IX
Вечером следующего дня нас сменили для отправки в лагерь. Я испытывал страшную усталость.
Наутро мы построились перед бараками, готовые к походу. Участники последнего крупного дозора, окончившегося неудачей, еще не вернулись из Минекура, где были собраны после этой операции.
- Невероятно! - сказал Лёсберг. - Уже полчаса, как они должны быть здесь!.. Но когда им кто-то больше не нужен, они просто оставляют его на произвол судьбы! Фельдфебель, вы велели сказать, что я не желаю видеть лейтенанта Линднера?
- Так точно, господин старший лейтенант.
Лёсберг уже давно произнес перед нами свою прощальную речь. Мы стояли и ждали людей из дозора. Трава между соснами была истоптана. Следы от повозок и сапог замерзли рельефными отпечатками.
Из-за края леса появился Зенгер - воротник расстегнут, винтовка висит за спиной слишком низко. Показались и остальные. Тащились как попало, вразброд. У одного каска на голове, у другого - в руках.
Такими я своих людей еще не видел. Это делалось умышленно.
- Почему ваши команды подходят в таком беспорядке, когда ваш командир роты намерен проститься с вами, унтер-офицер Зенгер?
Зенгер дал команду остановиться и построил людей.
- Один еще держит каску в руке, унтер-офицер Зенгер!
- Дозор Линднера без лейтенанта Линднера явился! - доложил Зенгер.
Лёсберг молча смотрел на него.
- Я вызвал вас сюда, - дрожа от бешенства, закричал вдруг Лёсберг, - чтобы проститься с вами! Я рассчитывал, что вы появитесь так, как я вас учил! - Тут он взял себя наконец в руки. - Я знаю, что вы-то во всяком случае неповинны в неудаче. Хорошему командиру удается все! От бравого солдата можно требовать невозможного, от труса - ничего! Ваш командир, которого сейчас здесь нет, оказался непригодным к делу, иначе сегодня были бы пленные, награды и слава. Трусость свела все на нет.
Лёсберг ускакал. В роте заговорили.
- Да, - услышал я чей-то молодой голос, - это вина лейтенанта Линднера.
- Заткнись, если ничего не смыслишь, - сказал Зенгер. - Кто это трус? Кто улизнул перед наступлением?
- Тихо! - скомандовал фельдфебель. - Рота, смирно!
Он отрапортовал командиру батальона, который прискакал верхом вместе с Ламмом.
- Где господин старший лейтенант Лёсберг?
- Только что ускакал, господин майор.
- Вы передали ему, что я хотел с ним здесь проститься?
- Так точно, господин майор, и даже вот только что еще раз напомнил господину лейтенанту об этом.
Майор обернулся к Ламму, что-то тихо сказал ему, повернул лошадь и, сжав губы, ускакал.
- Третья рота! - крикнул Ламм. - Я снова принимаю команду! Думаю, что вы также рады этому, как и я!
Мы двинулись. Люди обрадовались, услыхав, что Ламм снова их ротный. Через несколько часов марша мы прибыли на станцию, где нас должны были погрузить в эшелон.
Ламм отвел меня в сторону и хотел что-то сказать, но тут к нам быстро подошел Линднер.
- Извините, - сказал он Ламму. - Можно мне поговорить с Ренном? Это правда, что старший лейтенант назвал меня трусом?
- Правда.
- Что я должен делать?
- Поговорите, господин лейтенант, с нашим новым командиром роты.
Линднер обратился к Ламму. Они вместе пошли к майору. Ламм вернулся. Он был задумчив. Теперь он, верно, понял, почему я так невзлюбил Лёсберга.
Подошел поезд, и мы погрузились в вагоны.
Мартовское наступление 1918 года
I
Вечером мы остановились в лесистой долине, выгрузились и направились в ближайшую деревню. Здесь мы простояли два дня. Нам сказали, что отсюда мы будем передвигаться к месту сбора нашей наступающей армии по ночам, чтобы вражеские аэропланы не заметили перемещения таких больших масс войск.
Неожиданное отсутствие всякой дисциплины - когда люди вернулись из дозора в беспорядке - заставило меня задуматься. А как дерзко отвечал Зенгер старшему лейтенанту после провала операции! Я считал, что бунт в немецких войсках невозможен, но такое граничило с бунтом. Крупное весеннее наступление должно было покончить с войной. А иначе? Не может ведь война длиться вечно. Когда-нибудь должны же люди помириться.
Ночами шли, а днем маскировались и спали мало. Этот марш сомкнутым строем, в темноте, очень нас изматывал.
В нашей роте был пожилой солдат из Рудных гор; наружность его была весьма непривлекательна. Когда люди уставали, он запевал, и Ламм спускал ему то, что он при этом нарушал строй и шел рядом с ротой. Он запевал короткую строку, а рота подхватывала припев:
Когда кукушка запоет,
У нас от сердца отойдет,
У нас от сердца, сердца, сердца отойдет.
