Наконец и сам "полтинник" приходит в движение, подчиняясь незаметным, неслышным приказам командиров рот. Один за другим появляются на взлетной полосе вертолеты и быстро, взяв на борт десант, уходят в небо, шурша винтами, поднимая пыльные смерчи. Пыль закрывает солнце, забирается за воротник, лезет в глаза, скрипит на зубах. Сыромятников, сдвинув на затылок выгоревшую добела солдатскую панаму, теребит травинку. У нее терпкий, полынный запах. Запах гор…
Карабкаюсь в "вертушку" вместе с комендантским взводом. Вглядываюсь в лица солдат, пытаюсь угадать: им страшно? Мне-то, признаться, немного не по себе, и я здесь, конечно, случайно.
Все произошло неожиданно, как чаще всего и хорошее, и плохое происходит в жизни. В наш кабинет зашел Палфилипыч Михалев, редактор международного отдела "Комсомолки", в котором я, собственно, трудился. Руки в карманах брюк, элегантный синий пиджак, седой непокорный "кок" на голове - свидетель былых и, видно, лихих для его обладателя времен.
- Надо менять собкора в Кабуле. И ехать никто не хочет.
- Как, не хочет? Я поеду, - ляпнул я ни с того ни с сего, оторвавшись от машинки. Палфилипыч пристально посмотрел на меня, - его "кок" при этом недоуменно наклонился, - и молча вышел в коридор.
На следующий день меня вызвали к Главному.
- Миша, я тебя поздравляю. - Геннадий Николаевич Селезнев, мое самое верховное начальство - главный редактор "Комсомолки", - вышел из-за стола и крепко пожал мне руку. - Это и для тебя хорошо, и для газеты.
- Что - хорошо-то, Геннадий Николаевич?
- Ну, что ты едешь в Афганистан.
- В какой Афганистан?!
По недоуменному выражению лица Главного стало понятно, что мосты сожжены и пути к отступлению нет. Но, говоря по правде, отступать не очень-то и хотелось. К тому времени я работал в газете уже несколько лет, и было понятно, что, не будучи сотрудником внешней разведки, попасть собственным корреспондентом в Латинскую Америку, о которой я регулярно рассказывал читателям, не представлялось решительно никакой возможности. Торчать же всю жизнь в Москве, переписывая своими словами сообщения ТАСС с грифом "для служебного пользования", к которым имели доступ сотрудники международного отдела, мне тоже, что называется, не улыбалось. Афганистан действительно был моим шансом.
Потом, уже в Кабуле, я услышал поговорку, которую придумали как раз про таких умников. "Хуб асти? Чатур асти?" - так обычно приветствуют друг друга афганцы: "Как поживаете, как ваши дела?" Поговорка же звучала так: "Хубасти, чатурасти, в Афганистан попал по дурости". Точнее не скажешь.
Через три месяца, которые прошли в оформлениях и прощаниях с родственниками и друзьями, я стоял в том самом знаменитом Дворце Амина, в кабинете начальника политотдела 40-й армии генерал-майора Валентина Григорьевича Щербакова, которого все здесь чаще называют "чэвээсом" - членом Военного совета.
- Разрешение на участие в боевых операциях есть?
- Есть, - уверенно соврал я, ни секунды не сомневаясь в том, что меня, только что приехавшего из Москвы и не служившего в армии, не подпустят к войне на пушечный выстрел - от греха и ответственности подальше. Была даже какая-то обидная легкость в том, что генерал так быстро прекратил сопротивление.
- Завтра сто третья дивизия ВДВ уходит на десантирование в район дороги Кабул - Гардез, - смерив участливым взглядом, сказал Щербаков. - Обстановка там тяжелая: что ни день, теряем людей и машины. Обстреливают почти каждую колонну. Задача операции: совместно с войсками "зеленых" открыть дорогу, расчистить ущелья от банд и складов. Программа устраивает? Тогда желаю удачи. Постарайтесь не лезть на рожон.
Ясное дело: постараюсь…
Вертолет, едва не коснувшись скалы свистящим винтом, зависает метрах в двух над перевалом.
Пошел!
