- И где были мои глаза, чтобы им вылезти раньше, чем они это увидели, - вот что донеслось до моих ушей и уж, конечно, до ушей моих родителей. - Разве я могла, дорогие сваты, подумать даже, что такое может случиться - это со мной, Огульсенем.
- Вот видишь, - сказал отец и почему-то оглянулся.
- Теперь вижу, - согласилась мама и тоже оглянулась.
- Видишь теперь, насколько я был прав, допуская такое, - твердил отец.
- Вижу, Поллы, вижу, - согласно поддакивала мама.
- Всё-таки, женщина, - заявил отец, - тебе нельзя доверять ни в большом, ни в малом.
- В чём же я провинилась, Поллы-джан? Не понимаю.
- В чём? Да уж, конечно, ты не понимаешь. А то, какие разговоры про нас пойдут - тоже не понимаешь? "Стоило Поллы-ага, - так станут теперь говорить, - посватать своего сына за Гюльнахал, как она тут же сбежала неведомо с кем и неведомо куда". Это ли не позор?
Мама побледнела.
- А чья это была идея - породниться с тем домом? - ехидно спросил отец. - Кто пел мне в уши с утра и до вечера, какая прекрасная невестка нам достанется? Не ты ли ещё час назад расхваливала ковры, которые она будет ткать, и подсчитывала тюбетейки, которые она вышьет?
Мама покорно опустила голову - да и что она могла сказать?
Тётушка Огульсенем, сидя на земле и ритмично ударяя ладонью, как в бубен, продолжала на одной и той же низкой ноте:
- Ай-вай, сваты, и что за несчастье на мою голову, Что же теперь делать? И кому, кому мне теперь пожаловаться, и кто мне посочувствует в моём горе?
Мне даже стало немного жаль тётушку Огульсенем - похоже было, что она искренне огорчена всем происшедшим.
Отец же, отвечая одновременно и распростёртой у его ног сватье, и маме, авторитетно заявил:
- Кто ложится спать рядом с собакой, просыпается в мухах. Кто не может смотреть как следует за своим имуществом, не должен заглядываться на чужое. Так я думаю.
Так он и на самом деле думал, но сказал это, понятно, не для того, чтобы познакомить тётушку Огульсенем со своими мыслями, сколь интересными бы они ни были, а для того, чтобы узнать, что думает по поводу происшедшего она сама и что думает теперь предпринять. Вообщем, отец, как мне казалось, больше всего хотел вернуться к своим помидорам. Но мама из солидарности, присущей всем женщинам, посочувствовала сватье Огульсенем.
- Бедняжка! Как ей не повезло, - обратилась она к отцу, проявлявшему уже все признаки нетерпения, а самой Огульсенем сказала: - Чем мы можем помочь тебе, уважаемая?
- Помочь! - завопила тётушка Огульсенем глубоким басом. - Как можно помочь тому, кто уже издох.
- Издох? - Это слово и мама, и отец произнесли одновременно.
- Где? - удивился отец.
- Когда? - спросила мама.
- Только что, - отвечала тётушка Огульсенем, роняя непритворные слёзы. - Только что у меня на глазах, в канаве. И верблюжонок погиб вместе с ней, - завыла тётушка Огульсенем ещё более страстно. - Вах-вах, не утешусь я никогда.
Тут даже я почувствовал, как у меня по коже пробежал мороз. Я уже ничего не понимал, а каково было моим родителям, которые и вообще-то соображали не так быстро. Нет, ничего нельзя было понять из завываний толстой сватьи, которая упрямо не хотела подниматься с земли и требовала родственного сочувствия. Но какого? В этом был весь вопрос.
Если Гюльнахал сбежала из доме, не желая подчиниться воле родителей - это было одно, и сочувствие тут должно быть тоже одно. Если по какой-то причине она попала в канаву и там, как выразилась только что тётушка Огульсенем, "издохла" - это было совсем другое. Но все карты смешивал неведомо откуда появившийся верблюжонок, которого можно было жалеть, но сочувствовать которому вовсе было не обязательно. И тут, вероятно, понимая, что ещё немного и у него ум зайдёт за разум, отец решился на действие самого непочтительного порядка, а именно: он просунул обе руки под мышки тётушки Огульсенем и самым непочтительным образом встряхнул её, как мешок с луком.
- Зачем ты трясёшь меня, Поллы-ага, - удивилась тётушка Огульсенем, на мгновение прерывая свои жалобы.
- Кто сдох? - напрямик спросил её отец. - Гюльнахал?
- Типун тебе на язык, сват, - возмутилась сватья и стала медленно подниматься с земли. - Что за мысли у тебя в голове.
- Если не Гюльнахал, - сказал вконец сбитый с толку мой родитель, - то о ком же ты причитала тут?
- О верблюдице с верблюжонком, о ком же ещё! Ах, сват Поллы, как я хотела этого верблюжонка подарить своей дочери на свадьбу, а теперь - ни верблюдицы, ни приплода.
- И это из-за какого-то дохлого верблюда вы, сватья, проливали здесь столько слёз, - рассердился отец, почувствовав себя в дураках.
