- Да, грязный пошляк. Причем в прямом смысле слова. Ты посмотри на себя, на свои зубы. И еще у тебя изо рта воняет. Поэтому я тебя и боялся, - говорю я язвительно. - Мне было страшно, что ты на меня дыхнешь. Знаешь, что я себе говорил, когда все началось? Я говорил себе: "Вот он, опять. Мистер Пятнистое Лиственное Дыхание".
Джим просто стоит и смотрит. Свесив свой длинный нос желто-синего цвета, прикрыв глаза. Даже эрекция спала, и вялый пенис уныло болтается между огромных яиц, каждое размером с кокос.
- Очень обидные ваши слова. Свежие листья - это естественный освежитель дыхания. И про зубы ты зря. У меня все в порядке с зубами.
- Я видал носорогов с зубами получше.
- Неудачный пример. Мой приятель Барри, он как раз носорог. И он мне рассказывал, что они подряжают маленьких птичек, чтобы те вычищали им зубы. И я тоже слежу за своими зубами, Спек.
- Мне так нравится, когда ты обижаешься. Тем самым ты проявляешь хотя бы какие-то чувства.
- У каждого есть уязвимое мягкое брюшко. Но это не значит, что в него обязательно надо пинать.
- Я больше не буду. Прости, пожалуйста. Хотя мне бы хотелось, чтобы ты был… ну, скажем, более открытым.
- Тебе повезло, что я призрак, - говорит Джим с мрачным видом, - а то словил бы по роже.
- К чему такая экспрессия?!
- Ну а ты чего, ирод? Я - это единственное, что было и есть интересного в твоей скучной жизни. Если бы про тебя сняли фильм, про твою жизнь, он был бы сплошь обо мне.
- Стало быть, не снимут такого фильма. Представь, сколько будет проблем с подбором актеров. Не говоря уже про бюджет. При всех спецэффектах.
- Меня может сыграть человек. Худой, долговязый. С большим "рубильником". Ну, в смысле, носом. Желтый грим. Голубая подсветка. Штаны в коричневых пятнах, как у жирафа. Сапоги на платформе.
- Кстати, мысль.
- Или вот, - с пафосом произносит Джим. - В роли жирафа Джима - сам жираф Джим.
- Только придется вырезать всю матерщину.
- Крепкое слово служит для выражения сильных чувств.
- Слушай, не спорь. Я всяко лучше тебя разбираюсь в кино. Я же работаю на телевидении, на канале НФ. Кстати, о телевизорах, - говорю я, поднимаясь с кресла. - Надо бы досмотреть кассету.
- Твой дежурный ответ на все? Не сейчас, Воздержанья, я смотрю телевизор.
- Это кто так говорит?
- Ты, очкарик.
- Джим, - говорю я с прохладцей, - это уже переходит все мыслимые границы.
- Скотт Спектр, ты - самый нудный из всех людей, кому я являлся как призрак.
Несмотря на все недвусмысленные угрозы, как-то не очень выходит бояться призрака, принявшего облик жирафа. Это даже забавно: такая большая зверюга, и не в состоянии никого напугать. Скажем, мыши - их все боятся, даже те, кто не боится мышей. Но жираф?! В жирафах нет ничегошеньки страшного, в призрачных или наоборот. И этот запах у него из пасти… Запах листьев с самых верхушек деревьев. Свежий, да. Но слишком ядреный. У меня есть приятель, древесный хирург, так сказать. Обрезает деревья. Так что я знаю, о чем говорю.
Жжжжжж. И вот он, Скотт Спектр, сидит в своем высокотехнологичном кресле и смотрит документальный фильм о Скотте Спектре из серии "муха в компоте". Когда я поднимаю левую руку, Скотт Спектр, который сидит в телевизоре, тоже поднимает левую руку. Все как в жизни. В деталях. От растрепанной челки и очков самой стильной модели из всех существующих на данный момент на потребительском рынке до штанов с узором "миллиметровка" и антистатических не скользких носков. Но там, в телевизоре, нет Джима. Зато есть Воздержанья, на заднем плане. Она полирует сервант со всем своим рьяным хозяйственным пылом. Ее прямые каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост коричневой резинкой. Она полирует сервант, и тут раздается звонок. Звонят в дверь. Воздержанья по-прежнему полирует сервант, а потом уже не полирует, а смотрит на меня. Не на того, который в телевизоре, а на меня настоящего.
- Скотт, сейчас, кажется, твоя очередь открывать дверь. Или нет?
Очевидно, что нет. Потому что я качаю головой.
- Ладно, пойду открою, - говорит она, расправляя юбку, длинную и коричневую. - А ты тогда в следующий раз. - Камера движется следом за ней, по коридору к входной двери. Наезд, крупный план. Рука, отпирающая щеколду.
Смена кадра. Опять крупный план. Помятое лицо со всеми характерными признаками пролетарского происхождения. Это Мамик, мать-одиночка. Она при несла с собой своего новорожденного младенца, Малявку Водичку.
- Возд, - говорит она, сокращая имя моей жены до первых четырех букв. - Ты мне не поможешь, Возд?
- С чем помочь?
- С малышом. Его все время тошнит. Рвет всякими штуками.
- Какими штуками?
- Смешными кусочками рвоты, - говорит Мамик, передавая ребенка моей жене. - То какими-то просто комочками, то комочками рвоты.
