- Ну, вера верой, а шкура шкурой… - буркнул сердито Волк, наливая свой стакан.
- Оно конечно, душа первое дело, - заметил Гарасько, - но надо же чем-нибудь и грешное тело "пидгодувать", чтоб подержать его на свете Божьем.
- Да ведь и гетман Дорошенко не думает отдавать нас в лядскую неволю, он давно отступился от ляхов!
- Так "злучывся" с басурманом! Думаете, под басурманом легче будет? Ох, ох, ох! - закашлялся Вовна, придерживая рукою грудь. - Не отступайтесь: Москва православная, своя. Вон смотрите… сколько с той стороны несчастного люду сюда к нам бежит… а вы… ох, ох! - он махнул рукой и снова закашлялся тяжелым удушливым кашлем.
- Д-да, бегут, - произнес многозначительно Гараська, - потому что не пробовали нашего пива, а как попробуют, так скоро назад повернут!
- Уж это верно! - вскрикнул Волк. - Да что тут толковать: прежде по крайней мере одного пана имели на шее, а теперь и гетман, и старшина, и воеводы со своими ратными людьми!
Разговор о невыносимых налогах, наложенных Бруховецким, сразу оживил все собрание.
XXXV
- Да, панове, - заговорил Тарасько, вынимая свою "люльку" и выколачивая ее о каблук, - мы у Бруховецкого не подданцы какие, а вольные люди, а теперь, выходит, что и татарскому "бранцю" легче жить, чем нам на своей власной земле. За дым плати, за хату плати, за волов плати, - заговорил он, загибая за каждым словом палец, - за лошадей плати, за ярмарку плати, за всякий промысел плати, - за бобровые гоны, за звериные стойла, за бортные угодья, за пасеки, за рудни, за млыны…
- Что за млыны! За всякое млыновое колесо плати! Качку какую застрелишь - плати! Десятую рыбу отдавай! - перебили его шумные восклицания. - Не смей и вина себе выкурить и пива наварить! - раздались кругом гневные клики.
Все поселяне заволновались: то там, то сям начали раздаваться угрозы и крепкие слова; выпитое вино разогревало головы и развязывало язык. Это разгоравшееся возмущение, казалось, доставляло тайное удовольствие скрытому за бочкой незнакомцу. Он вынул из-за пояса коротенькую разукрашенную серебром люльку и, закуривши ее, начал еще внимательнее прислушиваться.
- А вы кричите - уния! И без унии, - говорю вам, - можно люд Божий так утеснить, что и на свет смотреть не захочется! - кричал Волк сиплым, охрипшим голосом.
- Что правда, то правда! - произнес жалобно Вовна, - а как наскочут еще татаре, да выбреют тебе все село, да вытопчут чисто все поле, тогда уж и крутись, как муха в кипятке.
- Вот как бы сложились мы в "купы", да поднялись все, как за гетмана Богдана, тогда бы и избавились Бруховецкого.
- Верно, верно, пора, панове, - хуже не будет, - то там, то сям раздались одобрительные возгласы.
- Еще бы! Отцы наши кровь свою проливали, чтоб избавить нас от подымного, да варевого, да солодового! - надрывался Волк, - а они хотят запровадить нас в еще горшее ярмо. Рушаймо, панове, на Гадяч. Дорошенко поспеет за нами!
От криков, возгласов и шумных движений собравшихся пламя в каганце заколебалось и наполнило всю небольшую светлицу, полную синего дыма и тяжелых винных испарений, какими-то колеблющимися тенями. При этом тусклом свете видно было только, как подымались то там, то сям грозные сжатые кулаки, или всклокоченные головы, как падали на пол опрокинутые стаканы, фляжки, кувшины.
- Да как же так, постой! Куда ж мы сами? Нас переловят… Кто говорил про Дорошенко? Да может еще брехня! Куда нам самим, если б еще Дорошенко тут был! - раздалось кругом, в ответ на возглас Волка.
- Стойте, панове! Слушайте меня! - ударил Гарасько рукой по столу. Его громкий возглас заставил всех оглянуться, шум и крики умолкли.
- Слушайте меня, - продолжал Гарасько, - что Дорошенко прибудет сюда, то верно, подал нам вестку такой человек, который нас словом не зрадит, опять и покуда Дорошенко к нам прибудет, без головы не останемся, - он же нами будет и предводительствовать.
- Кто? Кто такой? - понасунулись к нему все.
- Полковник Гострый.
- Полковник Гострый? - вскрикнули в один голос слушатели.
- А что, думаю, все его знаете?
- Кто ж его не знает! Еще бы! Молодец! Голова!
- Еще какой молодец. Даром, что старый, а поищи еще такого молодого, - не сыщешь нигде! - продолжал с воодушевлением Гарасько. - Позавчера на облаве поднял он медведя. Прицелился - паф, - только пановка "сполохнула" - он кинулся подсыпать пороху, так куда там, - зверь прямо на него идет; уже было и лапу над ним занес, - так он присел, да одним ударом, слышите, как хватит его ножом в брюхо, так и распорол до самой шеи. Космач и гепнул ему на спину. Мы было все похолодели от страху, а он ничего, только отер нож свой о траву, засунул его за пояс, да и говорит: "Эт, к бису такое полювання, пропал чисто кунтуш", - а его кровью да "тельбухамы" так и обдало.
