Не совсем мирно прошел и последний трудовой день Арсена. Не разобравшись в порядке полива, другая бригада отвела воду от его участков. Тоноян вспылил, стал браниться. На шум пришел председатель колхоза. Вода уже текла на участок бригады Арсена.
"Ну, из-за чего крик поднял?" - справился председатель.
Еще не остывши от гнева, Арсен не отвечал, внимательно рассматривая мутную воду в канаве. Скворцы играли с бегущей к грядкам хлопчатника струей: они подлетали к пенистому загривку волны, пытались клюнуть пузырьки, но волна спадала, и скворцы отлетали, выжидая приближения следующей. Когда из вскопанной земли вылезали червяки, Арсен заступом отбрасывал их в сторону скворцов. Те сперва отлетали подальше, потом, осмелев, с пугливой радостью хватали червей.
"Подойди-ка, поговорить надо с тобой", - позвал Арсена председатель. Бригадир молча подошел, присел на бугорке. Председатель сел рядом с ним. "Сейчас говорил по телефону с секретарем райкома. Делегацию посылаем в Узбекистан. Поедет семь человек. Тебя назначим руководителем делегации". - "А кто войдет в состав делегации?" - оживился Арсен.
И тут опять начались споры.
В этот день и пришла весть о начавшейся войне.
Как старый красноармеец, Арсен тотчас же собрался ехать на фронт. Он не чувствовал подавленности, только болела душа, когда видел притихших детей. До рассвета проговорил он с женой, не сомкнув глаз ни на минуту. "Ты только за детьми хорошенько смотри, Манушак, а уж приеду я - за все твои мучения сторицей тебе отплачу!" Жена обняла Арсена, как никогда еще не обнимала со дня замужества. "Арсен-джан… мой светлый день, мое солнышко!"
Спали дети. Благоухали в садике розы и длинные, словно языки, темнозеленые листья майорана…
Перед глазами Арсена вставали залитые слезами лица детей, печальные глаза Манушак. А этому Бурденко все кажется, что он, Тоноян, только и думает, как бы поспорить!
Араратская равнина уже осталась позади. По обеим сторонам железнодорожного полотна высились оголенные скалы. Лишь кое-где торчали между камнями желтые стебли опаленной травы. За скалами тянулось пустынное поле, такое же голое и неприветливое.
- Ну, это уж, братцы, далеко не рай! - покачал головой Бурденко. - Как же ты позволил, товарищ Тоноян, чтоб эти поля остались необработанными?! Ну на что это похоже?
- Воды нет! - серьезно объяснил Арсен. - Воду приведут, увидишь тогда, какой виноград будет на этих камнях.
- А откуда здесь быть воде?
- Вон с той горы приведут. Если б не война, через один-два года воду уже привели бы на поля.
- Значит, помешала война?
- А что ты думал?
- Очень многому помешала эта война! - подхватил Ираклий Микаберидзе. - И эти поля должны ждать воды, пока кончится война. И девушки должны ждать, когда любимые вернутся домой. И матери со страхом и слезами должны ждать своих детей…
- Ясное дело! - кивнул Бурденко. - Из нас, может, многие не вернутся, но все равно гитлеровцам не устоять! Ясное дело. Но что бы там ни было, я хочу, чтоб Тоноян увидел, как расцветут эти спаленные солнцем поля, хоть он и не дал мне своей махорки.
- Вот это хорошее слово, давай руку! - воскликнул Мусраилов, протягивая руку Бурденко.
Поезд остановился на какой-то станции.
Один из бойцов предупредил:
- Ребята, сюда идут комиссар и старший политрук!
Бойцы смахнули сор с досок, туже затянули пояса, поправили пилотки. Лежавшие на нарах спрыгнули вниз, курцы потушили свои "козьи ножки".
Бурденко закрутил воображаемые усики. Аргам стал поспешно наматывать ослабевшие обмотки.
Он еще не справился со своей задачей, когда комиссар полка Шалва Микаберидзе и старший инструктор политотдела дивизии Аршакян поднялись в вагон.
Отрапортовав комиссару, Ираклий повторил его команду:
- Вольно!
- Садитесь, садитесь, - распорядился Аршакян. - Ну, как идут дела?
Тигран смотрел на Гамидова, как бы не замечая Аргама, хотя тот старался перехватить взгляд зятя. Военная жизнь, разница в званиях и положении как будто отдалили их друг от друга.
- Как ваша фамилия, товарищ боец? - обратился к Гамидову Тигран.
- Гамидов, Эюб Мусаевич.
- Откуда вы?
- Недалеко от Кировабада наше село, на берегу озера Геок-гела.
- Живописные там места!
- Точно так, товарищ старший политрук, красивей Гянджи города нет! - рявкнул Гамидов так громко, что все засмеялись.
- А как ты думаешь, разобьем мы гитлеровцев? Ведь если не разобьем, они и до Геок-гела доберутся!
