Юнга наклонился помочь, но Андрей Малякшин очухался сам. Он встал, мотая башкой, ощущая в ней некое затмение. Приложил к глазу ладонь. Ей было тепло и липко. Заслонил правый глаз и увидел другим рваную дыру в борту. Тогда прикрыл левый и убедился: глядят оба. В той рваной дыре виднелось кипящее море в частоколе падающих всплесков, которые были почему-то не белого, а багрового цвета. Между тем Николай Ткаченко помог Рымареву, увидел, что старшина в кровище, и вытащил у него из нижнего века здоровенную дубовую щепку. Малякшин смутился: зря только напугал ребят. Правда, из пальца тонкой струей била кровь, которая всего перепачкала, при падении было сломано ребро. Но все это были сущие пустяки, которые тут же забылись, когда моторы вдруг стали снижать обороты. Ощутив это по тембру грохота, старшина схватился за отвертку.
"Ей- богу, не умом догадался, в чем причина, -рассказывал он потом. - По уму надо было осмотреть мотор, зажигание, подачу топлива, масляную систему, проверить, богатая или бедная смесь". Вместо этого Малякшин бросился к карбюратору и пробил засоренную сетку отверткой. Двигатель тотчас набрал обороты.
Юнга Рымарев, восхитившись таким пониманием техники, сделал то же самое на своем моторе. Саша Косулин - на своем. Юнги вели себя заправскими мотористами. Однако Саша, работая, не отнимал ладони от лица. Малякшин бросил в него комок ветоши. Косулин, обернувшись к командиру отделения, показал большой палец ногтем вверх. На привычном в грохоте двигателей языке жестов это означало: "Все в норме!" Вот с этой "нормой" юнгу Косулина после боя доставили в госпиталь. А тогда он и вида не показал, что его достал фашист.
Самое главное, мотористы не допустили снижения скорости катера в самый серьезный момент, когда на обратном курсе он уходил от преследования "егерботов".
- Дым! - приказал старший лейтенант Шленский.
Андрей Малякшин хмуро выполнил что от него требовалось. Не ведая о том, что третья атака захлебнулась намеренно, старшина мотористов очень командира не одобрял. "Столько вертеться около конвоя, - с раздражением думал он, - так покалечить катер и не найти момент для выпуска торпед". Катера, по мнению Малякшина, убегали позорно, заслонившись дымом.
Одним из последних снарядов, посланных вдогон, "егерботы" попали на Сто четырнадцатом в баллон с кислотой. Едкая жидкость, стекая с палубы через пробоины, попадала на кожух среднего двигателя и с него - в трюм. Соединяясь с морской водой, кислота разлагала ее. Отсек наполнился вонючей дрянью, от которой не унимались слезы и небо стало с овчинку. Но моторы работали, и отойти от них было невозможно никак.
Когда баллон с кислотой опустел, дымовая завеса иссякла сама по себе и Малякшин даже обрадовался. Надоели ему бесконечные команды: "Дым!", "Стоп дым!", от которых не было никакого толку. Старший лейтенант Шленский приказал зажечь дымовые шашки - большие железные бочки, укрепленные на палубе. Потом их сбросили на поверхность воды и резко отвернули с прежнего курса.
Одураченные "егерботы" еще долго шарили во мгле среди плавающих и плюющихся дымом бочек. Враг не подозревал, что оба торпедных катера, израненные, но не потерявшие воли к победе, резво бегут к востоку на розыски транспортов, которые фашисты берегли вроде шкатулки Кащея Бессмертного. Найти-то нашли, однако четвертая атака оказалась не легче. На Сто четырнадцатом задело осколками панель управления левого мотора. Старшина Малякшин унимал машинное масло, хлеставшее из пробитой трубки. Обмотав трубку куском резины, он прижимал ее тугими кольцами медной проволоки. Один глаз у Малякшина затек, по рукам его текла кровь, перемешанная с горячим минеральным маслом. Рядом контуженный Рымарев чинил бензопровод. Левый мотор по-прежнему грохотал, не сбиваясь с ритма. Бортовая обшивка и верх машинного отсека светились насквозь россыпью звездного неба в ореоле белой сосновой щепы.
В зияющей дыре от большого снаряда Малякшин вдруг увидел хвост падающей за борт торпеды. Винты ее, раскручиваясь, промелькнули блестящим кругом. Катер, скинув такой груз, облегченно выпрямился и тут же склонился набекрень в лихом развороте. Опять осточертевший дым рвал глотки мотористов, который раз вышибая слезу. Откуда взялся дым, они не знали. Своего "дыма" на Сто четырнадцатом уже не было.
Минут через пять из ходовой рубки стали помаленьку сбавлять обороты моторам и приказали перейти на скрытный подводный выхлоп. Боцман Филинов отстегнул ремешок своей каски и вдруг увидел на стали вмятины. Его тронули за ногу. Снизу, в проеме наклонного трапа в машинный отсек, глядела всклокоченная, одноглазая, копченая маска.
