- Но все-таки… как же так… например, прислуга…
- Глупости. Спят мертвым сном. На другой стороне дома.
- Ну, хорошо, - решился Франц.
Они потушили свет в гостиной, медленно поднялись по внутренней лестнице, короткой и скрипучей; пошли по голубенькому коридору.
- Да что ты ходишь на цыпочках, - громко рассмеялась Марта. - Пойми же, - мы женаты, женаты…
Она показала ему пустую комнату для гимнастики, гардеробную, ванную и наконец спальню.
- Покойник спал вон на той постели, - сказала она. - Но, конечно, белье с тех пор переменили. Если хочешь помыться или что, пойдем вот сюда, в ванную.
- Нет, я тебя подожду здесь, - сказал Франц, рассматривая куклу на ночном столике: долголягий негр во фраке. Она оставила дверь полуоткрытой. Платье ее уже лежало на стуле. Оттуда из полуоткрытой двери лился какой-то фарфоровый свет и доносилось журчание воды.
Он вдруг почувствовал, что в этой чужой, нестерпимо белой комнате, где все напоминает ему того… покойника, - он раздеться не в состоянии. С отвращением он поглядел на постель, что была поближе к окну, на большие колодки под стулом, - и ему стало попросту страшно.
Он прислушался. Ему почудилось, что за журчанием воды слышен еще какой-то звук, кто-то будто стукнул дверью внизу, где-то что-то скрипит и потрескивает. Мгновенно ошалев от страха, он кинулся к двери ванной; одновременно вышла оттуда Марта, розовая, растрепанная, в оранжевом пеньюаре.
- Что-то произошло, - сказал он быстрым плюющимся шепотом. - Мы больше не одни. Ты прислушайся…
Марта нахмурилась и, приоткрыв дверь в коридор, постояла так, наклонив голову.
- Я тебя уверяю… Я слышал…
- Мне тоже стало неприятно, - тихо сказала Марта. - Знаешь, милый, мы все-таки не должны так безумствовать. Ведь теперь уже недолго ждать. Ты лучше уходи.
- Но как же… там, внизу… Как я спущусь…
- Никого нет, Франц. Нельзя быть таким нервным. Вот, возьми ключ; завтра мне отдашь.
Она проводила его до лестницы, продолжая прислушиваться и чувствуя сама неприятное волнение.
Что-то внизу громко и раздраженно стукнуло. Франц остановился, ухватившись за перила. Но она облегченно рассмеялась.
- Ах, я понимаю, - сказала она, - это там есть такая дверь. Дверь нижней уборной. Она всегда хлопает по ночам, если ее плотно не затворить.
- Я, признаться, немножко испугался, - выдохнул Франц.
- Все-таки, милый, лучше уходи. Мы не должны рисковать.
Он обнял ее; она, улыбаясь, дала поцеловать себя в плечо, оттянув для этого кружево пеньюара, и оставалась стоять на площадке короткой, театрально-синей лестницы, пока он, сгорбившись поспешно отворял дверь.
Хватил по лицу сильный, чистый ветер. Гравий приятно захрустел под ногами. Франц глубоко набрал воздуха: затем чертыхнулся. Она была так хороша… Оранжевая, сияющая… если б он так легко не пугался… И его охватила тяжелая злоба при мысли, что призрак, покойник, выгнал его из дома, где по праву он, Франц, подлинный хозяин. Бормоча что-то на ходу, как часто с ним случалось в последнее время, он быстро пошел по темному тротуару, и затем, не глядя по сторонам, стал наискось переходить улицу в том месте, где всегда переходил, когда возвращался восвояси. Автомобильный рожок, гнусавый и яростный, заставил его отпрыгнуть. Франц, продолжая бормотать, ускорил шаг и завернул за угол. Меж тем таксомотор затормозил, неуверенно пристал к панели. Шофер слез и открыл дверцу, "Какой номер? - спросил он. - Я забыл номер". Никакого ответа. "Какой номер?" - повторил шофер и, протянув руку в темноту, потряс сидящего за плечо. Тот не сразу проснулся. Наконец он открыл глаза, привстал, вылез на тротуар. "Пятый, - ответил он на вопрос шофера. - Вы немного промахнулись".
Окно спальни было освещено. Марта устраивала на ночь волосы. Вдруг она замерла с поднятыми локтями. Совершенно ясно она услышала громкий треск, как будто что-то упало. Она метнулась в коридор. Кто-то внизу, в передней, раскатисто смеялся, - знакомый смех. И смеялся он потому, что, неловко повернувшись с парой длинных лыж на плече, уронил их, сбил с подзеркальника белую щетку, взлетевшую бумерангом, и спотыкнулся о свои же чемодан. А затем, на мгновение, он узнал совершенное счастье. На лице Марты была изумительная улыбка. Он только не заметил, что глядит-то она не на него, а как-то через его голову, улыбаясь не ему, а доброй, умной судьбе, которая так просто и честно предотвратила нелепейшую катастрофу.
- Нам повезло… Судьба нас чудом спасла, - рассказывала она потом Францу. - Но это урок… Ты сам видишь: дольше тянуть невозможно. Раз пронесло, два пронесло, а затем - крышка. И что тогда будет? Предположим, он даст мне развод. Что дальше? Я совершенно так же бедна, как и ты, мои родители разорены, живут, бедняги, у моей сестры в Гамбурге, - никто ни мне, ни тебе не поможет. Да и разве две-три тысячи, которые я могла бы в конце концов добыть, чем-нибудь помогли бы? Нет, - нам нужно все…
Франц пожал плечами:
- Зачем ты мне это говоришь? Мы об этом достаточно уже толковали. Я отлично знаю, что есть только один путь.
Она тогда поняла, увидев, какой скользкий, мутный блеск стоит в его зеленоватых глазах, - она поняла, что теперь она своего добилась, что подготовлен он совершенно, созрел окончательно, и что можно теперь приняться за дело. И действительно: своей воли у Франца уже не было, но он преломлял ее волю по-своему. Легкая выполнимость ее замысла стала ему очевидной благодаря очень простой игре чувств. Уже однажды они Драйера удалили. Был покойник; были даже все внешние признаки смерти: тошнота смерти, похороны, опустевшие комнаты, воспоминание о мертвом. Все было уже проделано на голой сцене, перед темным и пустым залом. Затем, с потрясающей неожиданностью труп откуда-то вернулся, заходил, заговорил, - точь-в-точь, как живой. Но что из этого? Было легко и нестрашно положить этой мнимой жизни конец, из трупа опять сделать труп. И на этот раз окончательно.
Мысль об умерщвлении стала для них чем-то обиходным. Натянутости, стыда в этой мысли уже не было, как не было в ней и азартной жути, и всего того, что вчуже волнует доброго семьянина, читающего хронику в истерической газетке.
Слова "пуля" и "яд" стали звучать столь же просто, как "пилюля" или "яблочный мусс". Способы умерщвления можно было так же спокойно разбирать, как рецепты в поварской книге. И, быть может, именно по врожденной у женщины хозяйственной склонности к стряпне и природному знанию пряностей и зелий, полезного и вредного, - Марта прежде всего подумала о ядах.