- Петена убедили, что тот вел заговорщическую деятельность "с намерением не допустить перемирия".
- И чем же все разрешилось?
- Для Манделя - наилучшим образом. Его преемник в министерстве внутренних дел, Помаре, отправился к маршалу, который принял его вместе с министром юстиции Алибером, тем, кто называл Манделя не иначе, как "евреем". Раньше Помаре был весьма крут с маршалом, обвиняя его в том, что, не задушив заговор в зародыше, он совершил тяжелую ошибку. Теперь же Петен потребовал, чтобы доставили Манделл и Бюрера. Бюрер плакал, жалуясь на то, что его, пятизвездного генерала, арестовали в присутствии подчиненных. Что касается Манделя, то тот просто сказал: "Не унижусь перед вами до объяснений. Это вам следовало бы их мне дать".
Ко всеобщему изумлению, Петен удалился в свой кабинет и вскоре вернулся с бумагой, которую прочитал вслух: "Господин министр, после разъяснений, которые вы мне дали…" Мандель возразил: "Я не давал вам никаких разъяснений. Эту фразу надо вычеркнуть". И маршал переделал свое письмо, превратившееся в банальное послание с извинениями, которое Мандель в тот же вечер читал Лебрену и кое-кому еще. Забавно, не так ли?
- Невероятно! - тряхнув головой, заметила Леа. - Откуда вам все это известно?
- Слышал, как рассказывал Помаре.
- А кто выдвинул мысль о заговоре?
- Некий Жорж Ру. Он писатель, адвокат и сотрудник "Маленькой Жиронды". Его задержали и очень быстро выпустили.
- Наверное, в те дни Бордо было любопытным местом? - спросила Леа, задумчиво разглядывая рюмку обриона.
- Ничего подобного я просто не видел. Вообразите, в этом городе два миллиона беженцев, нет ни одной свободной комнаты. В отеле "Бордо", в отеле "Великолепный" сдавали даже кресла в вестибюле. В Бордо находился весь цвет Парижа. Повсюду я наталкивался на друзей, знакомых. Радость встреч позволяла забывать о горечи бегства. На террасах кафе формировали и свергали правительства. У консульств выстраивались очереди за визами. Хотя никто не верил, что немцы дойдут до Бордо, министры советовали Ротшильдам уезжать. Уже с 10 часов двери ресторанов были открыты. Пополудни я притаскивался поболтать со знакомыми - Жюльеном Грином, Одиберти, Жаном Юго. А вечерами бродил по аллеям парка Конконс в поисках братской души. Ничто так не благоприятствует разврату, как трудные времена. Никто не знает, каким будет завтрашний день. И надо ловить мгновение. Становясь беспомощным свидетелем распада нации, забвения приходится искать либо в пороке, либо в алкоголе. Никогда не думал, что увижу столько трусости. Мы - выжившие из ума старцы одряхлевшей страны, вот уже двести лет разъедаемой изнутри. Никто не может с этим не считаться.
- А вот я считаться с этим не буду. Я не из тех старцев, о которых вы говорите.
- Вы, может быть, и нет. Но где те бравые молодые люди, которые должны были бы вас защитить? Я видел, как они расталкивали перепуганных штатских, бросая винтовки, чтобы легче было спастись. Расплывшиеся, с животиками, преждевременно облысевшие, они думали только об оплачиваемых отпусках, о страховке и пенсии.
- Замолчите. А что сделали вы сами? Где ваш мундир? Ваша винтовка?
- О, я, дорогая, как и все личности вроде меня, испытываю отвращение к оружию, - промурлыкал Рафаэль. - Мы, гомосексуалисты, любим мундиры только в качестве острой приправы к нашим любовным шалостям. Присмотритесь к нашим милашкам-оккупантам, одновременно мужественным и нежным, светловолосым, загорелым, будто юные римские боги. У меня просто слюни текут.
- Вы отвратительны!
- Ну, нет, самое большее, я реалист. Поскольку цвет французской молодежи либо находится в плену, либо истреблен, мне приходится приспосабливаться к немцам. Мой дорогой друг, поверьте мне, вам бы следовало поступать подобным же образом. Иначе окажетесь старухой еще до конца войны. "Живи, лови мгновенья, и розы бытия спеши срывать весной…"
- Оставьте Ронсара в покое. Лучше расскажите о вашей работе.
- Как она любопытна! Вижу, вам хотелось бы больше услышать о том доминиканце. Это тайна, моя дорогая красавица, и она не для ваших миленьких ушек. Посмотрите-ка на эту клубничную шарлотку! Неужели у вас не текут слюнки? А эти профитроли? Право, мне станет от них плохо. Смотрите-ка! Привет, дорогой друг.
- Привет, Маль. Вы в очаровательном обществе. Послушайте, представьте меня.
- Где моя голова? Простите! Леа, представляю вам своего друга Ришара Шапона, главного редактора и директора "Маленькой Жиронды". Ришар, мадемуазель Дельмас.
- Здравствуйте, мадемуазель. Очарован встречей с вами, даже в такой скверной компании, - подмигнул он. - Не стесняйтесь, если я вам понадоблюсь, заглянуть ко мне. Был бы счастлив вам услужить.
- Спасибо, месье.
- До скорого, Маль.
- До скорого.
Молча закончили они обед. Постепенно зал опустел. Леа не привыкла так много пить, и у нее слегка кружилась голова.
- Давайте немного пройдемся.
На них обрушился тяжкий зной.
- Леа, когда я вас снова увижу?
- Не знаю. Вы в Париже, я здесь. Вы выглядите довольным, счастливым, я - нет.
- К чему мне вас обманывать, моя малышка? У меня бывают радости, но полного счастья я не знаю. Меня никогда не оставляет смутная и глубокая острая боль. В двадцать лет мне хотелось написать великолепную книгу; теперь я бы удовлетворился просто хорошей. Ибо эту книгу, Леа, я ношу в душе. Единственный труд, который я люблю, это труд писательский. И именно им мне никак не удается заняться. Меня все отвлекает и привлекает; я разбрасываюсь. Во мне жива жажда будущей славы, но нет "повседневного" честолюбия. Мне все быстро надоедает. Я люблю всех и никого, дождь и хорошую погоду, город и деревню. В глубине души меня гложет тоска по добру, чести и законам, о которых я никогда не заботился. Хотя меня бесит моя скверная репутация, я ей тешу свое тщеславие. Если мне что-то и вредит, так это то, что я не абсолютно порочен, а бываю великодушен до безобразия, впрочем, чаще из трусости, что я никогда не притворяюсь порочным лишь наполовину, что предпочитаю дурную компанию обществу лицемеров, которые не перестают талдычить о своей чести, хотя ее у них едва ли больше, чем у меня. Себя я не люблю, но желаю себе добра.
Последняя фраза рассмешила Леа.
- Убеждена, вы станете великим писателем.
- Что за важность! Посмотрим, может, меня и будут читать после моей смерти… Но я говорю только о себе, а мне интересны вы. Приезжайте в Париж, не оставайтесь здесь.
- Отец нуждается во мне.
- Как это здорово! - насмешливо проговорил он. - И какая вы замечательная дочь! Прекрасен этот дух семьи. Кстати о семье, вам бы надо сказать своему дядюшке-доминиканцу, что ему следует быть осторожнее. В своей статье я не буду излагать того, что обнаружил. Но другие вполне способны это сделать.
Они шли под руку. Леа остановилась и подняла на него сверкающие глаза.
- Спасибо, Рафаэль.
- Да за что? Я вам ничего не говорил. Вот там мы расстанемся, - произнес он, показывая на церковь Сент-Элали. - Если вы верующая, поставьте за меня свечу. До свидания, моя прекрасная подруга, не забывайте меня. А понадобится меня найти, пишите на книжный магазин Галлимара на бульваре Распай. Мне передадут.
Он поцеловал Леа с волнением, которого не пытался скрыть.
- Улица Сен-Женес совсем рядом.
В последний раз махнув рукой, Рафаэль удалился.
Леа зашла в церковь. После уличного зноя прохлада заставила ее зябко передернуть плечами. Бросив несколько монет в кружку для пожертвований, она машинально взяла свечу и зажгла ее. Со свечой в руке она направилась к статуе Святой Терезы от Младенца Иисуса, которую ее мать особенно почитала. Мама… она села перед алтарем и дала волю слезам… "Улица Сен-Женес совсем рядом"… Почему он это сказал? Что было особенного в названии этой улицы? Это название что-то ей напоминало, но что именно? Досадно, но она не в силах припомнить. По проходу прошли священник и монах. Дядя Адриан!.. Улица Сен-Женес… ведь это адрес дяди Адриана, а точнее, монастыря Ордена доминиканцев. Теперь она понимала, почему Рафаэль проводил ее сюда. Требовалось предупредить дядю. И срочно.
В такую жару улица Сен-Женес была безлюдна. Дверь монастыря открылась сразу же.
- Чем могу быть вам полезен, мое дитя? - спросил очень старый монах.
- Я хотела бы поговорить со своим дядей, отцом Адрианом Дельмасом. Меня зовут Леа Дельмас.
- Отца Адриана нет уже несколько дней.
- Что случилось, брат Жорж? - спросил, входя в приемную, рослый монах с суровым лицом, выражение которого чуть смягчали пышные седые волосы.
- Мадемуазель Дельмас просит о встрече с отцом Адрианом.
- Здравствуйте, мое дитя. Вы, конечно, одна из дочерей Пьера Дельмаса? Я хорошо был знаком с вашей матушкой. Замечательная женщина. Господь даст вам силы перенести ваше горе!
- Спасибо, мой отец.
- Вашего дяди сейчас здесь нет, - сухо продолжал он. - Вы хотели сообщить ему что-то важное?
- Он должен…
Сама не зная почему, Леа остановилась.
- Он должен… что?
Почему не осмелилась Леа сообщить ему о цели своего прихода? Ее охватило необъяснимое недоверие.
- Я настоятель вашего дяди. Вы обязаны мне сказать, почему вы хотите с ним поговорить.
- Моему отцу нужно срочно его повидать, - торопливо произнесла она.
- По какому поводу?
- Об этом я ничего не знаю.
Настоятель холодно на нее посмотрел. Леа выдержала его взгляд, даже не моргнув.