Лиза добилась своего. Ненадолго успокоенная отстранением генерала Гамелена, а особенно назначением заместителем председателя совета министров маршала Филиппа Петена, она, в конце концов, все-таки поддалась панике: сестры де Монплейне вместе с Эстеллой покинули Университетскую улицу, доверив Леа Саре Мюльптейн и Франсуа Тавернье. Они так боялись упреков Изабеллы и Пьера Дельмасов, что до последней минуты не теряли надежды на то, что Леа отправится вместе с ними.
Главным образом для того, чтобы успокоить своего старого друга, Раймона д'Аржила, приходившего в отчаяние от одной мысли, что его невестка окажется в Париже одна, Пьер Дельмас с тяжелым сердцем позволил Леа остаться. После отъезда тетушек она переехала к Камилле.
Наконец 30 мая от Лорана пришли два письма, которые ликующая Жозетта принесла в гостиную, где у окна сидели Камилла и Леа.
- Мадам! Мадам! Письма от месье!
Не в состоянии произнести ни слова обе женщины с лихорадочно забившимися сердцами вскочили. Удивленная тем, что ее новость не была встречена с ожидаемым восторгом, горничная стояла, держа два плотных конверта с военными штемпелями в вытянутой руке. Камилла медленно села снова.
- Леа, у меня не хватает духа. Пожалуйста, вскрой их.
Не отвечая, Леа скорее вырвала, чем взяла, оба письма, разорвала указательным пальцем конверты и неловко развернула листки скверной бумаги в линейку, исписанные убористым почерком. Одно из писем было датировано 17 мая, второе - 28 мая.
- Прошу тебя, прочти, - сдавленным голосом произнесла Камилла.
- Женушка моя любимая, - начала Леа.
Слова прыгали у нее перед глазами. "Женушка моя любимая"… И не к ней были они обращены. Чтобы скрыть волнение, она подошла к окну.
- Продолжай, умоляю.
Ценой усилий, о которых Камилла не догадывалась, Леа монотонно принялась читать.
"Женушка моя любимая, в эти дни я столько думал о тебе, одинокой, в твоем положении, без известий обо мне. В Париже ты могла быть лучше осведомлена, чем мы здесь. Все просто невероятно! Тщетно пытаюсь я понять, что же случилось после того, как немцы захватили Бельгию и Люксембург. Я отправился исполнить свой долг. Вместо этого пришлось отступать. Из воинов мы превратились в беглецов, влившихся в колонны беженцев. Всюду переполненные автомобили, мотоциклы, велосипеды, чемоданы, набитые мешки. В ужасающей жаре вдоль дорог бредут вереницы мужчин, рыдающих женщин, кричащих детей.
С каждым днем вражеские бомбардировки становятся чаще. Опустевшие деревни подвергаются разграблению. Осталась одна скотина: свиньи, заблудившиеся телята, перепуганные куры, идущие за нами в ожидании дойки коровы.
Моя любимая, меня поддерживает лишь мысль о том, что сама ты в безопасности. Я бы так не хотел, чтобы тебе пришлось увидеть этих беженцев, валяющихся, будто трупы, по обочинам дорог и на полях, вопящих от ужаса, когда с самолетов их обстреливают пулеметными очередями.
Ты знаешь, война мне ненавистна. Но я стыжусь разгрома наших войск, я стыжусь растерянности наших командиров. Все эти дни думал о тебе, о нашем ребенке, о моем отце, о Белых Скалах, обо всем том, что составляет смысл моей жизни. И о чести… Иногда меня приводит в бешенство мысль, что я не в строю, что не гоню врага с оружием в руках. И меня буквально тошнит, хочется плакать при виде груд раненых, раздавленных, растерзанных лошадей. Все эти дни я спал в лесах, в амбарах, ел, что попадется под руку. Я измучен, измотан, унижен. Что же делать?"
Леа протянула Камилле странички первого письма, оставляя той удовольствие самой прочесть нежные слова, которыми оно заканчивалось и причинившими ей такую боль.
- Прошу тебя, дорогая. Прочти мне и второе письмо. Мы обе его любим, и я хочу, чтобы мы обе знали, что он делает, что с ним происходит!
Леа вздрогнула, спрашивая себя, что Камилла подразумевает под этим своим "мы обе его любим"? Неужели она догадалась, что Леа испытывает по отношению к Лорану? Или же просто глупо доверчива?
Второе письмо было помечено 28 мая 1940 года.
"Нежная моя подруга. Немало дорог осталось позади после написания моего предыдущего письма. Знаешь ли ты, что я всего в пятидесяти километрах от Парижа и меня мучает то, что я не могу с тобой увидеться, хотя знаю, как ты близко. Все твои письма прибыли одновременно. Я счастлив и меня успокаивает, что Леа находится рядом с тобой. Передай ей мою благодарность и мое уважение.
