- Не смейте, - твердил свое Меренков. - Нельзя вам. Обещаете?
- Обещаю. Если возьмете в свой отряд. Я комсомолка, все равно в партизаны уйду.
- Мы не партизаны, мы - подразделение регулярной Красной Армии.
- Мне все равно.
- Мы завтра примем смертельный бой с врагом.
- И я с вами.
- Будем драться до последнего.
- И я…
- Пошли, лейтенант, некогда нам тут лясы точить, - грубо прервал Гаврилов этот затянувшийся диалог.
- Обещаете? - твердил свое Меренков.
- Обещаю.
- Я… очень вас… прошу.
- Отдайте пистолет.
- Но чтобы вы больше…
- Больше не буду…
Так, переговариваясь, они пошли к высоте, и Гаврилов, шагавший следом, никак не мог понять, что заставляет их молоть одно и то же? Ладно бы девчонка, что с нее взять, но лейтенант-то уж крови навидался, изматерился в контратаках, огрубел и вдруг рассиропился. Сам он, сержант Гаврилов, до армии жил в деревне, и было у него от мальчишества до женитьбы всего ничего. Только начал за девками бегать, тут уж об армии заговорили. И нашлась одна, согласившаяся ждать его после службы. Оженились в неделю, и он уехал и позабыл о своей молодой жене в школе младшего комсостава, где только и забот было, как бы не оплошать на подъеме, как бы от усталости не пронести за обедом ложку мимо рта, как бы лишний раз не обратить на себя внимание старшины. А потом подняли их по боевой тревоге, и так с тех пор и нету отбоя.
Совсем позабыл. Да вдруг и вспомнил, глядя на внезапно ошалевшего лейтенанта. И будто птица какая прошуршала над головой, обронив в сердце сладкую боль. Гаврилов поглядел вверх. Луна все так же светила в небе, ревниво погасив вокруг себя звезды. Женским прозрачным платочком висело светлое облачко. Даже полоски на нем были точь-в-точь такие, как на том платочке, что перед уходом в армию подарил он жене.
Гаврилов вздохнул и вдруг, рассердившись на себя, сплюнул и заспешил вперед, обогнав лейтенанта с Марысей. Навстречу ему доносился с высоты дружный хохот. Слышались голоса:
- Губы не дуры у Бандуры!
- Его только в деревню и посылать.
И взвинченно-радостный голос самого Бандуры частил скороговоркой:
- …Дынник от нее, а она прямо на шею: хочу, и все тут. "Что, - спрашиваю, - мужики-то в селе совсем перевелись?" - "Все воюют, - говорит, - а тут остались одни недоростки или переростки…"
- Отставить! - взвизгнул за спиной Гаврилова изменившийся до неузнаваемости голос Меренкова. - Хватит болтать!
Может, целую минуту все недоуменно рассматривали вытянувшуюся его долговязую фигуру.
- Это мы так, командир, не сердись, - сказал Бандура, и Меренков как-то сразу обмяк после его слов, будто все время стоял не дыша, набрав полную грудь воздуху, и наконец выдохнул.
- Копать надо, - еле слышно произнес он. И вдруг сорвался с места, выхватил у Дынника лопату, начал торопливо расшвыривать землю направо и налево.
- Вы тут яму копаете?! - испуганно воскликнула девушка.
- Окопы, - не прерывая работы, выкрикнул лейтенант.
- Тут нельзя копать!
Она стояла, прижав руки к груди и отшатнувшись так, что, казалось, вот-вот упадет навзничь.
Меренков застыл с занесенной для очередного удара лопатой.
- Почему? - спросил Гаврилов.
- Это же Святая гора.
- Ну и что?! Мы, милашка, не в игрушки тут играем.
Он нарочно сказал это грубо, боясь, что совсем обалдевший лейтенант, чего доброго, послушается и заставит копать в другом месте, где снова придется резать дерн и начинать все сначала.
- Беда будет.
- Какая беда?
- Я не знаю. Наши здесь ничего не трогали.
- Может, из-за костей? - спросил Митин, деланно засмеявшись, и Гаврилов понял, что испугались-таки славяне. Немцев со всеми их пушками-танками не боялись, а от этого вот неведомого и таинственного у каждого мурашки в штаны посыпались.
- Каких костей?! - испуганно спросила Марыся.
- Да вон, целую кучу нарыли. Кладбище, что ли, тут?
- Не-ет…
- Чего ж тогда?
- Н-не знаю.
Гаврилов демонстративно спрыгнул а неглубокий еще раскоп, отобрал у Меренкова лопату, вонзил ее в землю. Лопата ударилась обо что-то твердое, но не застряла, как застревала в палках и даже в костях, а отскочила. Он выругался, покосился на людей, удовлетворенно отметив про себя, что минутный испуг проходит, обкопал подвернувшийся под лопату предмет, оказавшийся тонким и длинным, ухватил за один конец и вырвал из земли целиком. И понял: какая-то насквозь проржавевшая железяка почти метровой длины. Он взял ее за конец, там, где торчала небольшая поперечина, поднял над голевой, собираясь забросить подальше, и вдруг мгновенным проникновением вспомнил детство, когда они пацанами мастерили деревянные мечи и бесстрашно кидались в крапиву, рубя ее направо и налево. И другое мелькнуло - картинка из какой-то книжки - воин в шлеме и кольчуге с занесенным над головой блестящим мечом. Мелькнуло все это и пропало, и он снова замахнулся, чтобы выкинуть помешавшую работе Железяку. Но тут кто-то сзади вцепился ему в рукав.