- Разве верблюд - это муха, из-за которой не стоит горевать? - возмущённо возразила тётушка Огульсенем. - А я-то бежала к вам, как к родным, думала найти у вас сочувствия или, на худой конец, получить совет - нельзя ли спасти хоть что-нибудь, ведь пропадаем такая гора мяса. И шкура, и жир…
Да, я понял, что с такой родственницей мои родители не знали бы скуки до конца своих дней. Мне лично было уже довольно всего, и я вышел во двор. Я не собирался смеяться, но как только увидел всю эту троицу и вспомнил совсем недавние события, как на меня напал самый неудержимый смех. Я пытался сдержать его, и от этих усилий мне становилось ещё смешнее, так что я наконец расхохотался, как полоумный.
- Не вижу ничего смешного в том, что у нашей сватьи сдохла верблюдица, - недовольно заметил по этому поводу отец. - Решительно ничего.
Мама, подойдя ко мне, осторожно похлопала меня по спине.
- Может что не в то горло попало? - заботливо спросила она. - Идём в дом, я сейчас напою тебя чаем, сынок.
- Ты мог бы что-нибудь и сказать нашей гостье, - заметил отец. - А то могут подумать, что ты и разговаривать не умеешь.
Я молчал. Что я мог сказать этой старой женщине, которой казалось, что она делает что-то очень важное, в то время, когда она совершенно очевидно (и особенно очевидно это было мне) просто попусту теряла здесь время. Но разве я мог ей сказать: "Займитесь, уважаемая тётушка Огульсенем, подыскиванием другого жениха для вашей дочери". Нет, это было бы невежливо и грубо. Поэтому я лишь посочувствовал по поводу погибшей верблюдицы и ушёл в дом. Я слышал, как тётушка Огульсенем сказала мне вслед:
- Что-то глаза у него жёлтые. Уж не болен ли он у вас?
Мама заверила тётушку Огульсенем, что я здоров. И раз уж разговор зашёл обо мне, не могла не прибавить:
- Нет, вы скажите, сватья Огульсенем, кто может сравниться в ауле с нашим Аширом? Строен и высок, как чинара. Только разве что молчалив немного - ну да это не беда. Вот мой Поллы тоже говорит не часто, но уж если скажет, то только держись.
Мой отец приосанился.
- Да, - согласился он. - Мужчины в нашей семье попусту болтать языком не любят. Недаром говорят: "Слово серебро, молчание - золото".
- Ох, и любите вы своего сынка, - не то с завистью, не то с осуждением сказала тётушка Огульсенем. - Смотрите, так он у вас никогда взрослым не станет.
- Нет уж, сватья, - вступилась за меня мама. - Всё, что угодно, только не это. Посмотри, как он работает. И в институте учится, и в научном обществе занимается. Я верю, Ашир ещё себя покажет, а, Поллы?
- В нашей семье все мужчины таковы, - с достоинством поддержал её отец. - А такого, как Ашир, надо ещё поискать.
Тут вновь оживилась тётушка Огульсенем. Вот уже целую минуту ей не давали вставить слова, но теперь она оседлала любимого конька и перехватила инициативу.
- Да, - взяла она нить разговора в свои руки. - По сравнению с нынешней молодёжью ваш Ашир - парень хоть куда. Да и вообще с парня - какой спрос. Но вот девушки - я не говорю, конечно, о своей птичке Гюльнахал, - остальные - Гог и Магог, лучше бы им не рождаться на свет. Совсем потеряли стыд. Просто не веришь собственным глазам, когда увидишь. Да что там, - вот шла я сюда и повстречалась - с кем бы вы думали? С этой пигалицей, дочкой Сахата. Сидит себе за рулём трактора, а саму-то из-за руля невидно. И ничего - пашет себе. Говорят, она одна вспахала всё поле из-под ячменя, что у старых развалин. Не дай бог в такую влюбиться да в дом невесткой привести, никакого толку не будет. А вы видели бы, во что она была одета! В этот… кумбен… зион, или как там его, словом, где рубашка вместе с брюками, точь-в-точь мужчина.
- Упаси бог, - замахала руками мама.
- Это ещё что, - вновь затараторила сватья, напрочь, похоже, забывшая, что ещё полчаса назад сидела на земле, обливаясь слезами из-за издохшей верблюдицы. - Это ещё что. Вчера проходила я мимо школы. Ва-а-ах, в глазах почернело. Здоровые парни и взрослые девушки бегают по площадке за мячом, прыгают, как горные козлы, хватают друг друга, а у самих - всё наружу, и где прикрыто, и где голо.
- Ужас, - вторила мама, а отец промолчал.
Тётушка Огульсенем ожидала более горячей поддержки. Она с упрёком посмотрела на моих родителей.
- Говорят, что стоит женщине оседлать коня, и наступит конец света. Разве народ зря скажет? Вот мы и дождались светопредставления - девушка вместо того, чтобы готовить обед или ткать ковёр, сидит верхом на тракторе и скалит зубы, а попробуй сделай ей замечание, ответит такое - замертво упадёшь.
- Н-да, - неопределённо вздохнул отец и с тоской посмотрел в сторону помидорных грядок.