Я шел в стороне, и это позволило мне лучше разглядеть немецкого унтер-офицера. Он держался надменно, как будто вовсе и не испытывал страха. Меня оскорбляло его самообладание. Хотя он и шел совсем близко от немецких биваков, а мы, потеряв свои части, от рот до дивизии, были окружены теперь его войсками, но он все-таки считался пленным, а мы, как и подобает любой армии, имели "языка".
Немец выделялся среди нас своим ладным мундиром и, скорее, походил на барина, которому оборванные цыгане показывают дорогу. Он шагал, выпрямившись, как выхоленный жеребец. На вид был довольно силен, только ростом пониже Минера.
Я вспомнил часового на Сутьеске. Казалось, этот немец и часовой, которого я видел в бинокль, - одно и то же лицо. Попади тот часовой к нам в плен, он, наверное, держался бы также высокомерно. Такая уж их тевтонская порода!
Уходили все дальше и дальше от того места, где взяли пленного. Усталые, голодные, оборванные. Но судьба, видно, решила еще раз подшутить над нами. Кто-то торопливо приближался к нам, и вдруг лесную тишину разорвал звонкий юношеский голос:
- Ганс!
Пленный повернул голову, но, почувствовав сталь на своем затылке, присмирел.
- Ганс! - звучал призыв. "Ганс!" - раздавалось по лесу.
Послышался хруст веток, и, чуть не налетев на Минера, из кустов выскочил немецкий солдат.
"- А! - произнес он. - A, bitte!
Он был белобрыс и очень напуган.
Увидев наши пилотки, он сначала замер в недоумении, а потом на лице его отразился ужас.
- О! - выдавил он из себя и перевел взгляд на унтер-офицера. По его лицу разлилась бледность.
- О! Ты, пес! - спокойно произнес Минер и направил ему в лоб дуло пистолета. Дрожа от страха, немец, как побитая собака, безмолвно молил о пощаде. Во взгляде Минера он читал ненависть. На лице своего унтер-офицера видел осуждение. По тому, как тряслись кончики его пальцев, я понял, что этот немец - никудышный вояка.
- О! - повторил он снова.
Мы связали ему руки веревкой. Идти он должен был за Минером.
Наш командир, видно, сразу смекнул, что такой замухрышистый немец может дать важные сведения. Ведь на унтер-офицера нечего и надеяться…
Ситуация осложнилась. Нас стало девять. Если мы напоремся на группу вооруженных карателей, то откроем огонь, и пленные для нас - только обуза.
- Шагай побыстрей, человече! - вполголоса приказал мне Минер. - Поднажми, нужно быть попроворней, а то придется целый полк конвоировать.
Минер любил съязвить. Мы пошли быстрее, зорко наблюдая за пленными. Особенно усердствовал старик. Он то и дело понукал немцев, покрикивая и злорадно посматривая на них.
- Помолчи, старик, - зашипел Минер. - Прикуси язычок.
Тот на минуту смолк. Но вскоре опять принялся подгонять пленных. На их лицах застыло каменное выражение. Мы втроем вели каждого из фашистов. Они были откормленными и сильными, и только страх оказаться пристреленными мешал им предпринять попытку к бегству.
На первом же привале Минеру удалось выжать у младшего немца кое-какие сведения. Оказалось, весь этот район, длиной в восемь километров, занимало его подразделение - 86-й егерский батальон гренадерского полка, численностью восемьсот человек!
- Здесь? - спросил Минер, когда мы миновали предполагаемую границу, до которой доходили патрули карательного батальона, и пленный, поняв его, подтвердил это кивком головы.
Мы изнемогали от усталости и вынуждены были остановиться.
Солнце садилось. Лишь вдали, у кривого граба, почти параллельно земле сверкал одинокий луч. И этот пучок золотого света, казалось, держит на ладонях нашу судьбу.
- Зачем останавливаться? - возразил Йован. - Надо идти дальше.
- А эти? - спросил его Минер.
Вот погас последний солнечный луч. В лесу воцарились мрак и холод.
- Их нужно ликвидировать, - заявил Йован.
- Услышат, - заметил Судейский.
- Есть разные способы. - Это было сказано таким зловещим тоном, что оба пленных разом подняли головы, хотя и не понимали языка.
- О! - протянул Минер.
- А ты отпусти их, - ехидно продолжал Йован. - Когда тебе вслед побежит военная полиция с собаками, ты и костей не соберешь.
Он был прав, и мы молчали. В верхушках деревьев шумел ветер. Пленные по приказу Минера лежали на спине. Мы понимали, что придется их убить, но никому не хотелось брать это на себя. Однако и конвоировать их всю дорогу мы тоже не можем.
- Как же быть? - спросил Судейский.
- Этот сукин сын может выдать, - сказал старик, кивнув в сторону унтера. - И нас всех похватают.
- Да, он из волчьей стаи, - произнес Минер. - Солдаты Лера не дезертируют, когда на их стороне сила, - продолжал он, обращаясь ко мне. - Как ты думаешь? Что молчишь?