- Ну как? Не зря? - спросила маска густым басом Андрея Малякшина. - Мы взрывов не засекли.
- Не зря, - пасмурно успокоил боцман. - Было два взрыва. И еще каких! А с тобой чего?
- Трахнуло дубовой щепкой, - криво ухмыльнулась страшная маска. - Вроде как деда Щукаря.
Филинов не засмеялся.
- Леню Трунова убило, - сообщил он.
На море было тихо и солнечно. Часы показывали 3-30 утра. Четыре атаки, вместившие в себе столько драматических событий: и ранения, и гибель бойцов, и славную победу, - уложились всего в шестьдесят шесть минут. Потом, когда ТКА-114 поднимут в Салме на знакомом слипе, флагманский механик бригады Андрей Александрович Рихтер с мелком в руке насчитает 283 пробоины в корпусе и надстройке Сто четырнадцатого катера. 104 пробоины насчитали в корпусе ТКА-13. По мнению флагманского механика, катера спасла именно легкая деревянная обшивка. Крупные снаряды, свободно прошибая доски, успевали вылетать с другой стороны и взрывались уже в море.
Командир первого дивизиона Василий Панфилович Федоров подвел итоги первой на флоте дневной атаки вражеского конвоя:
- Лейтенант Лихоманов потопил транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн с дистанции четыре кабельтова. Старший лейтенант Шленский торпедами уничтожил сторожевой корабль и еще "егербот" во встречном бою…
- Какие усматриваете ошибки? - спросил новый командир бригады, капитан первого ранга А. В. Кузьмин.
- Повторяю: потоплены транспорт, эС-Ка-эР и эС-Ка, - сдержанно настаивал Федоров, именуя сторожевик и "егербот" сокращенно: СКР, СКА. - А если говорить об ошибках, то на обратный путь для нас не вызвали воздушного прикрытия.
- Разберемся, - остро взглянул Кузьмин.
Все шло заведенным порядком: вычертили кальки маневрирования, составили боевое донесение, поздравили с победой, заполнили и подписали наградные листы. Затем собрались у домика санитарной части: кто на перевязку, а все остальные на похороны.
Старший краснофлотец Леонид Трунов будто спал. Ивана Ярошенко так и тянуло тряхнуть его за плечо: "Чего дрыхнешь? Вставай! Отдохнем после войны!"
Писарь из штабной канцелярии отложил отпускной билет Лени в город Новосибирск, полностью оформленный - с подписью и печатями, - и заполнил бланк извещения о гибели смертью храбрых. А ведь Леню Трунова ждала на побывку мать. Оленька готовилась к свадьбе. Иван Ярошенко смотрел на мертвого друга, вспоминая вчерашний шутливый разговор, и вдруг его пронзила мысль о том, что никогда у Леонида с Оленькой не будет детей. Значит, они тоже как бы убиты. Погибли, еще не родившись. Старший краснофлотец Трунов сложил голову в жестоком бою. Это еще можно понять. А будущих детей его и внуков… Их-то за что?
Пулеметчику Степану Тучину было трудно представить, как осколок снаряда достал радиста, внизу достал, в каюте катера, а не на палубе. Осколок пробил борт, потом эбонит левого наушника и вошел в голову Трунова, не оставив кровоподтека. Смертельное ранение, а такое крохотное - три миллиметра. Носил бы Трунов стальную каску, и мог остаться в живых.
Но как совместить каску с радионаушниками? И мотористы обходились без касок на своих постах. Знали, что дерево не броня, что, кроме скорости и маневра, нет у них другой защиты. Но борта торпедного катера красили такой же масляной краской серого, шарового, цвета, как и любую сталь. Бортовая обшивка катера пока цела, выглядела очень надежно…
Дорога с кладбища в Салме круто идет под гору. Степан Тучин прыгал по ней с костылем. Перебинтованные мотористы кое-как его поддерживали. Кто охал, кто выражался, кто понуро молчал. Андрей Малякшин вспомнил Утесова. Зачем ему петь ерунду: "Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет…"? Так не бывает! Откуда Утесов взял?
- Ну а в бою? - возразил Николай Рязанов.
- В бою - другое дело, - рассуждал Андрей отсыревшим басом. - Там не до того… Там надо работать…
Глава 10. "КАТЕР ТОНЕТ! СНИМИТЕ КОМАНДУ!"
15 сентября 1944 года
В Баренцевом море любой залив называется губой, а по-норвежски - фиордом. Существуют губы Воронья, Щербиниха, Захребетная, Кислуха, Лауш, Лобаниха, Мертвецкая, Подпахта, Оленья и множество других. Одна из таких губ, достаточно широкая при входе, глубоко вдавалась в материк. Отвесный гранит сдавливал пульсирующие воды в длинную протоку, которая, разветвляясь и расширяясь, приводила в укромную бухту.
- Ну как, нравится новая база? - спросил командующий флотом, посетив это место.
- Хреново здесь, - не сморгнув глазом, ответил один из боцманов. - Гауптвахта готова, а бани еще нет!