавши со ступеней крыльца, она затянула громкую веселую песню и, отославши Горголю к гетманше, направилась в сад. Голос Сани звучал как-то особенно громко и задорно; злые люди, конечно, могли бы подумать, что это делалось не без умысла, но, по всей вероятности, помогали этому тихий, прозрачный воздух и ясный вечер. Зайдя одним работницам, к другим, Саня повернула на одну из дорожек и вдруг увидала невдалеке от себя Кочубея, стоящего под высоким деревом. Хотя она и ожидала, и желала увидеть его, но эта встреча все-таки и удивила, и страшно обрадовала ее.
- Добрый вечер, пане подписку, - приветствовала она его веселой улыбкой.
- Доброго здоровья, панно! - поклонился ей Кочубей.
- А что пан подписок делает здесь? - произнесла она лукаво.
Кочубей смутился.
- Гм… - замялся он, - груш хотел потрусить.
Саня бросила быстрый взгляд на дерево и вдруг разразилась звонким, заразительным хохотом.
- Что такое случилось? Что так смешит панну? - произнес он, краснея и растерянно поводя во все стороны глазами.
- Груши! - воскликнула, задыхаясь от хохота, девушка. Груши! ха… ха… ха… На осокоре груши!
Кочубей оглянулся, действительно он стоял под высоким осокорем. Он окончательно смутился, а смех Сани раздавался все громче и громче.
- Гм… - произнес он, наконец, запинаясь за каждым словом, - что за чертовщина, а я думал…
- Ха-ха-ха! - перебила его со звонким смехом девушка. - Хороший хозяин будет из пана подписка: не умеет разобрать, где осокорь, а где груша. Вот груша!
С этими словами она подбежала к ближнему дереву и, охвативши одну из его веток своими крепкими руками, сильно потрясла ее. Послышался частый шум падающих груш; Саня быстро набрала их полный передник и, подойдя к Кочубею, произнесла с веселой улыбкой, подавая ему одну из лучших:
- Кушай, пане, на здоровье.
Кочубею ничего не оставалось, как взять ее из рук девушки, при этом он заметил, что руки у нее белые и пухлые, и на румяной щеке хорошенькая черная родинка.
А Саня продолжала между тем с лукавой улыбкой:
- Подставь же, пане, полу, возьми и остальные, чтоб не скучно было одному.
- Разве панна собирается покинуть меня?
- Мне надо идти по хозяйству.
- Куда ж так скоро?
- Как скоро, вон уже и солнце скоро спрячется. Надо готовиться к вечере. Прощай, пане!
- Прощай, ясная панна! - поклонился Кочубей.
Саня сделал уже несколько шагов, когда за ней раздался голос Кочубея.
- Постой, панна, - окликнул он ее.
- А что? - Саня остановилась и повернулась к нему в полоборота.
- Выйдешь завтра на замковую стену?
- Будет время, так может и выйду, - ответила девушка и поспешно скрылась в зелени деревьев. С минуту Кочубей стоял молча на месте.
- А ведь из нее вышла бы хозяйка хоть куда, - подумал он, глядя вслед девушке. - Черт побери, ведь приятно было бы съесть свежую палянычку, спеченную такими белыми и пухлыми руками? - задал он себе вопрос. Ответ был удовлетворительный, так как по лицу Кочубея разлилась довольная улыбка, но тут же его взгляд упал на наполненную грушами полу жупана. - Да что это я, справди, в дурни "пошывся", что ли? - вскрикнул он сердито и, вытряхнувши из полы груши, решительно пошел из сада.
Но, несмотря на недовольство Кочубея, судьба как на зло устраивала так, что каждый вечер он встречался неизменно с бойкой выхованкой гетмана.
Между тем прошла еще неделя, а от Мазепы все еще не было никаких известий, прошла другая, но и за это время никто не узнал о нем решительно ничего.
Гетман начинал уже тревожиться - каждый день поджидал он от него гонца; но день проходил за днем, а ни гонца, ни самого Мазепы, ни даже какого-нибудь известия о нем не было до сих пор.
Между тем, близился уже срок прибытия орды, а вместе с ним близился и конец мирной жизни в Чигирине.
Однажды, попрощавшись уже с Кочубеем, Саня отошла на несколько шагов, затем остановилась и произнесла несмело, оборачиваясь к нему в пол-оборота:
- Пане подписку?
- Что, ясная панно?
- А война будет?
- Будет.
- Скоро?
- А вот как только прибудет орда.
- И все пойдут на войну?
- Все.
- И ты, пане?
- И я… А что? Саня покраснела и опустила голову.
- Ничего… так, - ответила она смущенно и торопливо прибавила, - прощай, пане, мне пора.
На этот раз, после ухода девушки Кочубей не рассердился на себя, а только крякнул многозначительно, молодцевато подкрутил свой ус и, сдвинувши на затылок шапку, задумчиво пошел из гетманского сада.
Так прошла еще неделя, и наконец Дорошенко должен был убедиться в том, что Мазепа погиб. Кроме тревоги за участь, своего ротмистра, эта неизвестность могла иметь еще и ужасные, роковые последствия. Со дня на день должна была прибыть орда, войска гетмана были уже совсем готовы к выступлению, с прибытием орды он должен будет броситься немедленно на правый берег, - а если ответ от Бруховецкого был удовлетворителен, если он подавал хоть какую-нибудь надежду, если Мазепа, погиб где-нибудь по дороге, - какую ужасную ошибку сделает он, бросившись с войсками на правый берег! Он сорвет все дело, обещавшее такие богатые плоды, он прольет братскую кровь, и кто знает, доведут ли эти потоки родной крови до желаемого конца? А между тем, когда прибудет орда, уже нельзя будет ждать ни одного мгновенья.
Богун, который был также посвящен в затеянное Дорошенком и Мазепой дело, беспокоился не меньше гетмана о судьбе Мазепы и о последствиях, могущих возникнуть из этого неопределенного положения. Молодой шляхтич, спасенный от такой ужасной смерти Сычом, привлек к себе сразу симпатию его одинокого сердца; после же встречи с ним в Субботове симпатия эта укрепилась еще больше в сердце Богуна.
- Жаль, Петре, казака, жаль! - заговорил он, когда Дорошенко поверил ему свои опасения. - Голова разумная, сердце горячее, мог бы быть дорогим сыном неньке, а если он уже не едет и "звисткы" никакой не шлет, так значит случилось несчастье. Надо спасать его.
- Да как? Ведь если он не едет, так значит, Бруховецкий, схватил его, а если это так, то ведь ни десятком, ни сотней казаков его не добудешь, а "вкыдатыся" нам заранее со всем своим войском до прибытия орды тоже нельзя.
- Гм… оно так, - произнес Богун задумчиво, накручивая на палец свой длинный ус, - одначе могло ведь с ним и в дороге что-либо случиться… так вот что, - поднял он голову, - пусти ты меня, Петре, может я со своими орлятами разыщу, его.
- Когда бы было другое время, кто бы задумывался о том, Иване, а теперь разве не знаешь, что на весах лежит?