Зал взорвался от криков, свиста, скрипа стульев. Шарики скомканной бумаги, шапки, пилотки полетели в сторону защитника. Кто-то даже швырнул зонтик и крестьянский башмак.
Гвалт продолжался несколько минут. Лишь после того как прокурор, который и сам что-то пронзительно кричал, вытер со лба пот и рукой сделал знак, призывающий народ успокоиться, в зале установилась тишина.
– И это называется демократическим судебным процессом?! – Иоксимович помахал в воздухе брошенным в него башмаком, обращаясь к той части зала, где находились иностранные журналисты.
Генерал перенес все это молча и лишь взглядом пытался передать Иоксимовичу не изумление, которое чувствовал, а просьбу держаться иначе по отношению и к судье, и к той своре, что находилась в зале: "Дорогой Драгич, это не имеет смысла. Неужели ты не видишь, кто они такие, мы с тобой просто оказались в сумасшедшем доме. Да, это не суд, а сумасшедший дом. Они тебя просто убьют. Ты хороший человек и прошу тебя, выверяй и продумывай каждое свое слово. Будь официален и не принимай так явно мою сторону. Я им скажу все. Это судебный процесс, на котором поставлена на карту моя жизнь. Ты, Драгич, создан для другого времени и для других процессов…" Он печально усмехнулся и переселился в мыслях в тот далекий день, когда он, молодой офицер, впервые в жизни переступил порог кабинета адвоката.
Какой-то жулик обвинил его друга, студента геологии Релю Милутиновича, что тот задолжал ему двести динаров, по тем временам, то есть до Первой войны, весьма солидную сумму. Обманщик при этом ссылался и на двоих свидетелей. Он убедил Релю обратиться за советом к адвокату, и сам, по рекомендации своего дяди Велимира, отвел его к нему в контору.
"Не беспокойтесь, молодой человек, – сказал адвокат, выслушав рассказ Рели. – Такие ситуации разрешаются "по-сербски", – и вставил в пишущую машинку лист бумаги. – Я сейчас напечатаю твое признание, что ты действительно был должен эти деньги, но что ты их вернул в присутствии… сколько там у этого афериста значится свидетелей?"
"Двое, господин адвокат".
"Ну, так ты найди троих свидетелей, которые соврут в твою пользу. Сынок, другого способа нет. Для того чтобы опровергнуть ложь, иногда приходится и соврать".
"Где сейчас Реля? Жив ли он? Может быть, подался к партизанам? Нашу ситуацию, Драгич, мы не сможем разрешить и "по-сербски". Он снова взглянул на Иоксимовича, который теперь уже сидел и что-то записывал.
Оба адвоката, и Иоксимович, и Джонович, были официально назначены защитниками решением соответствующих органов. Во всей Сербии и во всем Белграде ни один адвокат не захотел, не посмел добровольно согласиться выступить в качестве его защитника. Эти двое были назначены по приказу Пенезича, хотя формально решение было принято министерством юстиции. Своего прославленного и опасного подзащитного они впервые посетили три дня назад, причем продолжалась их встреча всего двадцать минут и проходила в присутствии тюремной охраны. Им не позволили ни на минуту остаться наедине. Только тогда им была вручена толстая папка с обвинительным заключением, составленным Миничем, так что у них даже не было времени для основательной подготовки к защите. В министерстве юстиции, куда они явились после визита к своему подзащитному, им сказали, что они обязаны во всем поддерживать обвинения прокурора, потому что в системе социалистической защиты человека, пусть даже это будет крупнейший из преступников, народный прокурор является одновременно и народным защитником.
Этот народный защитник, партизанский полковник и прокурор Милош Минич, стоит сейчас перед микрофоном и читает обвинительное заключение.
– …Михайлович создал в оккупированной Югославии организацию четников, которую назвал Югославской армией в отечестве, и, как только началась освободительная борьба народов Югославии против оккупантов, вступил в сотрудничество с немецкими и итальянскими оккупантами и их прислужниками, используя свою организацию для совершения бесчисленного множества разных военных преступлений…
Генерал его не слушал. У него есть это обвинительное заключение, вот здесь, под рукой, в папке. Он переместил локти и подпер лицо ладонями. В такой позе он устремил взгляд на стол, за которым сидело пятеро судей, но, казалось, что он никого не видит. Он только улавливал очертания их фигур, а видел, действительно видел, нечто такое, чего ни за столом, ни перед ним вообще не было.