Громкие, одобрительные возгласы приветствовали этот рассказ.
- А уж что голова, так и самого беса проведет! Хочет, видите ли, Бруховецкий уловить его, а просто силою взять боится. Уж он его и выманивал, и полки ему давал, - никак не проведет старого. Стал искать, как бы подкупить кого-нибудь из слуг полковничьих, чтобы узнать, как пробраться к нему, - все ему не удавалось, а напоследок нашелся таки такой Иуда, Иван Рагоза. Что же бы вы думали? - Не укрылся он от полковничьего ока, раскусил он его, - уж каким там хитрым образом - не знаю, а только дознался полковник доподлинно, что он "шпыг" Бруховецкого.
- Ну, ну? - заторопили его слушатели.
- Выколол он ему глаза, отрубил язык, - произнес медленно Гарасько, наслаждаясь впечатлением своих слов, - и отослал к Бруховецкому: расспрашивай, мол, теперь, что хочешь, да знай, что меня не так-то легко поймать.
- Хо-хо! Ну и голова, ловкач! Характерник! - раздалось кругом.
- Так он вот самый и присылал к нам в Волчий Байрак своего наивернейшего сотника Михаила Горового, чтобы мы собирались, озброились, пришлет он нам и кошты, и зброю, да готовились бы вместе с ним гнать Бруховецкого, да принимать Дорошенко…
- Да надо еще разузнать гаразд, что за птица и сам Дорошенко? Мы его и на масть не видали, какой он? Пели много и про Бруховецкого, а какая цаца вышла. Семь раз примерь, а раз отрежь, говорит пословица, - послышались кое-где несмелые замечания.
В это время дверь в корчму отворилась, и в светлицу вошел пожилой человек в потертом казацком жупане с двумя тяжелыми сулеями в руках.
- Вот достал вам наливочки, панове товарыство, так могу заверить вас, - нет такой и у самого полковника, - произнес он, но услышавши последние фразы разговора и увидевши крайнее возбуждение всех собравшихся, он быстро поставил в стороне сулеи и подошел к тому столу, где сидел Гарасько, вокруг которого группировались теперь присутствующие.
- Что это вы так распустили языки, панове? - произнес он испуганным пониженным голосом. - Разве не видите, что чужой человек сидит?
- Кто? Где? - прошептали растерянно поселяне, поворачиваясь по направлению взгляда шинкаря, и увидали незнакомца, потягивавшего в углу свою "люлечку". Все онемели.
- Кто он такой? Откуда? - произнес наконец Гарасько.
- А кто его знает, проезжий какой-то.
- Давно здесь?
- Да с самого "початку".
Все молча переглянулись.
- Он слышал все, панове, - произнес тихо Гарасько.
Наступило сразу молчание. В шумной корчме в одну минуту стало так тихо, что можно было услыхать дыхание соседа.
- Что ж теперь делать, панове? - обратился Гарасько к окружавшим его поселянам.
Все молчали.
- Если мы выпустим его, он выдаст нас с головой Бруховецкому! - произнес еще тише Гарасько.
- И не только нас, а и полковника, и всю справу, - прибавил Остап.
Гарасько наклонился еще ближе к окружавшим его встревоженным, растерянным поселянам и заговорил уже совсем тихо, так тихо, что даже дальние соседи не могли его услыхать. До незнакомца долетели только последние слова: "Здесь или в дороге".
Все это замешательство продолжалось не более двух минут, однако оно не укрылось от внимательного взгляда незнакомца, но несмотря на то, что он явственно услыхал последи слова Гараська, - они не произвели на него никакого впечатления; он выбил пепел из своей "люлькы", набил ее новым тютюном и снова окутался клубами синего дыма. Между тем и поселяне, казалось, успокоились после слов Гараськи. Все разошлись по своим местам, шинкарь, взявши в руки принесенные сулии, начал обходить гостей, подливая каждому чарку нового напитка. Послышались веселые, шутки, пожелания и всякие остроты.
- А что это ты, пане добродию, ховаешься там, как злодий, за бочкой и не идешь до громады? - обратился Гарасько смешливо к незнакомцу, сидевшему в углу.
- За бочкой я не ховаюсь, а сижу, как и все вы, панове, - отвечал незнакомец, - а до громады не шел, потому что никто не просил меня; теперь же дякую за приглашение и с радостью присоединяюсь к вам.
С этими словами он встал и подошел к тому столу, которым сидел Гарасько.
Крестьяне подвинулись, и незнакомец занял место между Гараськой и Вовной.
- Ну, садись, пане-брате, не знаю вот только как величать тебя, - обратился к нему Гарасько, ставя перед ним пустой стакан и наливая в него наливку.
- Иваном Зозулей, - ответил незнакомец.
- Зозулей… Не слыхал что-то.
- Я не здешний.
- Дальний?
- Д-да, не близкий. А кто ж ты будешь?
- Крамарь.
- Гм… ну все одно, выпьем по чарке, пане крамарю, а может ты не захочешь с нашим братом пить? - повернул в его сторону Гарасько свои желтоватые белки.
- Отчего же так? Только давайте!