- Разобьем! Почему нет? Тихо-тихо разобьем…
Кругом опять засмеялись.
- А почему "тихо-тихо"? - удивился комиссар.
- Это слово такое, привык. А если ударим, конечно, крепко ударим!
Политработники сели на нары.
- Читали сегодняшнюю сводку? - справился Аршакян.
Ираклий объяснил, что сводку еще не приносили.
Старший политрук протянул ему листок:
- Читайте громко, послушаем все вместе.
Ираклий начал читать. Все напряженно слушали его.
Бои шли на подступах к Киеву, под Ленинградом, на Полтавском направлении, у Одессы…
Далекие еще события как бы придвинулись, атмосфера в вагоне изменилась. Почему они задерживаются, почему так долго стоит на станциях поезд?
А Ираклий продолжал читать с резким грузинским акцентом, подчеркивая каждое слово:
- "Бежавшая из города Чернигова группа советских граждан сообщила о диком терроре и зверствах фашистских захватчиков…"
- Как, как говоришь, бежавшие из Чернигова?! - вдруг прервал Ираклия Бурденко, наклонившись вперед. - Пожалуйста, прочти еще раз.
Ираклий снова прочел первые строчки и продолжал:
- "…Пьяные фашистские солдаты врываются в дома, убивают женщин, стариков и детей. Рабочий Н. Д. Костко сообщил: "Через час после вступления в город фашистские солдаты уже взламывали двери запертых домов и тащили все, что попадалось под руку. В первый же день фашисты под угрозой оружия согнали 95 жителей на городскую площадь и приказали им приветствовать по радио приход немцев. Жители отказались выполнить этот гнусный приказ, и тогда фашисты тут же на площади расстреляли их из пулеметов…" "Я видел эту картину из окна моей комнаты", - подтверждает другой беженец - учитель Г. С. Самошников. Вагоновожатый С. О. Юхимчук сообщил нашему командованию: "Фашистские солдаты на моих глазах убили моего отца и мою мать. Отец мой Осип Захарович Юхимчук отказался снять с ног и отдать немцам свои сапоги. Вытащив отца во двор, фашисты убили его и стащили сапоги с его ног. Меня с матерью они заперли в комнате. Мы колотили в дверь, кричали, пытались высадить ее, чтобы выйти. Фашисты дали залп из автоматов. Пробив дверь, пули попали в голову матери, и она умерла на месте…". Те же советские граждане сообщили, как фашистские солдаты с побоями вытащили из домов шестнадцать женщин и девушек, увезли за город, изнасиловали и потом перестреляли их. Когда, считая всех мертвыми, фашисты удалились, из-под трупов выползла студентка педагогического техникума девятнадцати летняя Мария Николаевна Коблучко и, добравшись до дома, рассказала об этом невиданном злодеянии…".
При этих словах Бурденко сорвался с места и громко, изменившимся голосом выкрикнул:
- Товарищи, да что ж это такое?! Неужели там так и написано, а?
Ираклий опустил листок.
- А в чем дело? - спросил Аршакян.
- Товарищ старший политрук, товарищ комиссар… Да ведь дивчина эта - соседка наша, Мария-то Коблучко! С младшим моим братом гуляла. Я же сам из города Чернигова!
У присутствующих по спине пробежал холодок. Все молча глядели на этого могучего солдата с железными ручищами. Лицо у Бурденко побелело, судорога свела щеки. Он мял в руках сорванную с головы пилотку.
Аршакян, положил руку на плечо Миколе.
- Не падай духом, друг. Высоко держи голову!
- Я не падаю духом, товарищ старший политрук, - тихо возразил Бурденко. - Гитлеровцы получат от меня все, что им полагается…
- Вот это правильно! Так, товарищ Гамидов?
- Правильно! - откликнулся Гамидов.
- Вот и Тоноян не простит им Марии Коблучко, не так ли?
Взволнованный до глубины души Арсен лишь кивком головы подтвердил слова старшего политрука.
Комиссар Микаберидзе приказал парторгу роты:
- А вы, товарищ парторг, вместе с политруком прочтете это сообщение всем бойцам.
После ухода политработников в вагоне воцарилось молчание. Аргам достал из вещевого мешка клеенчатую общую тетрадь - дневник, чтобы описать случившееся в этот день и рассказать о Бурденко.
Микола стоял перед дверью вагона. Его холодный, казавшийся безразличным взгляд скользил по горизонту, ни на чем не останавливаясь. Но через несколько минут он повернулся к Тонояну с отуманенным лицом:
- А полям-то придется подождать, пока вернутся люди и приведут им воду… Эх, скорей бы это случилось! Как медленно идет поезд! Не железнодорожники, а сапожники… А он все ползет вперед…
"Он" - это были фашистские войска. С первых же дней войны называть вражескую армию в третьем лице вошло в привычку, и никогда еще тысячи и сотни тысяч людей не произносили с такой ненавистью это короткое слово…
Паровоз с пыхтением неустанно тащил вагоны вперед.