- Если вам их жалко, отпустите, - ледяным тоном заметил Йован. - Пусть уходят. Моя голова не дороже вашей…
- Что ходить вокруг да около? С пленными нужно кончать. Война есть война, и хотя в глубине моего сердца шевельнулось что-то похожее на жалость, я как можно спокойнее произнес:
- Нельзя их отпускать.
Огромный ветвистый бук! Тебе, должно быть, уже сотни лет. Ты помнишь Карагеоргия, когда тот начинал восстание. Разлапистый и одинокий, ты далеко тянешь свои ветки. Сейчас, прислонясь к твоему стволу, сидит Минер, обнимая винтовку. Он кажется таким же могучим и мудрым. Под твоей кроной за эти сто лет не раз сидели такие богатыри.
Наконец Минер нарушил молчание.
- Допроси его, - приказал он Судейскому.
Тот подошел к унтеру и спросил, откуда он.
- Из Бремена, - последовал ответ.
- Какой части?
Немец молчал.
- Из какой ты части? - повторил вопрос Судейский.
Унтер-офицер назвал номер батальона. Судейский спрашивал о полке, о том, когда он попал сюда и куда будет двигаться. Однако на все вопросы, касающиеся передвижения и расположения немецких войск, унтер-офицер не ответил ни слова.
- Надо кончать, - решительно сказал Минер.
- Я пойду, - подошел к нему Йован.
- Ножом? - тихо спросил Судейский.
Адела делала вид, будто ничего не слышит. Однако в сгущающихся сумерках я заметил, как побледнело ее лицо. На поясе у нее висели две гранаты. В руке она неловко сжимала "вальтер", отобранный у немецкого унтера.
- Иначе нельзя, - ответил Судейскому Йован.
Отец Йована имел сотни овец. И мы хорошо понимали, что никто, кроме Йована, не сумеет сделать это.
- Наши так никогда не поступали, - тихо произнесла Рябая. Она обычно не вмешивалась в разговор, и сейчас ее слова прозвучали как обвинение.
- Много ты знаешь! - накинулся на нее старик.
- Когда? - спросил Судейский.
- Сейчас! - решил Минер. - Сейчас же!
Во рту у пленных торчали кляпы. Младший, вращая глазами, издал слабый гортанный звук. Брови его сошлись на переносице. Старший держался спокойно. Его взгляд был полон ненависти и презрения. Младший пытался что-то объяснить, доказать…
Судейский и Йован отвели их по склону. Судейский на плохом немецком языке объявил пленным приговор.
Он перечислил все бесчинства, которые творили гитлеровские войска. Убийства и поджоги. Истребление раненых он считал особо тяжким преступлением.
- Не мы к вам пришли убивать мирных жителей, - говорил Судейский. - Не мы несем ответственность за эту войну…
- Приговор приведен в исполнение, - чуть слышно сказал нам Йован.
XI
Мы шагаем по высохшему руслу реки. Адела по-прежнему владеет моими мыслями. А о чем думает она? Поговорить с ней, однако, мне никак не удавалось.
И вот первый привал под скалой. Увидев, что Адела села в стороне от остальных, я подошел к ней.
- Ты помнишь тот вечер накануне боя?
- Да.
- А ведь могла позабыть! Я еще спросил тогда, какая ваша рота. Верно?
- Да, - ответила Адела. - Я помню. Рота, в которой я была, проходила мимо твоего взвода.
Она замолчала. Я тоже не мог найти слов. Это было все, что мы сказали тогда друг другу.
И так день за днем, от ночи к ночи мы пробираемся по лесу. Всеми нами владеет одно страстное желание - поскорее выбраться из окружения. И каждый день мы - как бойцы накануне боя - готовимся к прорыву.
Минер словно родился в этих краях. Он вел группу уверенно, минуя лесные тропы, на которых мог встретиться патруль. Минер умел вовремя заметить опасность. Даже заросли бука не мешали ему. И всегда его глаза светились силой и уверенностью.
Сегодня был чудесный день. Мы срывали нежные буковые листья с молодых веток, трепетные и прозрачные, терпкие на вкус. К ночи остановились под соснами на одном из лесных холмов. Как всегда, укладывались по двое, чтобы не замерзнуть. Да и безопаснее. Адела и Рябая расположились неподалеку. Прислушиваясь к их дыханию, я думал об Аделе.
Лунный свет белым каскадом падал на лохмотья домотканной одежды. Интересно, где она переоделась? Ведь тогда она была в брюках. Наверное, у беженцев, что тянулись за госпиталем. Теперь девушка ничем не отличалась от обычной крестьянки. Она поступила разумно. Я вот тоже переоделся в новые брюки с убитого унтера…
Всю ночь кричала сова, не давая нам спать. Утром я почувствовал сильную слабость. Ломило все тело. Ноги отказывались повиноваться. Я никому не сказал ни слова. Мы осторожно пошли гуськом. Ко мне подошел Минер, чтобы обсудить маршрут.
- Надо идти по тому берегу, по горе, - предложил я.