Получил я весточку и от отца. Увы, новости не слишком хороши. Боюсь, эта война, которой он так для Франции опасался, и наши неудачи ухудшают состояние его здоровья. У всех нас настроение скорее мрачное, а чтение газет, которые к нам приходят, отнюдь его не улучшает: бомбардировки Амьена, Аббевиля, Булони, Кале, почти полное окружение союзных дивизий во Фландрии, устранение Гамелена и его замена "молодым" Вейганом… Может быть, надежды и честь Франции окажутся спасены назначением маршала Петена на пост заместителя премьер-министра…
Посылаю тебе мой дневник, который вел все дни войны. Если хватит духа, почитай его. Может, тебе многое станет понятно. Извини, что я надоедаю тебе своими рассказами о проблемах со снабжением, о блужданиях по лесам. События мелкие, но они-то и заполняют мое существование после 10 мая. Как я тебе говорил, хорошо уже то, что не приходится стрелять.
Не из страха, - умоляю, поверь мне, - а из ненависти к пролитию крови. Тем не менее, немецкие победы, наша слабость, во всяком случае, на моем участке, вызывают во мне постоянное чувство стыда и боли.
Камилла, должен тебя покинуть. Полковник прислал мне приказ присоединиться к нему. Побереги себя, я тебя люблю".
Леа протянула Камилле листки дневника. Камилла положила их на колени, пытаясь сосредоточиться на первых страницах и повторяя, словно разговаривая сама с собой:
- У него все хорошо, он жив!
- Само собой разумеется. Иначе не писал бы, - в порыве раздражения заметила Леа.
Не отвечая, Камилла перелистывала странички дневника. С окаменевшим от потрясения лицом читала она описание, день за днем, разгрома, отдельные фразы прочитывала вслух.
"Ферре-сюр-Шьере, Бофор… Отправляюсь узнать новости… Полковника нет, и многие считают, что он погиб… Найти продовольствие, достать фураж… Один из моих подчиненных только что подорвался на мине. Пьяный солдат убил капрала… У меня стала навязчивой идеей организация вместе с Вяземским снабжения. Нам удалось выдоить приблудных коров и напоить детей… К вечеру вернулись самолеты, и их сопровождал ужасающий вой и взрывы бомб. Прижавшись к земле, мы узнали, что такое воющие бомбы… На краю канавы сидел оставшийся один сержант… Мы спим в амбаре".
- Бедный Лоран, - прошептала Камилла, - ведь спать он может только в постели.
Леа бросила на нее гневный взгляд.
- Послушай, Леа, - с радостью в голосе сказала Камилла. - 24 мая он останавливался в Шалоне.
"Незабываемо впечатление от того, что я снова в большом городе с гражданским населением, магазинами и кафе. Прекрасный ужин, коньяк, сигары: в войне иной раз бывают просветы. Чудесное чувство от свежих простыней после долгого купания в ванне".
Вне себя от ярости Леа смотрела, как Камилла заканчивает читать дневник.
- Завидую ему. Он хотя бы не обязан сидеть на одном месте.
- Как ты можешь так говорить! - воскликнула Камилла. - Лоран рискует жизнью не меньше своих товарищей.
- Может быть, но скучать ему некогда.
Камилла с горечью посмотрела на подругу.
- Неужели тебе так наскучило со мной? Я хорошо понимаю, что в роли сиделки нет ничего веселого. Не будь меня, ты бы давно вернулась к родителям. Ох, как же ты должна на меня досадовать! - разражаясь рыданиями, говорила Камилла.
- Перестань хныкать, тебе станет дурно, а эта Лебретон опять скажет, что я во всем виновата.
- Извини, ты права. Почему бы тебе не выходить чаще из дому? Сара Мюльштейн и Франсуа Тавернье тебя постоянно приглашают. Зачем ты им отказываешь?
- С меня достаточно и того, что я каждый день вижу их здесь.
- Но они же не приходят каждый день!
- Возможно, и все-таки слишком часто.
Камилла подавленно опустила голову.
- Мне они нравятся. Франсуа так добр, так весел…
- Не могу понять, что ты находишь в этом пристроившемся тыловике…
- Леа! Ты же хорошо знаешь, что это неправда. У него ответственная работа, и с ним часто советуются в правительстве.
- Бедняжка, ты слишком наивна. Прислушиваешься к его росказням о самом себе … И Сара такая же. Я бы не удивилась, если бы она оказалась шпионкой.
- Леа, ты преувеличиваешь. Похоже, читаешь слишком много плохих романов и смотришь жестокие фильмы…
- Убиваю время как могу.
- Леа, давай не будем ссориться. Лучше порадуемся, что Лоран жив-здоров.
- Сейчас важнее твое собственное состояние. Ты думаешь, врач позволит тебе уехать?
- Решительно себе это не представляю, - вздохнула Камилла. - Как бы мне хотелось оказаться в Белых Скалах, рядом с отцом Лорана. Я так боюсь за своего ребенка!
В дверь постучали. Вошла Жозетта.
- Мадам Мюльштейн и месье Тавернье.
- Проводите их, - с порозовевшим от удовольствия лицом воскликнула Камилла.
- Опять они, - сердито буркнула Леа.
С букетом роз Сара Мюльштейн пересекла комнату, чтобы расцеловать Камиллу. Заметив на кремовом шелковом одеяле листки писем Лорана, улыбнулась.
- Вижу, что у вас известия от нашего воина. Если судить по вашему лицу, а вы выглядите лучше обычного, и по почти что веселому взгляду, новости, должно быть, хорошие.
- Да. И я испытываю такое облегчение! Как хороши ваши розы! Вы так добры ко мне. Спасибо, Сара.
- Добрый день, Леа. Что за мрачный вид! Что с вами?