В этом самом зале ранней осенью 1923 года он отмечал окончание Высшей военной академии, и сейчас со скамьи подсудимых под звуки голоса прокурора Минича, перечислявшего его преступления, он видел своих товарищей и себя, сдерживая возбуждение, ждущих появления короля Александра. Здесь, на месте судейского стола, находилась сцена, украшенная знаменами Сербской армии, прошедшими три последние войны. Многие из них были пробиты пулями, а на одном, центральном, виднелись стершиеся следы крови. Именно это знамя спас от рук врага его товарищ Миле Пантич, распоров себе живот он спрятал его в своей утробе, перевернулся на живот и умер. Под этими израненными и окровавленными знаменами победителей, на полу, были расположены знамена побежденных – турецкие, австрийские, немецкие и болгарские. Он, вспомнилось ему, предлагал вражеские знамена разбросать по шелковой дорожке, ведущей от дверей к сцене, чтобы, вступив в зал Дома гвардии, верховный главнокомандующий, король Александр, прошел прямо по ним. Начальник Военной академии, генерал Миливой Николаевич сказал ему: "Это было бы не по-рыцарски, капитан Михайлович!" Зал был украшен орденами и гербами различных войсковых подразделений, а также стоявшими в нескольких местах винтовками, сложенными в козлы. Король появился за несколько минут до полудня, генерал Николаевич с саблей наголо, парадным шагом приблизился к нему и отдал рапорт. "Бог в помощь, молодцы!" – сказал король, и стоявшие строем офицеры-выпускники в один голос ответили: "Помогай тебе Бог!" Хор Военной академии грянул государственный гимн… тут его мысли перескочили в еще более далекое прошлое… 1920 год, новогодняя ночь в белградском кафе "Свобода". Вместе с ним за столом его школьный товарищ Стефан Бохуницки. Квартет музыкантов заиграл гимн "Боже праведный", все, кроме Бохуницкого, встали. В кафе среди столичной избранной публики, депутатов парламента, министров, крупных торговцев и офицеров поднялся шум, суета. Капитан Рака, сидевший за соседним столом, закричал: "Что ты сидишь, свинья, когда играют гимн!" Поручик Бохуницки, прилично уже набравшийся к тому времени, встал и заплетающимся языком, обращаясь к нему, поручику Михайловичу, сказал: "Да здравствует Россия!" Чокнувшись с ним, Бохуницки продолжал: "В гробу я видал кафе "Свобода", если в нашем государстве нет свободы. Да здравствует Максим Горький!" На эти слова присутствовавшие повскакивали со своих мест, три офицера двинулись к Бохуницкому с ругательствами и угрозами. Он поднялся им навстречу, снял с предохранителя револьвер и, к всеобщему ужасу, три раза выстрелил в воздух и рявкнул: "Все по своим местам!" Затем приказал музыкантам: "Сыграйте-ка что-нибудь с Салоникского фронта для меня и моего друга Стефана!" Уже на следующее утро его вызвал на рапорт генерал Петар Мишич. Его посадили на гауптвахту на пятнадцать дней, отчислили из гвардии и отослали в Скопье. Поручик Бохуницки был послан на албанскую границу…
– …И пока таким образом, в самой большой тайне, вступив в сотрудничество с пособником оккупантов Миланом Недичем, он осуществлял подготовку к удушению народно-освободительного восстания в Сербии, Михайлович, чтобы замаскировать готовящееся предательство, уверял представителей партизан, что его четники никогда на них не нападут… – читал полковник Минич.
"Прошу, господин полковник, – военный министр, генерал Милан Недич, повернулся к нему спиной. – Я получил ваш доклад из Словении и оцениваю его как глупость и саботаж!"
"Я хочу без обиняков сказать вам печальную истину, господин генерал".
"Только кратко. У меня нет времени".
"Наши войска в отчаянном положении. Армию нужно срочно реорганизовывать, разделив ее на три армии: словенскую, хорватскую и сербскую, так, чтобы каждый мог защищать свою страну. Верховное командование осталось бы общим и…"
"Это измена! – закричал Недич. – Вы требуете развала страны. Вы анархист и авантюрист. Ваша обязанность – выполнять то, что вам приказывают, и укреплять нашу границу с Австрией, с рейхом. Вам ясно?"
"Господин генерал, доктрина укрепления нашей границы с Италией, которую предлагаете вы и Рупник, гроша ломаного не стоит. Мы только напрасно теряем время и тратим бетон и государственные средства. Война на пороге, и это будет молниеносная война. Нет таких бункеров, которые способны задержать Гитлера и Муссолини. Они нападут на нас с воздуха и прежде всего нанесут удар по Белграду. Наступление будет вестись со всех сторон, а хорватские солдаты и офицеры постараются разрушить армию изнутри. Какая фортификация?! Вы, господин генерал, полагаете, что со времен Первой войны ничего не изменилось. Вы…"
"Какая дерзость! Позор! Вы пораженец! Вы еще до начала войны требуете капитуляции!"