Поляков вздохнул.
– Да что тут говорить? Сам знаю. Запевалу бы мне. А из кого выбирать? У меня в батальоне процентов шестьдесят, а то и поболе, акыны из Средней Азии. Они вообще по-русски два-три слова знают! А вы – песни петь, запевала. А наших я всех проверил – нет талантов. Хоть сам запевай, да я тоже не особо того – петь умею.
– Всё это я знаю. Но ты всё-таки займись этим вопросом ещё раз. Сам проверь. А вдруг прорежется что-то. Понял?
– Понял, – без энтузиазма кивнул Поляков. – Разрешите идти?
Довольный тем, что Рыжкин не стал припоминать вчерашний разговор, Жорка быстро ретировался. У себя в штабе он собрал подчинённых командиров, старшин рот и приказал сегодня же каждого бойца проверить на предмет наличия вокальных данных.
– А с узбеками и остальными нерусскими тоже разобраться: вдруг среди них запевала найдётся. Главное – чтобы голос был. А слова мы с ним выучим. Да попроще будьте – не в Большой театр солиста ищем.
На следующее утро замполит доложил: нет толкового запевалы. Надо искать на стороне.
– Ладно, – махнул рукой Поляков. – Нам главное – бойцов к бою готовить. А песни после петь будем.
Ближе к обеду, когда Поляков проводил в поле занятия по тактике, к нему вдруг прибежал запыхавшийся Петрович. Он был возбуждён, глаза горят. Остановившись метрах в пяти от командира, стал махать ему рукой: подойди мол! Сердце у Полякова ухнуло куда-то вниз. "С Натальей что-то". А тут ещё Петрович зашептал:
– Сергеич! Сергеич!
Это означало крайнюю степень взволнованности старшины. Хоть и был он на двадцать лет старше Жорки, и служили они вместе ещё в довоенную пору, называть командира по отчеству Петрович решался только в крайних случаях. И наедине. Поляков, приблизившись к старшине, только выдавил, как выдохнул:
– Наталья?
Тут у Петровича вообще челюсть отвисла. Он, будто совсем обалдел. Глаза выпучил.
– Наталья? Что Наталья? – замахал руками. – Да Бог с тобой. Наталья. В порядке Наталья. И, видя, как к бледному лицу командира приливает кровь, поспешно добавил: – Прости ты меня, дурака грешного. Прости, Сергеич.
Поляков медленно приходил в себя.
– Ну ты даёшь, Петрович. Чуть не ухайдокал командира. Ну, что у тебя?
– Товарищ капитан, не поверите! Большой театр. Настоящий большой театр.
Поляков потряс головой.
– Петрович, что ты мелешь? Какой Большой театр? Ты вообще о чём?
– Ну не хотите Большой, так Малый. Тоже сгодится. Скока служу, такого не слышал.
– Слушай, старшина, тебя по команде смирно поставить? Ты можешь толком, по-военному, доложить, что случилось?
– Так я ж докладую: там маршевая рота прибыла. В нашем селе у них сутки отдыха. Завтра дальше, в Сталинград уходят. А запевала у них – ну чисто из Большого театра. Не только в армии – я вообще такого не слыхал. Это я и хотел вам срочно доложить. Вот, – закончил он со вздохом.
– Ладно. – Поляков глянул на часы. – Так где им место выделили?
– На другом конце села. Где ещё? Всё ж занято.
– Вот и отлично. Значит, в столовую через всё село идти будут. Послушаем этого солиста.
Ближе к обеду Поляков занял позицию где-то посередине села. Так, чтобы и не светиться особо, и пройтись за строем, послушать хвалёного запевалу. Ждать пришлось недолго. Колонна только показалась на дальнем конце улицы, а Поляков уже расслышал звонкий голос запевалы. И слова такие знакомые, издали разобрать было можно.
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд,
Чтобы с боем взять Приморье -
Белой армии оплот.
Селяне высыпали к плетням у своих хат, рядом с красноармейцами семенила ребятня. Некоторые старались попасть в ногу со строем. Получалось плохо, но пацаны старались. Поляков оглянулся. Недалеко от него, у ворот своего дома, стояла молодая девушка и тихонько подпевала солдатам.
"И её за душу взяло, – подумал Поляков. И с сожалением: – Когда мы с песнями идём, народ у заборов не толпится. Что ж – всё понятно. Этому парню и правда, в Большом петь надо, а не здесь, в строю. И ведь уже завтра он вообще в пекло попадёт. И не видать Большому этого солиста. Надо думать, как его вырвать – вот задача".
Он ещё постоял немного, высматривая запевалу. Наконец увидел: высокий черноволосый парень. Худощавый. Впрочем, как и остальные. Больше ничего рассмотреть не удалось: запевала был в середине строя.
"Ладно, – самоуверенно подумал Поляков, – ещё насмотрюсь".
В офицерской столовой он быстро вычислил нового капитана. Потолкался на раздаче, выжидая, когда место освободится, и ловко подсел к нему. Бросил, как старому знакомому:
– Привет.
И принялся за еду. Общая трапеза сама по себе как-то сближает людей, а здесь – не просто ж они с улицы пришли – у всех было общее дело – война. И совершенно незнакомые люди быстро сходились. Как будто сто лет в одной компании. Жорка дал паузу минут в пять, потом спросил как бы между прочим:
– Надолго к нам?
