Один девичий голосок – с отчаянием, заставившим дрогнуть его закаленную душу, - уже проверещал в эфире: "Ишачок", "ишачок", прикрой хвостик!" - "А поцеловать дашь?" - прогудел в ответ находчивый басок. "Дам, дам!.."
- Нашу группу прикрывает Баранов, - уведомил Егошина полковник. Его лицо впервые с момента появления на КП смягчилось, посветлело. - Карташев в строю?
- Вчера на последнем заходе, под вечер, уже развернулись домой – зенитка вдребезги разнесла его приборную доску… Летчика свезли в госпиталь на телеге.
- Карташева?
- Да. Комиссар его навестил… Вдвоем летали. Комиссар, можно сказать, на руках вынес Карташева из кабины. Пострадал Николай Карташев. "Где мой глаз, - плачет, - где мой глаз?.."
- Машина будет восстановлена? - утвердительно спросил Раздаев.
- Пилотажные приборы поставим, а моторные заменять нечем…
- Самолет задействовать! Посадить опытного летчика, который не заворачивает с маршрута домой при отказе термометра воды, а контролирует двигатель на слух, берет его ухом, понятно?
"Лычкина нет, Карташева нет… Еще одна возможная кандидатура – капитан Авдыш. Но Авдыш, - обдумывал положение полковник, - разбил самолет". Докладная по делу Авдыша представлена ему на трех страницах рукописного текста. Развернуто даны выступления членов партбюро, обсуждавших проступок капитана.
"Если бы Авдыш был в душе коммунистом, - прочел Раздаев в докладной, - то не отнесся бы к взлету столь халатно". Далее: "Скрывает свои качества летчика, чтобы не летать на задания…" "Всегда задумчив из-за спасения собственной шкуры…" "Взлет Авдыша считаю трусостью, несовместимой с пребыванием в рядах ВКП(б)". "Капитан Авдыш признает себя виновным, просит оставить его в партии…"
Ведущего на Тингуту нет, с Авдышем надо решать…
Майор Егошин, стоя перед Раздаевым, с неослабевающим вниманием следил за тем, как обеспечит полковник согласованность действий "Группы № 5". Тингута требовала изменить направление удара – с запада на юг. Маневр в тактическом отношении не труден, сомнения вызывала его оправданность. В конечном счете – что даст Тингута?
Сколько людей потеряно под Манойлином, а положение не улучшилось. Под Верхне-Бузиновкой, прослывшей было "немецким котлом", полегли лучшие экипажи, но и здесь отрадных перемен не произошло. Угроза городу возрастает, а полки перенацеливаются против тех же танков, но в еще большем количестве, с еще большим ожесточением рвущихся к Сталинграду из района Тингуты…
Когда отступать некуда, надо идти напролом; командарм Хрюкин, прижатый к Волге, понимая это, поступил умнее: выдвинутая им идея массированного удара кроме чисто военной целесообразности обладает достоинством, которое сейчас же угадывают, распознают, находят в ней – Егошин замечает это по себе – защитники родной земли, родного неба: она взывает к коллективистским чувствам, к единению бойцов. "При единении и малое растет, при раздоре и величайшее распадается". Поднимаясь против Тингуты, летчики-штурмовики знают, что все истребители, какие есть в армии, поддержат, прикроют их с воздуха, что все бомбардировщики, стянутые к Сталинграду, подкрепят, разовьют их удары… В создании взаимодействия – гвоздь вопроса.
Как раз эта сторона дела, обеспечение единства, согласованности, не давалась Раздаеву, ускользала от него. "Как та квочка", - вспомнил майор хутор Манойлин: ранним утром комдив в галифе на босу ногу, в распахнутой на груди нижней рубахе устремился, раскинув руки, за бившей крылами пеструшкой. Егошин входил в калитку, куда неслась ополоумевшая птица, и столкнулся с Федором Тарасовичем, охваченным азартом плотоядной погони… Вид беспомощного, ловящего воздух полковника не выходил у Егошина из головы…
- Что, инженер? - обратился Раздаев к вошедшему военинженеру третьего ранга.
- Четырнадцать! - сказал молодой, с орлиным носом и впалыми щеками инженер. За полтора суток в двух дивизиях удалось подготовить четырнадцать машин. Инженер вложил в свой ответ чувства человека, сделавшего все, что было в его силах. Выпускник академии, твердых навыков армейского общения, однако, не получивший, поскольку в академию угодил с пятого курса МАИ, инженер, видя, что его слова не производят желанного впечатления, совершенно на штатский лад дополнил свой ответ жестом, показав полковнику две раскинутые пятерни и четыре пальца – отдельно.
- Поворачиваться надо, - проговорил в ответ Раздаев, перекладывая шлемофон с одного края стола на другой и придавливая его ладонью. - Живей поворачиваться, - повторил он, возвращая шлемофон обратно, но не кладя, а словно бы не зная, где его место, продолжая держать на весу. Отключившись от Манойлина, с трудом настроившись на Тингуту, надеясь в душе, что после всех принятых мер и усилий круглосуточно работавших людей "Группа № 5" обретет достаточную численную мощь, Федор Тарасович наконец услыхал, во что вылились общие труды, чем он фактически располагает: рассчитывая получить по меньшей мере 25 единиц, он имел в строю всего четырнадцать…
- А, Егошин?! - воззвал Раздаев, щурясь, как от дыма в глаза, мимикой подвижного лица пряча охватившее его чувство.
