Командованием дивизии была обещана награда полку, который первым выйдет к Московскому вокзалу, а также бойцу или командиру, который водрузит на нем красное знамя. "Калуга нас ждет, товарищи! - говорилось в приказе, напечатанном в дивизионной газете "За правое дело". - Ждут советские люди! Вперед за Родину!" Но враг понимал, что потеря турынинских высот означала для него потерю города; фашисту бросили сюда свежую пехоту, танки, авиацию. За четыре дня боя от красивого села Турынино остались одни чадящие головешки. Только к полудню 30 декабря, обтекая высоты с севера, лесом, бойцы 883-го полка мелкими группами пробились к железной дороге у окраины города и захватили арсенал, наполовину подорванный. Сражение потекло в улицы. В пятом часу утра 31-го разведчики Атласова увидели наконец перед собой маленькую привокзальную площадь. Каменное здание на той стороне дышало огнем. Гитлеровцы стреляли из окон и дверей… Лишь к вечеру, когда соседняя дивизия, наступавшая с юга, от Секиотово, форсировала Оку, враг панически рванулся из города на северо-запад.
…Освещенная красным закатным солнцем, Калуга была хорошо видна Атласову с крыши вокзала - вся, до промятой снежной дороги через Оку на южной окраине. Снег на домах сверкал и местами казался забрызганным кровью; зияли проломами стены; разрушенные кварталы чернели вдали, как пропасти, со дна которых курились белесые дымки. Но Кирилл, окинув все это одним взглядом, спешил найти арсенал.
В бинокль он показался рядом - низкий, темно-красный на белом квадрате двора. Над рухнувшим южным крылом висело желтое облако; от него внутрь здания тянулась узкая полоса дыма, похожая на шланг. За арсеналом, в окраинных проулках и оврагах, скапливалась вражеская пехота; прятались за домиками артиллерийские тягачи и крытые фургоны, изредка проползали танки. Но Демьяненко ошибся: контратаковать немцы не собирались. Одна колонна поспешно вытягивалась на шоссе к Анненкам, другая уходила снежной целиной на север, в сторону разъезда Азарово.
- Что копаешься, орелик? - весело крикнул Кирилл сержанту, который вдруг снова стал прикручивать обрывками проводов древко знамени к железной стойке с множеством изоляторов.
- А чтобы до победы стояло, товарищ лейтенант!
Он выпрямился, широко разодрал губастый рот и простуженно закричал "ура". Снизу отозвались ликующими криками, автоматными очередями.
Они стояли на самом гребне крыши, держась за стойку, лейтенант и сержант, оба невысокие, плечистые, оба красные от мороза, и удивленно, радостно глядели на город. Знамя над ними трепетало, хлопало на крепнущем ветру. Оно было самой яркой точкой в центре широкой мрачной панорамы - словно солнце, которое уже опустилось на щербатый лесистый горизонт, кинуло все последние лучи на это родное полотнище.
- До победы, Миша?..
Кирилл взял сержанта за плечо, заглянул в растерянные от счастья глаза. Похожие глаза он уже видел однажды: в первый день наступления, в Маслове…
- А теперь, видать, не так уж долго… - Андреев встал поудобнее. - Теперь дело пошло куда как веселее.
На привокзальной площади, на улицах, во дворах, в садиках - всюду видны были пушки, легковые и грузовые машины, табуны мотоциклов, танки, зарядные ящики, патронные ящики, пулеметы, минометы, штабеля снарядов, мешки с вещевым довольствием, тюки, штабные автобусы, конные фургоны, снова пушки, пушки, машины…
Все было перепутано, сцеплено, искорежено, брошено кучами. Все говорило о беспощадной ярости отбушевавшей тут битвы, о повальном бегстве врага. Куда?..
Следуя взглядом за толстым пальцем сержанта, Кирилл увидел невдалеке, против белого здания, похожего на театр, обширную заснеженную площадь, наверное центральную в городе. Вся она была уставлена бесконечными тесными ровными рядами березовых крестов под черными касками. С жестоким чувством удовлетворения глядел Атласов на это железное кладбище. Тысячи касок! "За все вам, проклятые, за все!" - думал он. Одновременно его охватила боль. Прежде чем увидеть эту враждебную равнину пустых касок бывших солдат 31, 131 и 137-й пехотных дивизий, там, вокруг города, на иссеченных снарядами опушках, он видел иные могилы. Над каждой печально стоит четырехгранный столбик с красной звездочкой. Химическим карандашом по свежеоструганной сосне трогательно выведены фамилия, воинское звание. Иногда есть еще фотография, приколотая товарищем… Дорогие сердцу скромные, родные могилки под сенью леса, на околицах, в чистом поле…
Солнце зашло. Ветер, посвистывая, рвал на лоскуты багровое облако у горизонта. В улицах до крыш поднялась темнота. На южной окраине сильнее разгорался пожар. Через привокзальную площадь тянулась пехота…
- А верно, товарищ лейтенант, будто Гитлер лично в Калуге был?
- Ставку ему готовили.
Сержант захохотал.
- Ну, мы вставили ему!..
Он спрятал пунцовые уши под шапку, которую, подражая своему командиру, никогда не отворачивал, посмотрел в поле.
