И снова он взялся за свою лопату и продолжал свою печальную работу. Бережно и нежно, собственными руками он уравнивал и приглаживал землю по бокам дорогой ему могилки, и осторожно, без отвращения, оттуда вынул бедного червяка, на которого указал Лионель - и видно было, что в его глазах и это низшее изо всех Божиих творений имело цену, как частица того целого, которое Духом Своим оживотворил и освятил Господь. "Тяжело человеку взрослому переносить испытание, - но вдвое тяжелее такому малому ребенку - ему в горе не сказывается еще Господь… видит он в испытании лишь горе - одно. Боже! помоги всем нам, изнемогающим и грешным! Жасмина! Жасмина! Моя девочка! Мой цветок милый, и кто мог ожидать, что ты так скоро понадобишься своему Господу! "Слёзы неудержимо хлынули у него из глаз и закапали в могилку, которую он копал все глубже. "Но Он, ведь, Бог любви! Не взыщет Он за эти слезы, и, в свое время, Он Сам доведет мою бедную, измученную душу до сознания, что все к лучшему… и пришлет за мною моих двух ангелов, когда придет время мое… а оно уже близко, не долго мне ждать теперь… не долго, цветок мой дорогой!…" Одной рукой он утер свои слезы и терпеливо продолжал печальную работу свою. Наконец, могилка была окончена - внутри вся выложенная душистыми, миртовыми ветками, она теперь походила на мягкое, зеленое гнездышко. Прикрыв ее двумя дощечками, чтобы защитить от ночной росы, он взвалил на плечи тяжелую лопату и побрел домой, размышляя с тоской о том, что предстояло ему пережить на следующее утро, когда все то, что еще оставалось при нем от его девочки, будет, с молитвою и благословением, предано земле.
Тем временем, Лионель переживал страшную муку. Он выбежал с кладбища, едва сознавая, что делает, и очнулся только, когда очутился один под темной сенью сосен и дубов. Голова его горела, и сухие глаза были как в огне - он бросился на мягкую траву и заставил себя думать: и так, Жасмина умерла! Светлое создание с небесно-голубыми глазами, и нежной, детской улыбкой - теперь лежит бездыханное, окоченелое в гробу! Как было этому поверить! Он вспоминал, как он видел ее в последний раз: она выглядывала из-за своих цветов, и так мило проговорила нежным, грустным голоском: "бедный Лиля? боюсь, что ты больше никогда меня не увидишь!" A затем - ее последнее прощание: "прощай, Лиля! - не надолго!"
- "Не надолго! а - теперь было - прощай навсегда! О, маленькая Жасмина! Бедная, бедная, маленькая Жасмина!" жалобно простонал он. Он не плакал - горе пресекло у него благодатные слезы…" И зачем все это было, - спрашивал он себя - вся эта доверчивая нежность, эта милая невинность, эта наивная, таинственная вера во Христа и в Его ангелов - зачем? "Ах, до чего это жестоко!" громко воскликнул он, приподняв свое бледное, искаженное личико к небу, которое чуть виднелось сквозь ветки деревьев. "Безжалостно было создать и ее - безжалостно было создать и меня - если так все кончается… О! как безжалостно, и бессмысленно, и жестоко!" Он встал, выпрямился и простоял несколько минут неподвижно с крепко сжатыми руками, и потупленным взором. "А вдруг - все эти ученые люди ошибаются… вдруг Атом-то и есть - Бог, а Христос - не миф - а То, что так чудно возвещает Евангелие - тогда - Жасмина теперь - там… потому что за этой жизнью, есть жизнь другая… Но как, как узнать правду?" Задумчиво
он сделал несколько шагов вперед, и вдруг озарила его мысль, от которой глаза его засверкали и румянец разлился по его личику. "Да, да - так я узнаю эту тайну," шептал он про себя - "иначе, нельзя - а так, все, все сам узнаю!…"
Какое-то торжественное спокойствие вдруг нашло на него - оно сказывалось и в его взгляде и в каждом его движении. Не торопясь вышел он из леса, медленно спустился с горы, на которую так недавно вбежал как безумный - и степенным шагом, потупив глаза, пошел по дороге, которая вела мимо церкви; - поравнявшись с кладбищем, он даже не поднял глаз. У самого дома он встретился с профессором Кадмон-Гором, который энергично шагал взад и вперед по большой аллее.
- "Ну, что же!" воскликнул профессор - "прогулка удалась?"
Лионель ничего не ответил. Профессор пристально на него посмотрел.
- "Как же это, снова вам нездоровится?" спросил он.
- "Не то чтобы совсем нездоровилось" - стараясь улыбнуться, ответил Лионель, "но, я был на кладбище, и там пономарь - копает могилку для своей девочки, которая скончалась от дифтерита, пока мы были в Клеверли - она была совсем, совсем маленькая - только шесть лет ей было - и я ее знал - ее звали Жасмина."
