После обеда ребята выволакивают брезент и укладываются, а мною овладевает какое-то беспокойство, и я куда-то бреду. Если бы меня спросили, куда я направляюсь, я бы, наверно, принялся сочинять, но никто меня не спрашивает, себе врать не имеет смысла, и я иду к реке. Продираюсь сквозь кусты и поднимаюсь на песчаный бугор.
Вот оно, место, с трех сторон огражденное ольшаником. Ничего не белеет на кустах, и никто не танцует на берегу, но я сажусь на песок.
Грустно. Так мне сегодня грустно, что хочется завыть. Даже в горле першит.
Берег пуст и холоден, небо серое, как асфальт, и ветер гоняет рябь по реке.
Интересно, приходила она в тот день, когда мы с Федором ломали торсион?..
Я раздеваюсь и плыву на ту сторону. Вода холодная и жесткая: совсем забыл, что уже август. Вылезаю и, дрожа, долго хожу по песку, но на нем - только мои следы…
Ну и правильно: я знаю, что никому не нужен. Ни плохим женщинам, ни хорошим девчонкам. Нужен я только маме с Наташкой да, пожалуй, Славке с Федором. И я иду к ним.
Все как полагается: Федор пилит мундштук. Это уже третий по счету: первый он подарил Лихоману, второй потерял. Степан чинит сапог, а Славка вдохновенно травит:
- В Югославии, между прочим, парень без сна двадцать пять лет живет. И ничего, нормально. Женился, детишек завел, а спать так и не выучился. А это значит…
- Врут, поди, - сомневается Степан.
- Ну почему - врут? Официально заявлено. А это значит…
Я подсаживаюсь к Федору. Гляжу, как он пилит.
- Что, Генка, смурной? - спрашивает он. - Живот болит?
- Нет.
- А чего притих?
- Так…
- По дому заскучал?
- Ну что ты!..
- А что? Нормальное дело. Я, например, скучаю.
- Это оттого, Федя, что поздно ты женился, - говорит Степан. - А я со своей двадцать лет прожил. Все знаю насквозь, и открытий не предвидится.
- Что же это за жизнь без открытий, Степа?
- Нормальная жизнь.
- Скучно, - вздыхает Федор. - Нет, брат, я так не могу. Я, знаешь, все ждать чего-то должен, нового чего-то. После армии на завод пошел и - не мог. Каждый день одно: одна деталь, один станок, одна технология, один режим. Сбежал через полгода.
- Куда? - интересуется Славка.
- Поколесил маленько. Лес валил на Печоре. На Каспии рыбачил. Дорогу в Сибири строил. Даже золотишко на Вилюе мыл. Все никак к месту прикипеть не мог: мотало меня, как сорванный буек.
- А на завод обратно все-таки примотало? - спрашивает Степан.
- Случай! - улыбается Федор. - Пофартило нам с корешем на Вилюе, и подались мы этот фарт на шикарную жизнь менять. Ну, сам понимаешь, Сочи. Рестораны, море, девчонки и денег - вагон. Прокутились - обратно уже в жестком едем. И встречаю я в этом жестком мужика. Настоящего мужика: поговорили мы с ним, и снял я с полки свой чемодан. Так на завод вдвоем и прибыли.
- Борисыча, что ли, встретил? - уточняет Славка. - Да, Борисыч - это мужик.
- Все равно шататься - это не дело, - строго говорит Степан. - Человек на своем месте должен сидеть.
- Да что я, гриб? - обижается вдруг Славка. - Торчи где вылез, да?
- Я почему к Генке пристаю? - улыбается Федор. - Хочу, чтоб он сам понял, на своем он месте или нет. Если на своем, все нормально: включай прямую и - полный газ. А если нет, отрывайся, брат, пока не поздно.
- "Отрывайся"!.. - сердится Степан. - Ишь какие все искатели! Все ищут, шастают по стране и найти ничего не могут. Потому что за рублем шастают, вот и все. И ты за рублем гонялся, Федор, легкой жизни искал. А ее нет на свете, нету!..
- Нет, Степа, я за рублем сроду не гонялся, - говорит Федор. - Рубль никогда меня особо не интересовал, а вот дело… Не работа, понимаешь? Ну, как бы тебе объяснить?.. Работа - это когда ради денег вкалываешь, а дело - это не то. Это твое, понимаешь? Твое, кровное, где ты себя на месте чувствуешь. Ну вот я, к примеру. Я слесарь, и токарь, и шофер, и тракторист, и лесоруб, и механик - и это все работа. Честно я ее выполнял, не волынил, норму давал и все, что положено, а душа была холодна. Мог бы и успокоиться, наверно: многие с такой вот холодной душой работают. Да не смог. Я дело искал. И вот оказалось, я - испытатель. Здесь мое место. Здесь я по шестнадцать часов буду вкалывать, если нужно, бесплатно буду вкалывать. Потому что это - мое дело.
- Ну ладно, - сдаваясь, ворчит Степан. - Только шастать- это ни к чему, знаешь. Сиди, где сидишь, и доводи до совершенства то, что поручено. Это правильнее.
- Эх, Степан, до чего бы все просто да серенько было, если бы люди как пеньки на одном месте сидели.
- А ты сложного хочешь?
