- Так дело не пойдет!.. Отбой!.. Сейчас же звони в дивизию!.. Если стрелки из ШМАСа будут решать вопросы прикрытия, все в Волгу булькнем!.. Все!.. Дал согласие – давай отбой!.. Пока по трем аэродромам пройдешь, собирая прикрытие, всех своих ведомых растеряешь! Звони, звони, - подгонял он Кулева, - и не слезай с них, пока не добьешься, чтобы отменили круг для сбора над колхозом Кирова!.. Категорически!.. Мы там кружим, ожидая, пока "ЯКи" поднимутся, а "мессера" являются по-зрячему, у "мессеров" засада рядом. Они нас видят и являются, а наши "ЯКи", как мыши…
Наказав лейтенанту срочно вычертить схему боевых порядков, принятых для "Группы № 5", Егошин куда-то отбыл и вернулся минут через сорок.
- Красиво, - говорил он, разглядывая исполненный и надписанный Кулевым чертежик. - Старшенькая моя тоже так-то вот, буковку к буковке, кладет, жена писала: учителя не нахвалятся… Рисовать можешь, это у тебя получается… Да. Теперь, лейтенант, я тебе свою картинку покажу, - он покрыл чертежик картой-пятикилометровкой, разгладил ее тяжелой ладонью. - Момент таков: о подбитых немецких танках не все доложим – судить не станут. А в собственных потерях не отчитаемся – вздрючат. Правильно, каждый самолет дорог, после Тингуты вообще неизвестно что останется. Поэтому так: вот карта, тут обозначено, где примерно садились наши побитые. Их надо подсобрать, безногих. Какие вернем в строй, какие оформим актом. Дело рисковое, на рожон не лезь, все по-быстрому, день-два – и домой. Возьмешь помощником Шебельниченко, с ним двух бойцов, Шебельниченко – и механик тебе, и шофер первого класса, а кашевар – пальчики оближешь… а прижмет – как на Северном Донце… Слыхал про Северный Донец? Ну… Немцы днем наскочили на стоянку наших ночников. Летный состав где-то за три версты, на хуторе, отсыпается после ночи… Шебельниченко дает технарям команду: "По самолетам! Запускай моторы!.." - и – на взлет, за Северный Донец, кто как… Одни улепетнули, другие расшиблись, боевую технику врагу не дали…
"Одно слово невпопад, - думал Кулев, - и все пошло прахом…"
- Вот здесь, - майор надавил на карту ногтем, - самолет капитана Авдыша… Согласно его рапорту. Будто бы поврежден в бою мотор, произвел посадку на колеса. Такую подал версию. Не знаю… При случае опроси жителей, составь протокол. Авдыша знаешь?
- Фамилия встречалась… Баянист?
- Играет… И скрипочку с собой возит…
- У нас в полку на финском фронте был летчик Авдыш, баянист…
- Тот еще музыкант!.. Как на задание идти, так фортель. Теперь разнес в дымину исправный "ИЛ". Полковник Раздаев при тебе сформулировал? Будет отвечать согласно приказу двести двадцать семь… Все с Авдышем! Все! Он из себя обиженного строит, так ты данные о нем подсобери… чтобы была картина… В этом районе. - Он постучал по карте ногтем, задумчиво в нее глядя.
"Одно слово", - сокрушался Кулев.
- Не вешай носа, лейтенант!.. "Держись за ношу, какую тянешь", - говаривал Василий Михайлович. - Печальная улыбка прошла по лицу Егошина. - И я тебе, товарищ лейтенант, скажу на дорогу: держись за ношу, какую тянешь…
Старшина Шебельниченко, узнав о предстоящей поездке в степь, заартачился:
- Только ноги оттуда унесли – и обратно немцу в пасть…
- Разговорчики, старшина! Вы назначены моим помощником.
- Кто назначил?
- Командир полка!
Педантичность майора техсоставу известна, - не сядет в самолет, прежде чем не пройдется по кабине белой тряпочкой, проверяя, хорошо ли снята пыль… Не раз страдая от майора, Шебельниченко в спорах о нем держал сторону командира и повиновался ему безропотно.
- Нижне-Чирскую увидим? - спросил старшина.
- Нет.
- А Котлубань?
- Котлубань не исключена.
