Кроме учителя к царевичу было приставлено трое ближних бояр: двоюродный брат царя по матери князь Иван Воротынский, царевич Пётр Сибирский и Алексей Шеин. С Петькой Сибирским и Алёшкой Шеиным царевич не особо ладил. А вот со стариком Воротынским они сошлись тесно.
Князь Иван Александрович был самым богатым человеком после царской семьи, принадлежал к одному из четырнадцати княжеских родов, сохранивших в фамилии название удела, которым владели его предки, потерявшие свой удел одними из последних. Сильным умом он не обладал, но был добродушен и к царевичу относился как к сыну. Приходя к Фёдору, всегда приносил гору сластей: мякоть сушёной дыни, плетённой косичками, печатные пряники, цветной сахар. Вначале он чинно усаживал своё массивное растолстевшее тело возле изразцовой печи и начинал дремать. Но скоро дружественные отношения с царевичем изменили всё. Тыча посохом, Фёдор загонял старика на свою огромную расписную кровать, и тот спал, раскинувшись на ней. Так было и на этот раз: князь в богатейшей песцовой шубе спал в натопленных покоях, распространяя запах пота. Царевич в зелёной ферязи с вышитым золотыми нитями двуглавым орлом спереди и сзади сидел на краешке и читал принесённую дьяком Федькой Грибоедовым книгу "История Шкодского королевства". Вдруг что-то заинтересовало его. Полистав несколько листов туда и обратно и не найдя ответа, он взял посох и тихо ткнул Воротынского:
- Князюшка, князюшка!
- Ах, что? Да, царевич, - спросонья щуря глаза, вскочил князь Иван.
- Помнишь, в Полтевском полку мы с тобой рыжего полуполковника видели, он себя ещё Брюсом назвал. Вели, чтобы его ко мене позвали.
Стряхнув сонливость, надев высокую бобровую шапку и взяв посох в руки, боярин вышел из покоев отдать распоряжение. Царевич же, оперевшись на спинку кровати, выглянул в окно. Во дворе зеваки сгрудились и смотрели, как немец-мастер бил резчика по камню, который по пьяни вытесал не тот орнамент, что был изображён на рисунке, который выглядел гораздо краше и ближе русской душе.
Дверь открылась, и князь ввёл полуполковника, коротко стриженная бородка которого выдавала в нём иностранок. Однако всё остальное - и манеры и одежда были русскими. За двадцать три года службы барон Вилиим Брюс основательно обрусел. Он склонился в поклоне.
- Я приветствую вас, ваше высочество. - По-русски он говорил чище многих русских.
Царевич с любопытством оглядел полуполковника.
- В энтой книге двое шкодских королей, Роберт Первый и Давид Второй, так же, как и ты, прозываютси Брюсами.
- Это старшая ветвь. Я же из младшей, от коей пошли бароны де Клакман. Мой отец Роберт был седьмым бароном де Клакман.
- Энто по-нашему как боярин-вотчинник?
- Да, почти.
- А что же случилось со старшей ветвью, пошто Брюсы перестали быть шкодскими королями?
- У Давида не было сыновей, и трон Шотландии перешёл по женской линии.
- На Руси такое невозможно.
- В Англии сын дочери может продолжать род.
- На Руси такого испокон веку не было. Род продолжается только по мужской линии, от отца к сыну.
Воротынский посмотрел на полковника:
- Я всегда говорил, што эти крыжаки нехристи. И чаго их на Русь несёт?!
- У них, князюшко, народ восстал и стал бояр и дворян вешать, как у нас сейчас Стенька Разин, - перебил боярина царевич, по-детски разъясняя.
- Ишь ты.
- Так я слышал, у вас уже десять лет, аки король вернулси и навёл порядок. Что ж ты домой не возвращаешься?
- На русской женился. Оба сына в православии крещены. Мне назад дороги нету.
В это время дверь открылась, и в монашеской простой рясе вошёл Симеон Полоцкий.
- Нам пора заниматься, царевич, - с поклоном произнёс он.
