"Емельянов поймет. Должен понять. А зато какой переполох устроили мы на Сальском аэродроме!.. Но где же Долаберидзе? Наверно, погиб парень... Да, тягостно сейчас в полку". Он вспомнил, как мрачнел командир, когда ему на подпись приносили извещение о гибели летчика.
С ужасом представил себе Георгий, что и его жена получит такое извещение.
"Нет, нет, - отогнал он эту мысль. - Ведь друзья видели, что я вылез из самолета. Они найдут, как успокоить жену, объяснить, почему я перестал писать ей."
* * *
Сержанты Семенюк и Архипов вернулись с аэродрома в общежитие.
Весь день они, словно заговорщики, держались в стороне от летчиков и, как только с командного пункта взвилась красная ракета - сигнал отбоя, - одни направились в станицу. Первыми пришли они в общежитие своей эскадрильи; не снимая комбинезонов, уселись за стол. Казалось, каждый думал о своем, но когда Семенюк поднялся и достал баян Георгия, Архипов повернул голову в его сторону.
- Где-то теперь бредет твой хозяин? - произнес Семенюк.
Архипов как будто ждал этого вопроса.
- Я говорил - не надо его, раненного, пускать. Тогда и не сбили бы нашего командира, - с горячностью сказал он.
- А как это не пускать? Командиру полка, что ли, доложить, по-твоему? - раздраженно спросил Семенюк.
- Да хоть бы и... доложить!
- Вздумал бы ты, Паша, такую глупость сделать, самый паршивый "мессер" был бы тебе другом, а не я!
Семенюк надел лямку баяна на плечо и неумело начал подбирать какую-то мелодию.
- Дело вовсе не в раненой руке. Кому суждено быть сбитым, тому никогда не быть повешенным, - вспомнил он поговорку командира эскадрильи. - А Карлов придет. Вот увидишь, придет. Заранее хоронить его нечего. Бахтин видел, как он из самолета вылез. И не только Бахтин - все видели. И голую степь кругом видели. Немцев там поблизости не было, не должен пропасть комэска. - Немного помолчав, он добавил: - А вот если бы не полетел, тогда наверняка погиб бы для нас командир, потому что верить ему перестали бы. А это в нашем деле страшнее смерти.
- Это почему же верить бы ему перестали? - крикнул Архипов. - Ты же сам рассказывал, какой он храбрый. Помнишь, над Волгой вы шестеркой восемнадцать "юнкерсов" разогнали, не дали бомбить нашу переправу? Это он тогда ведущим был.
- Помню, помню, - нетерпеливо ответил Семенюк. - Мы-то с тобой поверили. А другие? Нашлись бы и недоверчивые. Это же чрезвычайное происшествие - руку прострелил. Не забывай, лететь не на прогулку они собрались.
Семенюк отложил баян в сторону и прошелся по комнате.
- Ну, как же поступим? Расскажем остальным? - спросил Архипов.
- По-моему, незачем. Ты ведь обещал Карлову молчать? Обещал. Вот и молчи. И давай больше об этом ни слова, - отрезал Семенюк.
- Баян-то убери. Некому теперь играть, - напомнил Архипов.
За окном послышались голоса летчиков. Открылась дверь, и улыбающийся, раскрасневшийся от мороза Саша Дубенко с порога воскликнул:
- Ага! Вот вы где, голубчики! Сейчас Архипов будет нам плясать.
Дубенко вытащил из кармана треугольником сложенное письмо.
- Пляши, Павлик! От любимой, наверно?
- В другой раз сплясал бы, а сегодня не ко времени, - ответил Архипов.
Вошедшие летчики примолкли. Дубенко перестал улыбаться. Подошел к Архипову и молча отдал письмо.
- Да это же от отца, - увидев знакомый почерк, обрадовался Архипов. Он развернул треугольник. - Вот так батя! Опять письмо в стихах написал.
Обстановка в комнате разрядилась.
- Раз в стихах - читай вслух, - попросил Дубенко. - У тебя здорово получается.
- Так он же и сам стихи пишет. Только вчера отцу целую поэму отправил, - сказал Семенюк. - Читай, Паша. Громко читай!
Архипов, думая, что над ним подсмеиваются, недоверчивым взглядом окинул летчиков. Но никто не улыбался. Тогда он встал со скамейки и начал громко читать:
- Твои стихи, незрелые, простые,
Прочел я с радостью и гордостью отца.
И, всматриваясь в дали...
В хату вошли Емельянов и Голубев. Павлик остановился на полуслове. Летчики вытянулись по стойке "смирно".
- Сидите, сидите, пожалуйста, - разрешил командир полка. Лицо Емельянова осунулось, нахмуренные брови нависли над глазами. Все знали, как он любил Карлова. А разве сами они не любили его - скромного, приветливого, мужественного.
Емельянов и Голубев сели за стол.
- Здесь, кажется, кто-то читал стихи? - Емельянов пристально оглядел каждого летчика. - Ну что же, продолжайте. Мы тоже хотим послушать.
- Это Архипову отец стихи написал, - сказал Семенюк, привыкший, не соблюдая субординации, первым вносить ясность.
От смущения щеки Архипова покрылись румянцем.
- Читайте, Архипов. Читайте смелее. Не стесняйтесь, - подбодрил летчика майор Голубев.