Все пели с подъемом. Запевале приходилось нелегко, когда встречался обоз, и он вынужден был отставать, а затем нагонять роту.
В его песенках было что-то необычное, и они не были грубыми; при этом он постоянно находил новые, и некоторые из них здорово отвечали нашему настроению. Мне бы хотелось узнать его поближе, но с такими, как он, не легко сойтись. У него было серое, равнодушное лицо - не сумрачное, но и не веселое, - и он не интересовался никем, кроме людей из своего отделения.
II
Мы прибыли в большую деревню в Пикардии, стали там на постой и занялись строевой подготовкой.
Двое из моих людей отрезали подметки от башмаков и отправили их домой, так как там уже нельзя было достать кожи. Я доложил об этом Ламму. Он приказал провести проверку всего наличия обуви. В других взводах, где было больше пожилых и семейных людей, чем у меня, не хватало еще больше.
Некоторые открыто говорили, что не хотят погибать под пулями и следовало бы, пока не поздно, смыться.
Я понял, что унтер-офицер Зенгер, которому после дозора я не вполне доверял, совсем безобидный человек, только не умеет держать себя в руках, когда его что-нибудь выведет из равновесия.
Хартенштейн подружился с Бессером - невысоким разбитным солдатом, лет тридцати. Бессер был официантом и побывал почти во всех странах Европы, кроме России, о чем я очень сожалел, потому что мне давно хотелось побольше узнать об этой стране, которая всегда была для меня загадкой, а теперь, после большевистской революции, - особенно. Бессер тоже постоянно говорил об этой бессмысленной войне и о том, что солдатам пора отказаться участвовать в ней.
Как-то раз я сказал Хартенштейну:
- Почему ты связался с ним?
Хартенштейн засмеялся:
- Потому, что он лучше всех, кого я знал. Он только так говорит, но доведись до дела, ты увидишь - он еще себя покажет.
Впрочем, я и сам стал уже сомневаться в целесообразности войны.
III
Как-то за ночной переход мы прибыли в один из промышленных районов. Стоявшие там до нас войска только что оставили этот населенный пункт; мы расквартировались и легли спать.
Здесь мы пробыли сутки и не узнали ничего нового, кроме того, что числимся армейским резервом.
На следующее утро, еще не рассвело, был получен приказ выступить. Мы построились на узкой дороге.
Перед строем появился Ламм верхом на лошади.
- Первый удар был успешен. Первая и вторая английские позиции в наших руках. Сегодня начнется наступление на третью позицию. Но по данным авиационной разведки окопы в третьей линии не глубоки.
Мы двинулись. Утро и в этот раз было пасмурное.
Все явственнее становился слышен гром канонады. Впереди в небе висели три аэростата. Они то сближались друг с другом, то расходились, а мы никак не могли к ним приблизиться. Это говорило о том, что их буксируют. Справа и слева от дороги колонны повозок становились все плотнее. Нас обогнал грузовик.
- Эй, смотри, снаряды!
Из грузовика в обе стороны торчали четыре снаряда.
Мы остановились. Слева в некотором отдалении темной массой копошились люди. Время от времени оттуда доносился грохот. Там стояли орудия очень крупного калибра.
Здесь мы пробыли сутки, разбили палатки: У меня была карта французского фронта. Мы продвигались от Сен-Кантена. Вероятно, нам предстояло пройти с боями до Амьена и отрезать французов от англичан. Может, это положит конец войне? Должна же она когда-нибудь кончиться.
На следующий день мы прибыли в район оставленных позиций. Перед нами была широкая, голая равнина, изрытая окопами.
Раньше мы шли, скрываясь в траншеях, теперь же - поверху и видели окопы сверху.
Мы пересекли проволочные заграждения с одиночными окопчиками для секретов и приблизились к английской позиции. Здесь велись работы по восстановлению дороги. Мы продвигались медленно, с остановками.
Солнце садилось. Мы прошли оставленную англичанами позицию. В окопе лежало два трупа.
Переночевали в низине; там, среди лугов, струился ручей. Кругом валялись листы гофрированного железа, и мы соорудили из них себе укрытия. Неподалеку оказался брошенный английский лагерь с островерхими палатками. Солдаты из отделения Хенеля притащили одну такую палатку, прихватили новые шинели, ботинки, бритвенные приборы. Палатку они тоже решили оставить себе.
- Если хотите ее таскать, - сказал я, - мне что.
Они, верно, полагали, что у меня отыщется для нее местечко на пулеметной повозке. На следующее утро они ее бросили.
По узенькому мостику, сооруженному из подручного материала, переправились через маленькую речку. Там, на крутом берегу, лежали трупы шотландцев в коротких юбочках. Башмаки и носки с них были сняты. Многие из моих людей уже носили хорошие английские шнурованные сапоги. Слева от дороги стояла покинутая батарея, и валялись трупы французов.
Мы снова переночевали в траншее; с подветренной стороны натянули в два слоя палатки.