Фёдор жестом отпустил полуполковника:
- Можешь идить. Я попрошу царя, чтобы он перевёл тебя в полк, охраняющий меня. Мы ещё поговорим. Мене хочется узнать, как живут люди на твоей отчизне.
Барон и князь удалились. Воротынский, выходя, думал про себя: "Два короля шкодских. Тут среди предков восемь великих князей киевских. Сколько раз пытался поведать, а он слушать не захотел".
По распоряжению царя Алексея Михайловича из Константиновской хамовной слободы в Твери были забраны лучшие ткачи и переселены в Москву. Поселили их всех рядом с тремя огромными отапливаемыми амбарами, куда занесли лавки, трепалки, ткацкие станки, на которых делали всякие ткани, какие только были в употреблении в тогдашнее время: парчу, бархат, штофы, сукно, полотно, - всё, что необходимо для одеяния.
Хамовники разрослись, превратились в одну из самых богатых московских слобод, но были здесь дома и бедных ткачей. Возле одного из таких домов сидела с ребёнком на руках жена Харитошки Хромого, беспросветного пьяницы и драчуна. К ней подошла соседушка.
- Ждёшь, видно, муженька, Алёнушка? - спросила она, усаживаясь на завалинку и участливо подпирая щёку ладонью.
- Поджидаю, родимая.
- А где он?
- Да где же ещё, как не в кабаке.
- Э-хе-хе, житьё нашенское горькое, касаточка. Легко ли жити с пьяницей мужем.
В это время солнце заиграло на слюдяном оконце дома напротив и, отразившись, ударило блеском по глазам сидящих.
Женщины сожмурились. Когда Алёна раскрыла глаза, перед нею стоял молодой купчина с чистым, красивым лицом.
- Как отсюда ближе пройтить на Басманную? - улыбаясь и любуясь Алёной, спросил он.
- Ну, милок, далековато будет, - ответила за Алёну соседка.
- До вечерни ещё далеко, успею дойтить. Да вот молодуха меня за поцелуй проводит.
- Ты что говоришь, охальник, у её муж. Иди себе вон в ту сторону.
Когда молодой купец удалился, соседка сказала, смотря ему вослед:
- А красив купчина.
Андрей Алмазов удалился в сторону Китай-города, постоянно оглядываясь. Молодица с ребёнком врезалась в память. Её румяное лицо стояло перед глазами. "Приеду за сукном, надо будет опять подойти к этому дому, вдруг опять увижу".
Андрей хорошо знал Москву, а спросил дорогу нарочно, хотел услышать голос молодицы. Был он дворянским сыном, но ходил по городу то в купеческом, то в посадском наряде. Даже суконную лавку держал в Сурожском ряду на Никольской улице. Было это не от бедности, ибо от отца ему остались поместья под Ростовом и Нижним Новгородом. Не всё так просто было с Андреем: его дед Ивашка Торобеев был вологодским купцом, посадским человеком. Ещё во времена царя Бориса Годунова побывал он в Персии с товаром и вернулся оттуда с женой персиянкой. Скоро у них родился сын, в крещении названный Ерофеем. Но мать прозывала его Алмазкой. Она научила его персидскому и турецкому языкам. После Смутного времени отец с сыном перебрались на Москву, где даже поставили свой двор в Китай-городе. В скором времени Иван Торобеев умер, а сын его Алмаз Иванов пошёл в гору и сильно разбогател. Но в Посольский приказ он попал не из-за своих денег, а из-за знания языков. Начав службу толмачом, затем стал подьячим, а после дьяком и главой приказа. Здесь он познакомился с дьяком Сергеем Матвеевым, так же как он вышедшим из простых и добившимся чего-то при дворе за счёт ума и знаний. Эта дружба Алмазовых и Матвеевых не прерывалась три поколения. У Алмаза родились два сына: Семён и Андрей.
У Андрея с детства был дар лицедействовать. Приезжая в чужой город, он переодевался, изображая из себя то сына знатного боярина, то холопа, бегая в рваной рубахе.