"Где наши сто полков?" - хотел спросить Федор Тарасович, зная, что полк Егошина – из числа тех немногих частей, какие удалось сформировать до войны по программе ста авиаполков, и что сейчас, на Волге, майор насчитывает в строю шесть экипажей. "Где наши сто полков?" - хотел спросить Раздаев, но устрашился непроглядной бездны, открывавшейся вопросом. Промолчал Федор Тарасович. Непосредственно как летчик в боевой работе почти не участвуя, он старался, сколько мог, держаться середины. В этот час такая возможность себя исчерпала.
- Первую восьмерку "шмелей" веду я, - сказал Раздаев, чувствуя настороженный взгляд майора.
Сказал определенно, как о деле давно решенном, хотя до последней минуты не знал, как он поступит.
- Когда сам все увидишь, - с неожиданной доверительностью добавил Раздаев, - Хрюкину докладывать легче. - Сомнения, мучившие полковника, отпали, принеся облегчение, но быстрым, мимолетным был этот живительный роздых: новые, подзабытые, обязанности вожака восьмерки овладевали Федором Тарасовичем. Охваченный ими, говоря: "Инженер, запуск моторов одновременный, каждой машине – баллон с воздухом", он нашел своему мягкому, светлой кожи шлемофону место, - нахлобучил его на голову и расправлял, оглаживая затылок, как будто ему сейчас, а не завтра утром предстояло садиться в кабину. Один Кулев, хоронившийся в углу КП, отметил машинальный жест полковника.
- К моему возвращению техсостав на взводе, - говорил Раздаев. - В темпе производит дозаправку. Тот, кто со мной вернется, в обед полетит с майором Егошиным. Таким же макаром провернем вечерний вылет…
"Решился лично возглавить группу – и все. Испекся, - думал Егошин. - На большее не тянет. Обеспечение массированных действий нашему Федору Тарасовичу не по зубам…"
- Товарищ полковник, вас! - Кулев, подтягивая за собой телефонный шнур, подал Раздаеву трубку.
- Изменений быть не может! - властно, на подъеме осадил кого-то Раздаев. - Возможны отдельные уточнения… Слушаю!..
Молча слушал, молча положил трубку.
Поднял на Егошина злой, исполненный сострадания к себе, затравленный взгляд:
- "Группу номер пять" Баранов прикрывать не будет… Егошин виновато потупился перед полковником. Цвет люфтваффе втягивается в сражение, - от правнука железного канцлера, родовитого Отто Бисмарка, лейтенанта, который одним своим появлением над русской матушкой-рекой в "мессере", раскрашенном геральдическими знаками, как бы посрамляет наивные, отброшенные фюрером представления прадеда, будто война на два фронта пагубна для Германии, до капитана Брэндле, сына кочегара и прачки, наци, на боевом счету чистокровного арийца Курта Ганса Фридриха Брэндле, начатом пять лет назад в Испании, около двухсот побед над представителями низших, неарийских рас…
"Да, прикрытие Баранова дорогого стоит…" - думал Егошин.
Вслух он сказал:
- Товарищ полковник, вы не закончили… Вечерний вылет… Командиром пойдет Авдыш?
- Капитан Авдыш разнес машину на взлете как скрытый дезертир и уклонился от боевого задания, - ответствовал Федор Тарасович с твердостью, почерпнутой в решении лично повести "Группу № 5". Между давешним запросом Хрюкина ("Дайте ваш позывной…") и персональным делом капитана Раздаев улавливал какую-то связь. Да, отношения, сложившиеся до войны, как ни странно, сохраняют свою силу, что-то предопределяют, но главное, понимал Федор Тарасович, жизнь и смерть решают сейчас отношения, связывающие людей здесь, на Волге… Мысленно выказывая командующему свою приверженность и преданность, отводя нависавшую над его, Раздаева, головой беду, он поднялся, взял перчатки, но не стал натягивать их, как обычно, с несколько картинной тщательностью насаживая палец за пальцем всю пятерню. - Авдыш будет отвечать за преступление согласно приказу двести двадцать семь! По всей строгости!
С этими словами он покинул КП.
За час до рассвета Кулева разбудил зуммер телефонного ящика, на котором он прикорнул. Лейтенант отозвался в своей манере, коротко и властно: "Говорите!.." Звонила дивизия:
"Почему не подтверждаете готовность?" - "Работал с "Початком", - ответил Кулев, не моргнув глазом. "Нет порядка, надо докладывать… Даю режим сопровождения…"
Майор Егошин извещался, что он получает истребителей прикрытия на тех же аэродромах, что и вчера. Время… высоты…
Опасаясь сказать что-то лишнее или сделать не так, Кулев произнес в ответ: "Хорошо…" - но попал впросак.
Майор, узнав о его разговоре, обрушился на лейтенанта: