Я отстегнул флягу и протянул ему. Он вцепился в нее своими короткими рыжими волосатыми пальцами и так и прилип к горлышку толстыми красными губами. Он выпил всю воду одним духом. Я смотрел на его дергающийся при каждом глотке кадык и думал о том, почему его привело в такое исступление упоминание о цвете неба.
- Теперь говори, - приказал я ему, отбирая пустую флягу. - Говори, что ты знаешь о сером небе.
Он зыркнул по сторонам своими маленькими, злыми глазками, потом уставился почему-то на мой сапог и заговорил…
Он писарь из отдела контрразведки танковой дивизии. Допрос проводил офицер отдела, некий гауптман, ему помогали два солдата, а он только писал, вел протокол. Он плакал, размазывая по жирным щекам грязные слезы и торопливо говорил, что только вел протокол и больше ничего. Нельзя же человека расстрелять только за то, что он вел протокол… Он лишь присутствовал, он ничего не делал, только смотрел и записывал вопросы и ответы. Ответов, собственно, не было, а вопросы были. Господин гауптман немного вспыльчив, наверное, можно было бы многое не делать… Но те девушки так упрямо молчали, так упрямо, что хоть кого таким упорством можно вывести из терпения. И снова началось нытье: он, дескать, только писарь, он ничего не делал - только писал, у него хороший почерк, и ему доверяли писать, он быстро пишет, как стенографист, а так он - простой солдат, простой солдат, он только выполнял приказание…
Во время этого бесконечно путаного бормотания я заметил, что он держался рукой за внутренний карман мундира.
- Давайте, что у вас там. Живее, - внезапно оборвал я его.
Он вздрогнул, лихорадочно стиснул карман рукой.
- Живее, живее, кому говорю. Давайте все, что есть!
Он нехотя полез в карман и протянул мне пачку сложенных вчетверо, исписанных листов.
Я развернул первый из них. Это был тот самый документ, один из многих сотен, которые никакой Манштейн, никто из виновных в ужасах минувшей войны и тех, кто ведет сегодня холодную войну, никто из них никогда не посмеет привести в своих "воспоминаниях".
Передо мной был протокол допроса трех пленных советских девушек-связисток. Вел допрос действительно некий гауптман. Под протоколом его подпись - четкая, спокойная. А записывал все вот этот, судорожно глотающий слюну, белобрысый детина с дергающимся кадыком. Это его короткие рыжие пальцы выводили каллиграфическим почерком вопросы и ответы, его ручищи - каждый кулак с пудовую гирю - ни разу не дрогнули: ни одной помарки в протоколе. И мне стало ясно, почему такой животный страх вызвало у него случайное упоминание о цвете неба. Вот, что мне удалось установить, связав воедино сбивчивый рассказ писаря отдела контрразведки "СС" и составленный им документ…
…Девушек привели в штаб танковой дивизии "СС" на рассвете. Я говорил вам, какая сложилась в те дни обстановка на нашем участке фронта. Прорыв танков противника был мощным и внезапным. Противник вклинился в нашу оборону, мы вынуждены были отойти, и ночью, в тумане немудрено было заблудиться и более опытным людям. Может быть, связистки шли на какой-то пункт связи или на НП и не знали, что это место оказалось в руках врага. Ведь девушки могли получить задание еще до прорыва вражеских танков.
Трудно сказать, как это произошло. Свидетели тому лишь ночь, да дождь, да туман…
Так вот и попали три советские связистки в лапы господина гауптмана.
Обыск ничего не дал. Все документы девушки, видимо, успели каким-то образом уничтожить. Но на их солдатских погонах были эмблемы связистов. Солдат связи, он по роду своей службы может очень многое знать. Если он даже сообщит количество своих абонентов, то и по этим данным можно установить многое. Короче говоря, именно эмблемы связистов привлекли к пленным девушкам особо пристальное внимание офицера контрразведки фашистской танковой дивизии.
Был вызван писарь, - гауптман во всем любил точность и порядок. Начался допрос.
- Фамилии, - не то приказал, не то спросил офицер.
Девушки молчали.
- Хорошо. Тогда по порядку. Твоя фамилия? Твоя? Твоя?
Трижды повторен вопрос, трижды в ответ - молчание.
- Как писать? - спросил писарь.
- Пиши: они молчали, - отрезал гауптман. - Не хотите назвать себя - не надо. Скажите, какой вы части: ты, ты и ты?
- Куда вы направлялись, куда шли? Ты, ты, ты?
- Как фамилия твоего командира? Сколько танков вы видели на вашем участке? Ты, ты, ты?
- На каком участке сосредоточена артиллерия? Ты знаешь? Ты?