И вначале неуверенно, срываясь, а потом все громче и смелее зазвенел молодой голос Павлика Архипова:
- Твои стихи, незрелые, простые,
Прочел я с радостью и гордостью отца.
И, всматриваясь в дали голубые,
Любуюсь я полетами птенца.Пусть взмахи крыльев робки и неверны,
Не так еще стремителен полет,
Пройдут года - и будешь ты, наверно,
Пилот-поэт или поэт-пилот.И верю я, что с сердцем патриота,
С врагом вступив в смертельную борьбу,
Ты пронесешь на крыльях самолета
Любовь к Отчизне, ненависть к врагу.
Архипов умолк и неуверенно посмотрел на командира полка, потом на летчиков.
- Несешь на крыльях любовь к. Отчизне, ненависть к врагу, - задумчиво повторил Емельянов. - Пожалуй, короче и не скажешь, а? - повернулся он к Голубеву.
- Прекрасные слова. И стихи хорошие. Большой, видно, души человек писал их.
- А сержант Архипов сам не хуже отца сочиняет. Я читал его стихи, - не удержался Семенюк.
- Так вы отцу тоже в стихах отвечать будете? - спросил Емельянов у Архипова.
- Что же я ему отвечу? Вот уже неделя, как я на фронте, а вы меня ни разу на боевое задание не пустили, - загорячился летчик.
- Не торопитесь. До Берлина еще далеко, и на вашу долю фашистов хватит, - улыбнулся Емельянов. - Сегодня ночью наши механики закончат восстановительный ремонт двух боевых самолетов. Один из них можете считать своим. На его крыльях и понесете свою ненависть к врагу. А любовь к Родине сейчас измеряется количеством уничтоженных гитлеровцев.
- Спасибо, товарищ командир, - воскликнул Архипов.
- Ну вот, а ты, Павлик, все расстраивался. "Самолет не дают. На задание не пускают", - передразнил его Семенюк.
- А вы, Семенюк, когда в полк прибыли, помнится, тоже за командиром по пятам ходили, на задание просились. Жаловаться даже хотели, что вас в бой не пускают, - рассмеялся майор Голубев и тут же оборвал смех:
- Скажите, Дубенко, вы ведь летели позади Долаберидзе. Неужели вы не видели, что с ним произошло?
Дубенко встал.
- Товарищ майор! - проговорил он, опустив голову. - На втором заходе я его еще видел. А на третьем... Над целью стоял сплошной дым. Да еще эти два "мессершмитта" взлетали с аэродрома... Когда я вышел из атаки, Долаберидзе уже не было видно.
Летчики неотрывно смотрели на Дубенко.
- Ну что ж, бывает, - медленно произнес Емельянов. - В таком пекле, Александр Дмитриевич, - обратился он к Голубеву, - для того чтобы за всем уследить, большой боевой опыт нужен. Не всем это скоро дается. В бою с кровью прописные истины постигать приходится.
Проглядел Дубенко, а теперь вот гадай. Где Долаберидзе? Что с ним? Формально пропал без вести, а он, может быть, подвиг совершил - врезался на своем штурмовике в фашистские самолеты. - Емельянов задумался и, что-то вспомнив, покачал головой. - Разное случается в жизни. Помню, прибыл к нам в полк инженер эскадрильи. Не успел на фронт приехать, как спрыгнул по неосторожности с крыла под вращающийся винт и погиб. Послали мы его семье извещение: "На франте борьбы с немецкими захватчиками..." и так далее. Тяжело родным, а все же известно, что с человеком. Им и почет, и пенсия как семье погибшего...
А с летчиком Жевтоножко по-другому получилось. Однажды не вернулся с задания. Где он? Неизвестно. Тоже, как сейчас... никто не видел.
Сообщили, помню, его семье: вылетел на боевое задание и пропал без вести. Жене и пенсии не дали. Раз без вести - может, он в плену находится.
Через пару месяцев потеснили немцев в тех местах. Это когда Ростов освободили, помните? Сначала случайно отыскался в поле штурмовик, а потом от жителей ближнего села узнали и о судьбе Жевтоножко.
Оказывается, штурмовик был подбит зенитным снарядом. Жевтоножко сел, как говорят, "на пузо", с убранными шасси, недалеко от дороги. По ней двигались немецкие автомашины с солдатами. Два грузовика свернули с дороги и направились к самолету.
Ехали спокойно - упавший самолет был им уже не страшен. А Жевтоножко видел, как машины сами медленно вползают в сетку прицела и приближаются к перекрестию. Он нажал на кнопку оружия и прошил передний грузовик от мотора до конца кузова. Машина загорелась, стала. Из второй попрыгали на землю немцы. Рассыпались по полю и, стреляя на ходу из автоматов, начали подбираться к самолету.
Тогда Жевтоножко вылез из кабины, спрятался за бронированной обшивкой мотора и с пистолетом в руке стал ждать.
У него было всего две обоймы - по восемь патронов в каждой. Он почти в упор произвел пятнадцать выстрелов и убил еще девять гитлеровцев.
Емельянов глубоко вздохнул.
- Последнюю пулю Жевтоножко оставил для себя,
- Вот тебе и без вести пропавший, - тихо проговорил Семенюк.
- Да... сильный был, этот Жевтоножко, - сказал Архипов.