- А здорово, видать, завьюжит к ночи. Вон как вздымливает!
- Похоже.
- Нам теперь плевать! В городе не страшно. Организуем квартирку потеплее, чаек и - на боковую! Оторвем за все дни, как пошли с Тулы. Я сегодня сплю на ходу. Кроме шуток, товарищ лейтенант! А с Мирошей прямо цирк! Контратака эта вот, последняя, а он уснул в окопе, а пулемет не отдает. Я так, я сяк, снегу ему за шиворот - никак! У такого слона разве отнимешь!
- Отдохнуть надо бы…
- Уж куда как! Тоже город поглядеть охота. Известный России город! Папаша - он у меня знатный машинист на Октябрьской - отсюда родом, и ужасно строгий. Он непременно после войны потребует за чаркой: "А ответствуй-ка, меньшой Андреев, в каком таком виде ты отобрал у Гитлера Калугу?" А я что?.. "Извиняйте, мол, папаша, сигал из воронки в воронку носом вниз, не разглядел". Хо, тут такое сражение выйдет - страшнее сегодняшнего! Да и калужанам, я считаю, интересно поглядеть на меня. - Он горделиво выставил ногу. - Какие мы есть освободители.
- На тебя персонально?
Кирилл сбоку, вприщур посмотрел на сержанта.
- А что? - даже несколько обиделся тот. - Не хуже людей. А согласно приказу - то и герой. Во! - указал он на знамя. - Далеко видно!..
- Молодец, тут ты молодец, сержант! - тряхнул его Кирилл. - Но дело ведь не только в тебе. Не ты, не я - так другие сейчас были бы тут. Все равно были бы! И для калужан сейчас каждый наш солдат - герой. В любом из нас они сегодня видят всю Красную Армию, ей рады.
- Верно! - сразу согласился Андреев. - Вот я вам расскажу. Вчера, только мы выскочили на эту Кригштрассе…
- Улицу Огарева.
- Ну да, только фрицы понаприбивали там таких дощечек!.. На углу и ранило Зарубина. "Тащи в дом, в тепле перевяжем", - велю я Мироше. Взошли в угловой домик, а там хуже, чем на воле: голые стены, а на них снег нарос! Фрицы подчистую ограбили, даже печь сломали. Семья на полу, от пуль спасается: сам - по одежке видать, свой брат, железнодорожник, - хозяйка, малышни куча. Увидели нас - мать честная, не отобьешься! - и обнимают, и целуют. А девочка - верите, вот чуть поболе валенка, и худющая страшно! - обхватила Мирошу за ногу и так трогательно выговаривает: "Дяденька красноармеец, не уходи больше, нам страшно!" Мирон обомлел, губы трясутся, шепчет мне: "Товарищ сержант, что делать? У нее сердчишко колотится… Тут…" - и показывает на свое колено!.. Стали уходить, и хозяйка взмолилась: "Родные, как турнете проклятого из города, еще зайдите! Праздникто какой: и освободили нас, и Новый год тут! Зайдите, всей семьей просим!" Ну, сам - тот построжей, больше молчал, а потом взял пулемет Зарубина и - с нами. Тут его перед вокзалом и убило. Теперь непременно пойти надо к тем сироткам…
- Разведчика к командиру полка! - раздался внизу резкий крик ординарца майора Барабина.
- Сидор-маленький!.. - упавшим голосом прошептал Андреев. Лицо у него потухло. - Что за чертячья жизнь у разведчиков, мать честная!..
3
- От взвода осталось семь человек. Седьмой - я…
Майор покашлял, с усилием поднял на Атласова запавшие глаза.
- Приказ комдива, - тихо сказал он.
В комнате, где недавно распоряжался немецкий комендант, печь еще дышала густым теплом, но майор зябко ежился, все пытался плотнее запахнуться в полушубок, накинутый на плечи.
Кириллу стало неловко за свой резковатый тон.
- Я только докладываю…
- И обязан! - Сухой огонь в черных глазах майора совсем темнил его обветренное лицо, неподвижное от напряжения. - И отдохнуть вам давно пора, понимаю. Но дело важное, солдат. Нельзя допустить осечки! Фашисты угнали сорок паровозов и пятнадцать эшелонов с заводским оборудованием, представляешь? Всю Калугу разоружили!
- А кто сказал, что это все застряло перед Азаровом?
- Железнодорожник оттуда пришел. Час назад. Раненый. Стрелки взорвал. Бывший начальник разъезда. Фамилия его Мацейко, Илья Федорович. Запомни на всякий случай. - Майор снова склонился над картой. - Немцы теперь чинят стрелки. Им потребуется на это десять-двенадцать часов, по словам железнодорожника. А ты возьмешь свой взвод…
Вернулся Сидор-маленький, поставил на стол бутылку водки, дымящийся котелок чаю. Потом стал вынимать из противогазной сумки и молча раскладывать на полотенце хлеб, сало, стручок сухого красного перца…
Майор с упреком следил за ним.
- Ворожишь, турок?
"Турок" было его любимое присловье, которое он, смотря по обстоятельствам, произносил то ласково, то укоризненно, то строго.
На длинном лице ординарца появилось плаксиво решительное выражение.