- Что ты опять разревелась? Тебе же плохо станет. Сюда идет Руфь, поднимись вместе с ней к себе, - говорила Леа, отдавая ей листки.
Камилла спрятала дневник в карман платья.
- Камилла, вы опять плакали. Как это неразумно! Подумайте о сыне. Ну, пошли.
Ничего не ответив, молодая женщина позволила себя увести.
Леа осталась одна с ребенком. Ничто в природе не выдавало обрушившегося на землю несчастья. С тревожной нежностью, как в лицо любимой матери, пораженной, может быть, неизлечимой болезнью, вглядывалась в окружающее Леа. Все выглядело таким же, как всегда. Под вечерним ветерком подрагивали листья виноградных лоз, вдали лаяла собака, а на дороге кричали дети.
18
Утром следующего дня Леа проводила младшего лейтенанта Валери на станцию в Лангон еще до того, как немцы и Франсуаза проснулись. Там они до семи прождали прибытия первого поезда на Бордо. Младший лейтенант зарегистрировал свой велосипед и без осложнений прошел таможенный досмотр и паспортный контроль, его липовые документы не уступали настоящим. Тем не менее, Леа не без тревоги наблюдала, с какой основательностью немецкие солдаты и французские жандармы проверяли бумаги пассажиров. Подчиняясь неожиданному порыву, она оставила свой велосипед у знавшего ее с детства начальника станции и взяла билет до Бордо и обратно.
- У вас нет вещей? - спросил один из жандармов.
- Нет, я еду в Бордо повидать заболевшую тетушку.
Леа села в поезд после свистка начальника станции.
Дорога показалась ей бесконечной. Поезд подолгу останавливался у каждой платформы. Было почти десять, когда, наконец, он въехал на Сен-Жанский вокзал. Леа попыталась поймать младшего лейтенанта Валери, но толпа на перроне была такой плотной, что она вышла в вестибюль вокзала, так его и не увидев.
- Леа!
Девушка вздрогнула. Рафаэль Маль, весьма элегантный, стоял рядом.
- Рафаэль, как я рада вас видеть!
- А что говорить обо мне, дорогая! В эти полные абсурда дни из всех красавиц Парижа вас мне недоставало больше других.
- Как всегда преувеличиваете.
- Позвольте мне на вас взглянуть. Сейчас вы мне кажетесь даже прекраснее, чем до нашего плачевного поражения.
На них стали оборачиваться.
- Осторожнее, на нас смотрят.
- Ну и что? Разве неправда, что нам устроили выволочку, которая не скоро забудется.
- Замолчите! - воскликнула Леа.
- Но… похоже, девочка, что вам это причиняет боль. Ну же, ну. Я просто пошутил. Давайте покинем этот вокзал. Куда вы направляетесь?
- Не знаю.
- Замечательно. Тогда приглашаю вас со мной отобедать. Обед "как раньше". Пальчики оближите.
- Согласна.
- Не говорите с такой тоской. В своем черном платье вы выглядите так, будто потеряли отца с матерью.
- Умерла моя мать.
- Леа, скорблю вместе с вами. Невозместимая утрата.
Перед вокзалом его ожидала машина с шофером. Открыв заднюю дверцу, Рафаэль помог Леа сесть.
- В газету, - сказал он, усаживаясь.
Какое-то время они ехали молча.
- Расскажите, как это случилось.
- Мама погибла при бомбежке 19 июня.
- В тот момент я находился в Бордо. Проследовал сюда из Тура за правительством. После той дурацкой бомбардировки, унесшей жизни около шестидесяти человек, хотел уже на другой день покинуть Францию. У меня имелось место на борту "Массалии", но потом встретил давнюю приятельницу, которую, к слову сказать, вы знаете, Сару Мюльштейн, пытавшуюся отправить из Франции своего отца. У них были визы, но не было мест. Я уступил им свое.
- Очень великодушно.
- Да нет. Не мог же я оставить в руках у немцев такого исключительного дирижера, как Исраель Лазар!
- Что же сталось с Сарой Мюльштейн?
- Ничего о ней не слышал. 20 июня Бордо объявили открытым городом; 21 июня подписано перемирие. 25, по указу Петена, стало днем национального траура; 27 немцы под звуки оркестра вступили в Бордо, а 30 июня правительство покинуло город. Вы не представляете себе царившего смятения. Что до меня, то я 29 вернулся в Париж. На Всемирном радио, занятом немцами, мне дали понять, что мое присутствие нежелательно. К счастью, с помощью друзей нашел место журналиста в "Пари-Суар". Вот почему я снова здесь. Готовлю репортаж.
Машина остановилась у здания редакции "Маленькой Жиронды", где Рафаэль Маль назначал свои встречи. Он провел Леа в темный, заваленный подшивками газет кабинет.
- Устраивайтесь, я ненадолго. У вас есть что почитать, расширяйте же кругозор, - сказал он ей, показывая на газеты.
Вернувшись через полчаса, он повел ее обедать в "Изысканный каплун".
- Здравствуйте, месье. Ваш столик готов, - с поклоном сказал метрдотель.
- Спасибо, Жан. Что есть сегодня хорошего?
- Немного, месье Маль, - сказал тот, отодвигая стул для Леа. - Могу вам предложить паштет под "Шато-д’Икем", филе барашка с овощами или фаршированного цыпленка. Есть еще некрупная камбала.
- Очень хорошо. А на десерт?
- Шарлотка с клубникой и малиновым сиропом или же профитроли с шоколадом.
- Наверное, мне это снится, - сказала Леа. - Я считала, что в ресторанах еда нормирована.
- Отнюдь нет, мадемуазель. Отнюдь нет.
- Принесите нам паштет с вашим сотерном. Что вы скажете, дорогая моя, относительно филе барашка? Вкуснейшая вещь! Еще пусть подадут бутылку обриона. Сами выберите хороший год.
- Я пришлю к вам официанта.
- Не стоит. Передайте ему, чтобы нам сразу подали сотерн.
- Хорошо, месье.
Оглядываясь по сторонам, Леа спросила:
- Вы часто здесь бываете?
- Время от времени. Цены здесь сумасшедшие. Но теперь все хорошие рестораны безумно дороги. Пока в городе находилось правительство, я чаще бывал в "Катрин". Прекрасный ресторан, его содержит месье Дье, великий кулинар и библиофил, с которым я сцепился из-за года издания "Путешествия в Египет и Нубию" Нордена. Он настаивал на 1775 годе, я на 1757. Прав оказался он.
- Посмотрите, там рассаживаются немецкие офицеры.
- Что же удивительного? Не все они питаются лишь сосисками с капустой. Мне известны многие тонкие знатоки наших вин.
- Конечно, конечно. И все же крайне неприятно.
- К этому, моя дорогая, вам предстоит привыкнуть. Или же примкнуть к генералу де Голлю в Лондоне. Они пробудут здесь, поверьте мне, довольно длительное время.
Официант бережно принес бутылку "Шато-д'Икема" 1918 года.
- Вино победы, - прошептал он на ухо Рафаэлю Малю, показывая бутылку.
Быстро оглянувшись вокруг, тот пробормотал вполголоса:
- Замолчите.
- Быстрее налейте мне этого вина, - протягивая свой бокал, сказала Леа, - чтобы я выпила за победу!
- Почему бы и нет! За победу.
Рафаэль Маль усмехнулся.
Поднимая бокал, Леа громко воскликнула:
- За победу!
Их рюмки прозвенели в тишине, нарушенной лишь веселым смехом девушки.
- Месье, мадемуазель, умоляю вас, - зашептал подбежавший хозяин, глядя на занятый немецкими офицерами столик.
Один из них встал и, поклонившись в сторону Леа, поднял бокал с шампанским:
- Я пью за красоту французских женщин!
- За красоту французских женщин! - подхватили, вставая, его спутники.
Покраснев от гнева, Леа хотела было вскочить. Рафаэль ее удержал.
- Сидите.
- Не хочу оставаться рядом с этими людьми.
- Не будьте смешной, не привлекайте к себе внимания. Это неосторожно. Подумайте о семье.
- Почему вы мне это говорите?
Рафаэль понизил голос:
- Я говорил вам, что приехал готовить репортаж. На самом деле я расследую деятельность подпольной организации, занятой переброской в Испанию некоторых лиц, которые хотели бы или присоединиться к де Голлю, или же добраться до Северной Африки.
- Ну и что? Какое отношение это имеет ко мне?
- О, к вам никакого! Но определенные сопоставления позволяют мне заключить, что во главе этой сети вполне может стоять один доминиканец.
- Доминика…
- Да, доминиканец. Как и ваш дядя, известный проповедник отец Адриан Дельмас.
- Какой вздор! Мой дядя совершенно не интересуется политикой.
- В светском обществе Бордо говорят нечто иное.
- Что же?
- Его помощь испанской революции не забыта. Как добрый француз я должен бы донести на него правительству Виши.
- И вы это сделаете?
- Не знаю, не знаю. Попробуйте этот паштет. Чистое наслаждение!
- Не хочу есть.
- Послушайте, Леа. Как вы можете принимать всерьез то, что я говорю? Вы же хорошо знаете, что я не могу не шутить.
- Странная тема для зубоскальства!
- Ешьте, говорю вам.
Чревоугодие непобедимо.
- Хорош, не так ли?
- М… м… м…
- Знаете ли вы, что мы сидим за столиком, за которым был Мандель в момент ареста?
- Нет, я даже не знала, что его арестовали. Думала, что он отплыл на борту "Массалии".
- Он собирался, но по приказу маршала Петена был задержан. Я сидел за соседним столиком. Он заканчивал обедать в обществе актрисы Беатрисы Бретти, когда подошел полковник жандармерии и попросил разрешения к нему обратиться. Продолжая есть черешню, Мандель смерил того взглядом. Через показавшийся мне нескончаемым промежуток времени встал и проследовал за ним. Есть черешню 17 июня! Она стала символом развращенности режима. Полковник ввел его в свой кабинет и объявил об аресте. А одновременно об аресте давнего сотрудника министра, начальника штаба колониальных войск генерала Бюрера.
- Почему же его арестовали?