На пути к Волге табор егошинского полка свертывал и разбивал свои шатры семь раз, трижды – под бомбежкой. Казенные грузы растрясались, заплечные мешки тощали, Шебельниченко, случалось, исчезал, растворялся в степной пыли, чтобы в каком-нибудь хуторе возникнуть облаченным в неотразимый реглан квартирмейстером или назваться полковым врачом и приступить к медицинскому осмотру молоденьких казачек, пожелавших работать официантками… Спасало старшину умение появляться как из-под земли по первому требованию начальника штаба Василия Михайловича, - с ключиками дефицитных размеров, с набором прокладочек, дюритов, ниппелей… Личное оружие, пистолет "ТТ" в руках механика авиационного, каковым по должности и призванию был старшина, также превращалось в слесарный инструмент: мушкой пистолета механик открывал самолетные замочки типа "дзус", а нарезным каналом ствола – тамбур железнодорожного вагона, если представлялся авиаторам случай ехать железкой… Бензозаправщиков в степи не было. Самолеты заправляли горючим вручную, ведрами и подойниками, и контакт с местным населением, по части которого денно и нощно трудился старшина, был важен.
Шебельниченко имел основания не спешить на встречу с Котлубанью и, напротив, горячо желать свидания с Нижне-Чирской.
- Гранат надо взять, - сказал старшина, поразмыслив: сопряженный с опасностью рейд сулил определенные промысловые выгоды. - Запас патронов к карабинам…
Загрузили "ЗИС".
Шебельниченко сел за руль рядом с Кулевым, помедлил, чего-то выжидая, припал к баранке, гикнул – рванул машину с места в карьер.
3
Приволжская степь, безлюдная и тревожная, лежала под звездами. В кромешной тьме то здесь, то там взлетали ракеты – беззвучные, яркие, призывные прочерки по черному своду. "Как бесы под покровом тьмы", - думал Кулев; зная умение немцев оглушать внезапностью, он ждал подвоха от каждого куста, от каждой балки. На развилках ночной дороги лейтенант оставлял кабину, уходил с картой вперед. Вдыхал, не замечая остроты и свежести, полевые ароматы, вслушивался, не дыша, в ночь, ехал дальше по степи, частично оставленной нашими войсками, но врагом еще не занятой.
Вдруг в стекло грузовика ударил сильный свет. Кулев с автоматом в руках кубарем вылетел из кабины.
- Ложись! - прогремело над ним. - Пристрелю! Он рухнул как подкошенный.
В тот же миг из кузова дружно ударили автоматы его механиков.
- Отставить! - взревел голос рядом с Кулевым. - Убьет же… Свои!
Фары, ослепившие лейтенанта, погасли, механики прекратили пальбу.
- Стоять! - гремел голос. - Скаты пробью!.. Стрельбу отставить, свои!
- Бьешь своих да еще грозишься? - надвигался на голос ничего не видящий Кулев.
- Огня не открывали!
- Да вас… как диверсантов!
- Огня не открывали! - твердил создатель инцидента. - Без техники нельзя вертаться, вы это можете понять? - Он хоронился, должно быть, на корточках, в тени своего кузова. - Дайте канистру бензина доехать, чтобы его черти с потрохами кушали, капитана Жерелина, ведь в расход пустит!..
Кулев при упоминании этой фамилии как-то поостыл. Распорядился нацедить канистру, спросил, хватит ли… Сбивчивые оправдания благодарных бойцов слушал рассеянно. Даже не переспросил, тот ли это Жерелин.
"Не зацепился", - думал Кулев, снова трясясь в кабине. Напряжение, державшее его с отъезда, после ночного эпизода спало.
Выдворенный из штаба Егошина, он снова попал в колею капитана Жерелина. Жерелин, Жерелин, дамский угодник, смертельно напуганный июлем сорок первого и умевший внушить начальству необходимость почтительного с ним обращения. Высшая в его устах похвала: "Эрудированный товарищ!" Если появлялось в газете сообщение об официальном обеде, "на котором присутствовали", Жерелин обязательно сопровождал его тонкими рассуждениями о "ножичках и вилочках, в которых запутаешься", случись туда попасть кому-нибудь из его слушателей или самому капитану… Война бросала Жерелина из Прибалтики в Керчь, а оттуда – под Харьков. Хлебнул с ним горюшка Кулев, пока дошел до Воронежа. "В сапог загнали!" "Под трибунал!.. Всех под трибунал!.."
"На каждого бывает свой Жерелин", - скорбно думал Кулев.
В школьные годы сколько копий в спорах об авиации было Степаном Кулевым поломано! В отличие от сверстников авиация в юные годы не кружила Степану головы. Летчики-герои совершали свои подвиги неведомо где и как, а венчались такой славой, вызывали такой барабанный бой в прессе, что как-то уже неловко становилось допытываться, в чем конкретно заслуга героя, какой поступок он совершил. "Воинский подвиг не может быть анонимным!" - заявлял Кулев, любитель независимых суждений, "Ты сухой рационалист, Степа, с тобой противно спорить!" - отвечали ему. "Не признаю героя, которого объявляют таковым по политическим соображениям!" - Кулев от собственной смелости бледнел. "А если диктует обстановка?" - "Достойного наградить, всенародно не объявлять!.."
На финскую он попал из ШМАСа стрелком-радистом.