- Дай мне, сержант, отдай, говорят!..
И он разжал руку, удивляясь неожиданной бесцеремонности этого недотепы Дынника. Обернулся, чтобы выругать его как следует, и не смог выговорить ни слова. Как-то по-особому бережно держа железяку на вытянутых руках, Дынник смотрел то на нее, то на сержанта белыми в свете луны, совершенно безумными глазами.
- Ты чего?..
Не ответив, Дынник вдруг выпрыгнул из раскопа, упал на колени перед грудой костей, бесстрашно заворошил их, перекладывая с места на место, и большая от бинтов голова его все дергалась из стороны в сторону.
- Товарищ лейтенант! - вдруг визгливо закричал он, не вставая с колен и не оборачиваясь. - Здесь нельзя копать! Ни в коем случае!
Кто-то засмеялся, и сержант тоже едва сдержал улыбку: надо же, до рядового бойца не дорос, а голос прямо генеральский.
Девчонка стремительно подалась к нему, будто поманил чем, и вдруг завизжала, прямо-таки по-бабьи зашлась, уткнувшись взглядом в пялившийся черными глазницами череп. Ухватилась за поднявшегося с колен Дынника, спряталась за него. А он, ровно так и надо, обнимал ее, поглаживал рукой по косе, перекинутой на спину, успокаивал. По виду Дынник был не старый - за тридцать, а неловкостью своей напоминал старика, К нему и относились соответственно, как относится знающая себе цену молодежь к людям, у которых все в прошлом. Старый да еще раненый - как иначе относиться?
- Отставить! - неожиданно для всех закричал Меренков. Подскочил к Дыннику, оттолкнул его от Марыси. - Копать надо, а не разговоры говорить!
Но Дынник оказался не таким послушным.
- Нельзя здесь копать! - закричал он тонким, упрямым голосом. - Это памятник, понимаете?!
- Какой памятник? - Меренков вроде бы даже растерялся перед его настырностью. Оглянулся на темневшую наверху часовню. - Вон где она, а тут чего?
- Археологический памятник, как вы не понимаете. Здесь раскопки надо проводить, а не копать как попало.
- Ты почем знаешь?
- Знаю, я же историк. - Замахал руками, хотел еще что-то сказать и вдруг заплакал. Глаза его будто загорелись под луной, и по темным щекам, взблескивая, покатились слезы.
Кричи он, доказывай, катайся в конвульсиях, ему бы с презрением сунули лопату в руки - "копай, придурок!". А тут все примолкли. И лейтенант, уже тянувшийся к пистолету, опустил руку.
- Это же стерильный слой, как вы не понимаете. Раз в сто лет такое попадается… Русская Помпея! Мечта всех историков… Века прошли, а никто не копал здесь, не трогал…
- С чего ты взял? - растерянно проговорил Меренков.
- Я знаю, вижу. Нельзя здесь копать…
Гаврилов решительно шагнул к Дыннику.
- Копай!
И выругался зло, не глядя на девушку.
- Не буду! - заорал Дынник. - Хоть расстреливайте! Тут предки наши дрались за родину, а вы…
- А мы чего делаем?! - в свою очередь, заорал Гаврилов.
- Родина - это что, по-вашему? Это и сегодняшнее, и вчерашнее, и все-все. Защищая Родину, надо сохранять ее, а не уничтожать, не зорить окончательно. Война кончится, а что останется?! Фашисты вон все наше рушат. А мы… - Он снова всхлипнул, будто всхрапнул.
Бойцы стояли в раскопе с лопатами, слушали перепалку.
Не будь их, Гаврилов, может, и поговорил бы с этим ненормальным. А то получается, что Дынник не его с лейтенантом убеждает не копать, а всех разом. А это на войне все равно что вражеская агитация. За такое - расстрел на месте, и будет по закону. И ошалевшего лейтенанта надо было вывести из шока. Девок никогда не видал, что ли, что так онемел?
- Ты мне эти разговорчики брось, а то не посмотрю, - с угрозой сказал сержант. - Нашел время!.. Прикажешь не окапываться, что ли? Немцы появятся, они нам покажут, если не окопаемся. Живые кости надо жалеть, живые…
- Да нету костей-то, все уж выкопали, - сказал Митин.
- Вот видишь? - обрадовался сержант. - Чего теперь-то? - И догадался, как успокоить всех: - Мы их снова похороним, этих… защитников. Если живы будем.
Дынник и сам только теперь разглядел: верхний нетронутый слой уже снят и дальше, с полуметровой глубины, шел чистый грунт без останков.
- Что толку? Все уж переворошили, - спокойнее, примирительнее заговорил он. - Для истории важны планомерные раскопки, все зарисовывать надо, что как лежит…
- Вот приедешь сюда после войны и зарисовывай, - сказал Гаврилов. И повторил понравившееся: - А пока живые кости пожалеть надо.