- Я хочу, чтоб всем дело по душе доставалось. Пусть ищут, пусть от папы с мамой драпают - вон как наш Генка. Из таких как раз что-то и выходит…
- Летуны из таких выходят! Летуны да рвачи!
Спорят они до позднего вечера. Я понимаю Степана: он любит порядок, ясность и ламинарное течение жизни. Федор - сторонник турбулентного ее течения, и наши со Славкой симпатии целиком на его стороне…
Утром ребята поднимают невероятный гвалт: кому-то пришла идея пойти на охоту. Все трое остервенело чистят свои ружья, которые до сих пор мирно хранились у Ананьича под замком, спорят насчет тайных троп и травят охотничьи истории. У Степана и Славки - новенькие "ижевки", а у Федора - старенькая, порыжевшая двустволка, но он-то как раз и охотник, а остальные купили свои пищали месяц назад, зато орут больше всех.
У меня ружья нет, но ребята великодушно приглашают меня в качестве собаки. Я отказываюсь, и вакантное место с восторгом занимает Фишка. В связи с этим они не кормят его, а сами съедают по три порции. Я управляюсь раньше них, приношу Фишке контрабандой пяток приличных костей, и он наедается до отвала.
После завтрака все трое отправляются в путь. Все как полагается: пес - впереди, ружья - за спинами. Прут почему-то в самую безлесную сторону, и фигуры их бесконечно долго маячат на горизонте. Когда они скрываются, я иду к реке. Вода холодная, и Аня, конечно, не придет, но я все-таки перебираюсь на ту сторону и ложусь на песок.
Вообще-то я торчу здесь зря, это ясно. Она уехала в Москву, потому что скоро занятия. Уехала, считая меня подонком, способным подглядывать. Мысль эта не вызывает во мне сомнений, но я продолжаю бревном лежать на песке. Солнце греет во все лопатки, никуда мне не надо торопиться и не торопиться тоже особо некуда. И почему же я не пошел с ребятами?
Кажется, я засыпаю. Ну, не вполне засыпаю, а впадаю в некую прострацию, как крокодил. Лежу, не шевелясь, ни о чем не думаю, ничего не хочу и ничего не ощущаю, кроме солнца. А потом чувствую шаги. Не слышу, а именно чувствую. Поднимаю голову и вижу толстую аборигенку: она идет прямо на меня и несет в руке босоножки.
- Привет! - говорю я и сажусь.
Аборигенка роняет босоножки и начинает визжать. И на визг из кустов выбегает Аня. Решительная и сердитая. Значит, не напрасно я не подался в собаки! Нет, не напрасно!.. Все выясняется: толстуху зовут Ниной. Аня поначалу дуется, но я ей быстренько все объясняю, и мир восстанавливается.
Настроение у меня что надо, и я рассказываю им, кто такие коммандос и как с ними надо сражаться, где полагается носить пистолет и как берут "языков". Ношусь по песку, падаю, переползаю, и сегодня все получается здорово.
- Врешь ты все, - сонно говорит толстуха. - Сочиняешь.
И сразу делается так нудно, что я элементарно скисаю. Даже начинаю подумывать, не переплыть ли мне на свою сторону…
- Что танцуешь? - интересуется Аня.
Что танцевать! Мои пижоны, с которыми я прошлепал по Москве не одну сотню километров, выучили меня по всем правилам. Но поскольку вы просите показать…
- Во дает!.. - говорит толстуха.
Аня вскакивает и начинает выкрикивать что-то темповое. Мы скачем, пока она не выдыхается.
- Хорошо прыгаешь, - признает она.
- Современный танец есть процесс самовыражения через темиоритм. Скажем, я мечтаю.
У толстухи впервые загораются глаза:
- Покажи!
До обеда учу девчонок танцевать. Аня более или менее знакома с малым джентльменским набором, но квалификация ее довольно низка. А Нина сроду не танцевала ничего, кроме доисторического фокса.
Кстати, эта самая Нина здорово нам мешает. Я набираюсь смелости и сообщаю это Ане.
- А что я могу поделать? - шепчет она. - Приходи сюда к восьми.
Вот это разговор! Природа опять начинает улыбаться…
- Ты когда уезжаешь?
- Дней через десять, если дедушка поправится.
- А если не поправится?
- Не болтай чепухи!..
Значит, сегодня в восемь! Я прощаюсь с девчонками и по возможности эффектно плыву на свой берег. Кажется, кроль вышел неплохим… Девочки что-то кричат и машут руками. Я салютую им, напяливаю комбинезон и топаю на базу.
На подходе меня встречает Фишка. Вид у него виноватый: хвост поджат. Я пытаюсь выяснить, что случилось, но он только вздыхает и прячет глаза.
Часа через полтора возвращаются охотники. У Степана на лбу шишка величиной с картофелину. Славка заметно хромает и волочит ружье за ремень, потому что у ружья пополам переломана ложа. Подойдя, он первым делом замахивается на Фишку и ругается длинно и заковыристо.
- Счастлив твой бог, Генка, - говорит Федор, улыбаясь.
- Ну, как охота? - интересуется Лихоман.
Славка опять заворачивает матом, швыряет свою бывшую двустволку и идет в сарай.
- Надо бы у него из задницы дробь повыковырять, - вздыхает Степан. - Заражение может быть.
- Ананьич, йод и толстую иглу! - командует Лихоман. - Давай, Федя, излагай существо.