Жена забирает Малявку у Мамика, матери-одиночки, и относит его в гостиную. Мамик идет следом за ней, но через пару шагов оборачивается и бежит обратно к входной двери: чтобы закрыть. Жена кладет ребенка на ковер, осторожно переступает через него, чтобы не наступить ему на головку, стелет скатерть на стол, поднимает Малявку и кладет его на скатерть, расстеленную на столе.
- Его все тошнит и тошнит, - говорит Мамик с придыханием. - Я уже за него боюсь. Все думаю, что надо бы вызвать врача. Дома все окна открыты, но все равно запах чувствуется. Вся квартира уже провоняла рвотой. И я боюсь, а вдруг мама решит зайти. Опять будет учить меня жить. Ну конечно. В моем положении…
- Сейчас, наверное, нужно подумать о маленьком.
- И выбрать имя второму. - Мамик задирает свое материнское платье и оттягивает резинку трусов. Потом дергает за эту штуку, прикрепленную к пупку. Что-то типа веревочки. - Наверное, стоит купить книгу имен. Как назвать своего ребенка. Там еще фотография младенца, ну, на обложке. Ой, что ты делаешь?
- Спасаю жизнь твоему ребенку, - говорит жена, вынимая какую-то штуку у него изо рта.
- Типичный мужик. Впялился в свой телевизор, и все. У нас тут критическая ситуация, а ему хоть бы хны.
К своему стыду должен признаться, что это правда. Я по-прежнему пялюсь в экран, даже во время рвотных эпизодов.
Мамик берет Малявку Водичку и перекидывает его через плечо.
- Типичный мужик. Кстати, а что он там смотрит?
- Похоже, какую-то мелодраму.
- Он что, целыми днями сидит перед ящиком?
- Эго такое исследование, - говорит Воздержанья в мою защиту. - Он же работает на телевидении, на научно-фантастическом канале. Да, Скотт? - Последнюю фразу она произносит, повысив голос, но, к несчастью, я слишком занят просмотром программы и поэтому не слышу.
- Да я, в общем, тоже, - говорит Мамик и мнет свой раздутый живот. - В смысле, тоже помногу смотрю телевизор. А что еще делать, пока ждешь ребенка?! Тебе, Возд, тоже пора завести ребенка. Или он тебя не того? - Она кивает в мою сторону.
- Да я уже не хочу и не жду, - говорит Воздержанья, накручивая на палец прядь волос. Потом заговорщицки подмигивает Мамику. - У меня есть любовник.
Нет ничего более захватывающего, чем признание в супружеской измене. И это признание в измене - не исключение. Вместе с креслом, которое на колесиках, я придвигаюсь поближе к экрану. Я весь внимание.
- Его зовут Лерой, - говорит Воздержанья. - И он очень хорош в постели.
- А Скотту ты говорила?
- Конечно, нет. Если я скажу мужу, это будет уже не роман. И потом, он меня все равно не услышит. Я не смогу перекричать телевизор.
- А ты пыталась скандалить?
- Скандалить - не мой стиль, Мамик.
- Давай я попробую?
- Ну попробуй.
Так что мать-одиночка с помятым лицом встает у меня за спиной, за спинкой моего высокотехнологичного кресла, и начинает орать благим матом. В смысле, действительно матом. Не дождавшись ответа, она принимается колотить меня по макушке ладонью.
- Не бей его.
- Я пытаюсь его рассердить.
- Оставь его, - говорит жена. - Может, он и придурок, но он мой муж.
Мамик вынимает из сумки баллончике газом для отпугивания насильников. С явным намерением пустить мне в лицо струю едкого газа. Воздержанья пытается ее разоружить, но пролетарская женщина яростно зыркает на нее и бьет коленом в пах. Я знаю, что надо вмешаться, выключить телевизор, оторваться от кресла, отложить пульт и повалить бесноватую пролетарку на пол. Но она крупнее меня, и честно сказать, я ее боюсь. И потом, она очень даже неплохо смотрится на экране.
К счастью, жена и сама в состоянии за себя постоять. Она задирает Мамику платье, срывает с нее бюстгальтер, хватает за млекопитающую сиську, истекающую молоком, и выводит разбушевавшуюся соседку на улицу.
- А как же ребенок?
- Если он тебе нужен, - говорит Воздержанья, - придется тебе добиваться его через суд. Я его заявляю на усыновление.
- Неудивительно, что ты носишь очки, - говорит Джим. - Отодвинься подальше, а то сидишь носом в экран.
- Прошу прощения, но меня захватило происходящее.
- Заставляет задуматься, да?
- Вовсе нет, - отвечаю я чистосердечно. - Просто и вправду хороший был эпизод. Только эта ужасная тетка из пролетариев… как-то она не порадовала.
- А что такого ужасного в пролетариях? - говорит Джим обиженно. - Я сам из рабочего класса.
- Да, и ты посмотри на себя.
Жираф-призрак трясет головой, не веря своим ушам.
- Нет, ты и вправду какой-то душный. Теперь понятно, почему у тебя с женой все так плохо. Наверное, ты ее даже ни разу и не обнял.
- Я ее обнимаю. Всегда. Каждый вечер, - говорю я, проверяя свое мысленное расписание. - Когда она моет посуду.