У гауптмана была своя система "психологического" допроса. Он говорил отрывисто, повелительно, перемежая вопросы военного характера с неожиданно простыми: откуда родом, есть ли родители, сколько лет, какое сегодня число. Надо заставить пленного ответить хотя бы на один самый незначительный вопрос, потом будет уже нетрудно запутать его, и тогда он уже сам расскажет о важном. Так думал гауптман. Но время шло, и все раздраженнее, резче, как удары бича, звучало: "Отвечай, ты, ты, ты!"
Господин гауптман начал терять терпение, А писарь с педантичной аккуратностью, без помарок заносил в протокол бесчисленные вопросы и после каждого, не менее аккуратно, выводил: "Они молчали"…
Наконец перечень вопросов иссяк.
- Будете молчать? - сказал гауптман. - Отлично. Тогда считайте, что первый сеанс окончен. Вините себя во всех последствиях. Начнем снова. Фамилия? Молчите? Тогда, чтобы как-то вас отличать, запишем пока что приметы.
Прищурившись, гауптман смотрел на сидящих перед ним на скамье девушек и диктовал: "Захвачено трое пленных. Воинское звание - солдаты. Род войск - связисты. Пол - женский. Фамилии - неизвестны. Первая: рост - высокий, глаза и волосы черные. Возраст - двадцать - двадцать два года. Именуется - Черная. Вторая: рост - высокий, глаза - карие, монгольского разреза, шатенка, возраст - не больше двадцати. Именуется - Азиатка. Третья: коротышка, глаза голубые, на щеке родинка, волосы светлые, рыжеватые, возраст - восемнадцать-девятнадцать, может быть, и меньше. Именуется - Рыжая".
- Вот все, что я мог сделать за вас, - издевательски сообщил девушкам гауптман. - На остальные вопросы вам придется отвечать самостоятельно. Предупреждаю - хуже будет, если мне придется помогать вам. В дальнейшем это будет не так безболезненно. Вопрос первый: куда вы шли, куда направлялись? Отвечать Черной.
"Они молчали", - записано в протоколе.
- Черная, встать!
Девушка вздрогнула, но не двинулась с места.
- Щель. Одну руку, - приказал гауптман солдатам.
Те схватили черноволосую девушку и подтащили к двери. Вывернув ей руку, просунули пальцы в щель между притолокой и дверью.
- А вы смотрите, не сметь отворачиваться! - прикрикнул гауптман на двух девушек, оставшихся на скамье. - Черная, будешь отвечать?
"Они молчали", - записал писарь.
- Начинайте, - скомандовал гауптман.
Один из солдат стал медленно прикрывать дверь. Девушка побледнела, рванулась… Но разве вырвешься из рук палачей…
- Тебе больно, больно? А вы видите? Ну, из какой части? Кто командир? Отвечай, ты, ты!
"Они молчали", - так записано в протоколе.
- Кончайте! - крикнул гауптман.
Гитлеровец рывком захлопнул дверь. Короткий, пронзительный крик нечеловеческой боли и внезапная тишина…
Черноволосую девушку, распростертую в обмороке на полу, отливали из ведра холодной водой. Гауптман стоял перед ее двумя оцепеневшими от ужаса подругами, покачиваясь на носках скрипящих сапог.
- Вы видели? Ей очень больно. Вам будет еще хуже. Будете отвечать на мои вопросы?
"Они молчали", - вывел в протоколе писарь. Протокол надо вести точно - господин гауптман любит порядок…
Черноволосая девушка встала, шатаясь подошла к скамье и опустилась на свое место. Маленькая девушка, самая юная из трех, та, кого гауптман назвал Рыжая, незаметно придвинулась, подставила свое плечо, чтобы на него можно было опереться. Губы у нее дрожали. Она не в силах была оторвать взгляда своих голубых, полных слез глаз от изуродованных, залитых кровью пальцев подруги.
- Тебе страшно, Рыжая? Не заговоришь - не то для тебя придумаю. Хочешь посмотреть еще раз, как это делается? - зашипел офицер, брызгая слюной ей в лицо. - Черная, в щель другую руку!
Солдаты бросились исполнять приказание, но девушка властно отстранила их и с протянутой вперед здоровой рукой сама медленно пошла к двери. Если гауптман сумел заметить растерянность и слабость самой юной, то не ускользнуло это и от черноволосой девушки.
Она шла на пытку, чтобы своим страданием, своим презрением к этому страданию дать силы другим. Вот она уже у самой двери. Кто осудит ее за то, что последние шаги были короче других: вместо одного - два медленных. Секунда колебания… Толчок ногой - дверь приоткрылась, и девушка просунула пальцы своей здоровой руки в образовавшуюся щель. И только тогда оглянулась она на застывших в немом ужасе своих подруг. Она кивнула им ласково, ободряюще и дерзко, вызывающе - гауптману: начинайте, дескать, чего же вы-то испугались?
Молчание прервал равнодушный голос писаря:
- Господин гауптман, как ее дальше именовать? Она сменила окраску, теперь не черная, совсем белая.