Профессор Кадмон-Гор был не много озадачен: апатичный мерный голос, которым говорил мальчик, его странно потупленные глаза, измученное, нахмуренное лицо неприятно поразили его. Ничего не зная собственно о самой Жасмине, он не на ней остановил свою мысль, и резко сказал:
- "Совсем не для чего вам слоняться по кладбищам - противные, сырые…"
- "Да", перебил его Лионель, улыбаясь странною улыбкой, "но однако все мы там будем - и нас положат туда - где ползают черви - тем все и кончится…"
Раздражение профессора все росло.
- "Не говорите глупости, Лионель!" с досадою пробормотал он, "сколько раз я уже повторял вам, что говорить подобные вещи не уместно!"
- "Отчего?" спросил мальчик, "ведь, умираем мы все - не так ли?"
- "Конечно, конечно, но нет никакой надобности об этом думать," промолвил профессор. - " Станет жить, пока живы, была любимая поговорка древних Греков, которые умели наслаждаться и жизнью и знанием - поговорка мудрая, ее помнить и нам не мешает."
- "Неужели в самом деле, вы это находите? Неужели?" - как-то иронически спросил Лионель. "Не сдается ли вам, что в конце концов они были не что иное, как глупцы - все их знание к чему их привело? - и они все - умерли… все бесцельно - и оттого нелепо и так невообразимо глупо!"
Профессор строго посмотрел на него.
- "Видно, что вы слишком утомились", с притворною холодностью заметил он. "Советую вам пойти к себе и прилечь; переутомлять себя теперь особенно вам вредно. И с какой стати вам понадобилось идти на кладбище - смотреть, как роют могилу, я даже представить себе не могу.
- "Я был на кладбище, "каким-то неестественным голосом произнес Лионель, - "не для того, чтобы видеть, как роют ей могилу, - а для того, чтобы видеть ее саму… Я думал, что она жива, - я не знал… я не мог ожидать, что она…" выговорить страшное это слово, он не мог… он помолчал с минуту, крепко закусив губы, и затем спокойно продолжал - "вы знаете, я уже столько раз говорил вам, - я не могу себе выяснить, для чего нам дана жизнь - это ожидание последней казни - смерти… Все кажется объяснимо, кроме этого - даже вы не можете мне сказать то, что я узнать хочу, - что же, остается мне постараться самому выяснить себе этот вопросу - он очень меня интересует."
Как-то странно, снова не естественно прозвучал его голосу - он приподнял свою тапочку и медленно направился к дому. -
Профессор с беспокойством, смотрел ему вслед, - предчувствие чего-то недоброго, точно коснулось его…
- "Странный мальчик! очень странный!" размышлял он про себя, - "но, вместе с тем и способный и вдумчивый и послушный… Только бы силы физической у него хватило, выработается из него человек крепкий, его ожидает блестящая будущность, - одно, что здоровье у него плоховато." Он еще раз прошелся большими шагами по аллее и вдруг остановился, добродушная улыбка осветила его морщинистое лицо. "Удивительное дело, - право удивительное, - мне самому трудно поверить но факт тот, что я этого мальчика полюбил! Да, положительно полюбил! Оно кажется и странно и не правдоподобно, и я не постигаю, как это могло случиться, - но сознаюсь, я его просто-на-просто - люблю!" И он засмеялся. Обыкновенно смех не придавал привлекательности его наружному виду, но на этот раз, в его потухших глазах засветилось нечто такое, что поистине можно было-бы назвать - красотою.
Глава XIV
Настала ночь - тихая и ясная. Месяца не было, - в синеве небес царили одни звезды. На краю горизонта все было окутано прозрачной мглой - сквозь нее, как призраку выступали далёкие горы и чудилось, что именно за их нежными очертаниями лежит недосягаемый, волшебный край. В неподвижном воздухе пахло душистым клевером и вновь скошенной травой; в потемневшей, но еще густой, зелени чувствовался как-бы намек на приближение осени, - а надо всем - стояла тишина - таинственная. невозмутимая - точно многомиллионные голоса природы вдруг замолкли по велению Того голоса, Который во время оно воспрещал и буре, и волнению воды…
В " большом доме," - так называли в деревне дом, временно занимаемый м-ром Велискуртом, также царило глубокое молчание. Все спали - только не спал еще Лионель. Он сидел на краю своей кроватки, не было и помину сна в его широко раскрытых глазах; лицо его разгорелось от внутренняя возбуждения, видно было, что напряжены все нервы, что мозг сильно работает, - но в той улыбке, которая изредка появлялась на его полураскрытых губах, сказывалось что-то совсем детское, милое… что-то наивно-радостное.
В этот вечер он пошел спать в обычный час. Он простился с отцом, который, будучи занять чтением вечерней газеты, вскользь взглянул на него и едва кивнул ему головой. Простился с профессором Кадмон-Гором, который ласково пожал ему руку, и не отрывая глаз от огромной книги, развернутой перед ним, рассеянно, бессознательно пробормотал: - "Прекрасно! да - да - конечно! Вы собираетесь идти спать, это хорошо! - прощайте!"