Выше шла речь о характерном стиле Людвига Ренна. Менялся ли он на протяжении его долгого творческого пути? В общем и целом, несмотря на заметные идейные сдвиги, он оставался неизменным. Все время кажется, что в этом стиле есть какая-то тайна, ибо предельная простота его вводит в заблуждение. Сам Людвиг Ренн говорит по этому поводу: "Просто - в смысле ясно, легко для усвоения, доступно. Это значит - выглядит просто, итог выглядит просто, но метод в высшей степени сложен, и путь к этому не легок". В ряде выступлений последних лет жизни Людвиг Ренн несколько приоткрыл завесу над тем, что принято называть "творческой лабораторией" писателя. В частности, он отметил, что язык, которым написаны его книги, представляет собой результат сознательного отбора. Он старался избегать диалектно окрашенной речи, поскольку считает, что диалекты не всем читателям будут понятны; с другой стороны, "гладкая" речь, построенная на чистом литературном языке, кажется ему чем-то ненатуральным. "Я стремлюсь писать языком средним между народным и литературным, я пытаюсь оба эти языка синтезировать".
Неоднократно высказывался Людвиг Ренн по поводу "точности" своих книг, их фактической основы, подчеркивая, что его творческое воображение всегда идет от жизни и опирается на реальные события или реальные знания. "Основа всех моих книг - детальное изучение исторических источников". Этот принцип выдерживается Людвигом Ренном во всем, вплоть до конкретного описания: "Точное изображение действительности возможно только через внимание к мельчайшим деталям". О том, как работал Людвиг Ренн, дает наглядное представление такое его рассуждение: "Слова должны всегда стоять в том порядке, в каком читатель должен пережить их, например, не следует писать: "зеленый, тянущийся через несколько холмов луг", поскольку сначала нужно ведь знать, что речь идет о луге и это слово нужно поставить во фразе первым. Для того чтобы ясно представить себе самое важное, я всегда представляю себе всю картину в целом, со всеми деталями, освещением, каждым шорохом и каждым душевным движением. Потом я описываю ее и удаляю все, в чем нет абсолютной необходимости". Позднее он говорил: "Каждое событие можно понять и обрисовать макроструктурно и микроструктурно. Точная правда рождается и из того, и из другого. Я пытаюсь объединить и то, и другое".
Франц Фюман приводит интересный пример безупречной точности изложения, взятый им из книги "Война": "Мы ехали на передовые позиции с большим транспортом выздоравливающих. Куда же мы приедем? Путь шел через Мец. Полк, следовательно, должен будет снова занять позиции на южном фланге фронта". "А теперь попробуем, - пишет Франц Фюман, - опустить вторую фразу таким образом: "Мы ехали на передовые позиции с большим транспортом выздоравливающих. Путь шел через Мец. Полк, следовательно, должен будет снова занять позиции на южном фланге фронта". Тут уже нет специфической атмосферы неизвестности. Более того: появилась иная, псевдо-героическая атмосфера крикливых фронтовых корреспонденций. Четыре слова решают все, четыре маленьких, обычных слова, совсем простая фраза, которую может составить любой ребенок. Любое "больше" было бы "меньше". Это - сделано; и конечно, это могло быть так сделано, потому что было так пережито".
Пятидесятилетний писательский путь Людвига Ренна позволяет проследить характерные изменения, которые на протяжении многих лет происходили в его творчестве. С годами в рамках свойственной всем его книгам лаконичной манеры письма и сухого, "делового" тона намечалось стремление к более определенному выражению симпатий и антипатий. Былая полемически подчеркнутая сдержанность в проявлении каких-либо чувств уступала место ясной и недвусмысленно утверждающей интонации там, где речь шла о любимых героях Людвига Ренна. Начало этого процесса можно увидеть еще в романе "Перед большими переменами" (1936), прежде всего в тех сценах, где автор рисует героев антифашистской борьбы. Именно в них автор начинал видеть масштаб, по которому читатель мог судить об истинной ценности поступков других героев книги. Этот взгляд мы найдем во всех произведениях Людвига Ренна для детей вплоть до книги "На развалинах империи", где перед читателем встанут образы революционеров и вождей немецкой революции.
Со свойственной ему ясностью мышления и привычкой к обобщениям Людвиг Ренн сам отметил эту перемену в своем творчестве, связав ее с воздействием жизни ГДР, строящей социализм. В статье "Мой путь" он писал: "Первая мировая война сделала меня таким чувствительным к фразам о боге, отечестве и героизме, да и к любой фразе, что мне казалось, будто я должен отказаться от всего изученного и от любой формы, использованной в прошлом. Событие должно говорить само за себя и быть воплощено без всякого пафоса, в трезвом изображении - это была вовсе не плохая схема для осуждения господствовавшего тогда буржуазного мира. Но сегодня она кажется мне слишком уж трезвой. Во всяком случае, она не подходит для воплощения нашего нового идеала созидания, устремления к будущему".