Капитан исподлобья глянул на него, сдержанно ответил:
– Это ты у начальства спроси.
– Да ладно, не темни. Все и так знают – завтра в Сталинград.
– Ну так что ж спрашиваешь?
– Да так, для завязки разговора.
– А разговаривать о чём хочешь?
"Так я тебе сразу и сказал", – подумал Поляков. А сказал то нехитрое, что заранее подготовил.
– Лицо у тебя больно знакомое. Раньше мы с тобой нигде не пересекались?
Капитан несколько секунд внимательно разглядывал Жорку, потом, пожав плечами, сказал:
– Нет, не припомню. А там кто его знает? Всё может быть.
Жорка приободрился. "Уже хорошо. Не послал сразу, значит, поговорим". Он быстро дохлебал пустоватый суп и поспешил за окончившим обед капитаном.
Неяркое осеннее солнце пробивалось сквозь низкие тучи и пятнами ложилось на стылую землю. Ветер, сырой и холодный, пробирался под гимнастёрку Полякова и холодил тело. После тёплой столовой на улице было неуютно и зябко. "Пора уж и шинельку одевать, – подумал он. – Зимой крепко запахло. Того и гляди снег выпадет". Жорка поёжился и осмотрелся. Капитан стоял у входа в столовую под одним из клёнов, рядком высаженных вдоль здания. Он курил, по-фронтовому пряча папиросу в ладони. Поляков прикурил у капитана, с удовольствием выпустил дым колечками. Общее курево тоже сближает. Кивнул на капитанскую грудь с двумя медалями.
– Вижу, не первый год воюешь?
– Да какой первый? В финскую начинал.
– В финскую? Так мы, брат, с тобой один снежок топтали. Видишь, – он поддел на своей груди медаль "За отвагу", – тоже финская.
Капитан оживился.
– Так и моя "Отвага" финская. – Может, там и виделись? Ты где воевал?
– Я линию Маннергейма штурмовал. Как баран закрытые ворота. Мы ж как думали: пукнем, и финны сдадутся! А они такое нам устроили! Мама не горюй.
– Не говори. Я, правда, Маннергейма не штурмовал. Мы севернее шли. Ты про местечко такое Суомуссаями слышал?
Поляков задумался.
– Нет, что-то не припомню.
– Крепко тебе повезло. Наступать мы там пытались. Конец декабря, начало января. А нас с Украины в летней одежонке туда бросили. Мороз. Градусов двадцать, а может, и все тридцать. Всё равно холодно. Представляешь, в лесу на севере? Сугробы чуть ли не по пояс. И одна дорога узкая. Вот там и застопорили нас финны. Целую дивизию застопорили. Ни вперёд, ни назад. А они-то у себя дома. На лыжах. Налетят, постреляют и исчезнут – как будто и не было их. Там тысячи замёрзли, и столько же в плен попало. Так вся дивизия и накрылась медным тазом. Мне и ещё немногим вырваться удалось. – Он наклонился к Полякову. Почти шёпотом продолжил: – А комдива нашего Виноградова и его замов расстреляли. Так что ничего удивительного в том, что ты о Суомуссаями не слышал, нет. Мы ж только о победах трубим. А там позор был. – Он покрутил головой. – Такой позор! А мне вообще повезло – со многими, кто оттуда живой выбрался, чекисты разбирались. А меня сразу в другую часть перебросили. Там я и медальку свою первую получил. Это уже потом, когда эту самую линию Маннергейма прорвали. Там уже "уря-уря" – все герои.
Поляков оглянулся. Вокруг никого. Всё же наклонился к капитану.
– Ты что так разговорился? Знаешь, за такие речи можно и загреметь кое-куда. Ты меня и знаешь-то минут пятнадцать.
– Ну и что? Я в людях разбираюсь. Есть такие, что проверяй да проверяй. И ни фига не проверишь. Некоторых видно сразу: подлец. А с тобой… Знаешь, есть такой английский писатель – Киплинг. Читал?
– Киплинг? – Поляков задумался на минуту. Покачал головой. – Нет, не читал. Вот Джек Лондон, Вальтер Скотт, Марк Твен. Или там Стивенсон – этих читал. А Киплинга что-то и не слышал. Так что он, этот Киплинг?
– Этот Киплинг в одной своей книге, "Книга джунглей" называется, замечательную фразу сказал. Немыслимо ёмкую, очень хорошую фразу. Звучит она так: мы с тобой одной крови. Понимаешь? – Он замолчал на несколько секунд, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, переводя его с Жорки на себя и обратно, повторил: – Мы с тобой одной крови. Понимаешь? Это как пароль. Я это понял сразу. Потому и откровенничаю.
Поляков кивнул.
– Понял я, понял. – Повторил задумчиво: – Мы с тобой одной крови. Здорово. Интересно, где ты этого Киплинга выкопал?
– Где выкопал? Да я его на английском читал. У меня мама филолог, английский с детства заставила выучить. Он мне как второй родной. Но сейчас это не имеет никакого значения.
– Может, сейчас и не имеет. А вообще завидую. Здорово. А папа тоже филолог?
– Нет. Папа историк. Но тоже преподаватель. Они в университете работают.