Немалая роль принадлежит Людвигу Ренну как наставнику молодых писателей ГДР. В частности, именно он поднял вопрос о необходимости в большой реалистической литературе осветить "изнутри" путь солдата гитлеровской армии, показать, как в этом солдате зарождались сомнения в истинности идеалов, за которые он сражался. Эта тема, которая уже после выступления Людвига Ренна вызвала к жизни много значительных книг (Франца Фюмана, Дитера Нолля, Макса Вальтера Шульца, Германа Канта и др.), привлекала его внимание потому, что она давала возможность на жизненно достоверном и остром материале показать и трудности и закономерность разрыва с прошлым, нравственного перелома в массах немецкого народа. Большую роль в становлении литературы ГДР сыграли и его книги для детей и юношества. Когда-то Алекс Веддинг восторженно приветствовала "Трини", первую детскую книгу Людвига Ренна; сейчас можно с уверенностью говорить; что характерный для его книг прямой и ясный стиль оказал воздействие на многих детских писателей ГДР (например, на Бенно Плудра).
Но сколь велика дистанция между Людвигом Ренном-писателем на разных этапах его развития, в книгах, принадлежащих к разным жанрам? Работа над книгами для молодого читателя означала новый этап в творчестве Людвига Ренна, отмеченный новыми темами, новым подходом к воплощению жизненного материала, Яновым читательским адресом. Тем не менее сам Людвиг Ренн говорил: "С одной стороны, я военный писатель, с другой стороны, писатель для детей, и то и другое развивается вместе и существует вместе". Такой чуткий художник, как Франц Фюман, находит общее между детскими и автобиографическими книгами Людвига Ренна. Он пишет о "Людвиге Ноби" и о "Трини Ренн". При взгляде на совокупность созданного Людвигом Ренном нам прежде всего бросается в глаза цельность дела его жизни и стоящая за ней цельность его личности, и сами изменения в его творчестве, шедшие неуклонно, в одном направлении, без отступлений и зигзагов, выступают как выражение этой цельности. К какой бы области литературного творчества он ни прикоснулся, он всюду сказал новое слово - будь то военная тематика, автобиографический жанр, путевые очерки, книги для детей и юношества и т. п. Он принадлежит к тем писателям, творчество которых стало связующим звеном между гуманистической немецкой культурой прошлого и социалистической культурой настоящего.
П. Топер
Война
С благодарностью Фрицу Герберту Леру
Наступление
Приготовления
Объявили мобилизацию, и я стал ефрейтором. Поехать к матери я не успел и попрощался с ней в письме. А в день выступления получил ответ.
"Мой мальчик! Будь честным и справедливым. Вот все, что я могу тебе написать. У нас тут дел по горло. Твой брат тоже призван, и нам, двум женщинам, приходится со всем справляться самим. На внуков еще рассчитывать нельзя. Посылаю тебе пару теплых носков.
Будь здоров!
Твоя мама".
Я сунул письмо в бумажник и пошел в столовую, чтобы взять почтовой бумаги. По коридорам бегали люди. В столовой они толпились у стойки.
- Эй, Людвиг! - Цише, ухмыляясь, пододвинул мне рюмку водки.
- За первого русского!
Я чокнулся с ним.
Макс Домски, Сокровище, сидел на столе и болтал ногами. Он смотрел то на одного, то на другого и радовался.
Позади бородатый, толстый ефрейтор держал речь:
- Мы зададим этим собакам жару, будут помнить немцев! - Это его распалило: - Я знаю этот сброд! Не зря три года пробыл в Париже! Как завидят немецкого ландштурмиста, тут же дадут тягу!
Я купил почтовой бумаги и вышел. Сокровище побежал за мной. Я даже не взглянул на него.
- Ты что - не радуешься? - спросил он.
- Напротив! - сказал я холодно.
- Так почему не остался внизу?
- Не люблю болтовни!
Я умолк. Мне показалось, будто он хочет что-то сказать.
Мы вошли в нашу комнату, я сел на табурет и спросил:
- Ну, что у тебя?
Он уселся за стол и посмотрел на меня так, будто чего-то от меня ждал. Мой вопрос он вроде бы пропустил мимо ушей.
- Ты боишься войны? - спросил я.
- Так все же радуются.
Я задумался. Похоже, в мыслях у него сейчас все смешалось: война, опасность, смерть.
- Людвиг!
Я вздрогнул. Он ни разу еще не называл меня по имени.
- У меня нет отца. - Он сказал это смущенно, словно боялся жалости. Что мне было делать? Пожать ему руку? Но этот малый вовсе не казался слюнтяем.
- Макс, у тебя есть брат! - сказал я. И мне стало неловко.
Он очень спокойно поглядел на меня. Он понял меня! А ведь часто не понимал самых простых вещей.