Майор Владимир Казанцев прыгает первым, мы высыпаемся за ним, кто-то выбрасывает вслед мою гражданскую сумку с легкомысленной и совершенно неуместной здесь надписью "Джоггинг". Потом прокляну ее, эту сумку, десять раз пожалев о том, что не послушался, не переложил вещи в РД - рюкзак десантника, как советовали в штабе, снаряжая в путь. На всякий случай пригибаясь к земле, бежим к скалам: кто их разберет, этих "духов", - есть они здесь, нет ли? Уже новая машина с десантом на борту рубит воздух над каменистой седловиной, еще и еще одна, солдаты выпадают из них, как горох из порванного пакета, отбегают тотчас, укрываются за камнями, выставив стволы автоматов.
- Теперь - все?
- Так точно, товарищ подполковник, все!
Бурые, черные, синие горы, куда ни кинь взгляд. Крупная гранитная осыпь, высохшие стебли травинок, круглые подушки колючего мха. А больше - ни следа, ни признака жизни.
- В колонну по одному, здесь могут быть мины. Саперы, вперед!
Карабкаемся на высоту - след в след, через скальные щели, цепляясь пальцами за выступы камней. Похоже, нам не хуже всех: из-за соседней вершины, оттуда, где точно так же карабкается по скалам первая рота, слышится треск автоматных очередей.
- Как дела, пресса? - улыбается в усы военный врач Искандер Галяутдинов, когда я, споткнувшись на валуне, растягиваюсь во весь рост и какое-то время остаюсь лежать, пытаясь унять взбесившееся сердце.
Какие там дела, Искандер: самое время помирать. С завистью смотрю на комендантский взвод - хоть бы что ему, этому взводу, только гранитная крошка летит из-под солдатских подошв.
Потом я не раз увижу в Афганистане этот "коронный номер", когда приехавшим из Москвы журналистам предлагают примерить рюкзак, с которым уходит в горы боец. Три-четыре пуда весит обычно такой "сидор". Главное в нем - боекомплект, тут правило при укладке одно: в горах ты сам себе будешь тылом, бери патронов столько, сколько унесешь. Не забудь и спальник, бушлат, теплые вещи - в горах холодно по ночам. Вода и сухпай дня на три - кто знает, когда "вертушки" пополнят запас?
…На высоте трех тысяч метров над уровнем моря под хлопки минометных разрывов и далекий треск автоматных очередей обживается "десантура": выложены полукругом валуны у командного пункта, на каждом мало-мальски пригодном для обитания пятачке уже дымит костерок, урчат на огне прокопченные чайники. Шуршит фольга шоколадки - солдат отмечает победу над покоренной вершиной.
Где-то далеко внизу, едва различимые, блестят на солнце два крохотных озерца, чернеют шатры кочевников возле них, стадо верблюдов рассыпано по долинке. Пыльный, высокий смерч перекатывается между шатрами, а наперерез смерчу, тоже поднимая за собой клубы пыли, подтягивается к горам бронегруппа, наш транспорт и артиллерия одновременно. Военные машины похожи отсюда на игрушечные - точно такие же были когда-то у каждого из нас.
- Обстреляны мятежниками, - хрипит в наушниках рации голос командира первой роты. - Около десяти "бородатых" уничтожено вертолетами, остальные уходят по водостоку. У меня потерь нет.
- "Шмели", я - "Земля", поработайте на водосток, - запрашивает Сыромятников по рации вертолетную пару прикрытия, которая кружит над нашими головами.
"Двадцатьчетверки" - "крокодилы", как их тут называют, выныривают из-за горки, спешат на помощь первой роте. И вдруг, ни с того ни с сего, один из них встает на боевой разворот и полосует из пулемета нашу вершину. Красные молнии жужжат над нашими головами, крошат гранит, заставляют вжаться в скалы. Еле успевший поджать ноги Казанцев - очередь прошла в метре от него - громко желает стрелявшему что-то совсем непечатное.
Нам видно в бинокль, как рота афганской разведки, которая высадилась неподалеку от нас, спускается к брошенному кишлаку у подножия горы. Долговязый солдат ныряет в низкие ворота, а затем появляется снова, машет руками товарищам. Через четверть часа вздрагивают, опадают стены глиняного строения, взметается к небу огненный столб: саперы взрывают обнаруженные афганцем мины. Где-то вдали, с другой стороны хребта, отзываются эхом артиллерийские залпы.
…Темнеет мгновенно, холод сковывает горы. Закутавшись в спальники, мы лежим с Казанцевым на карнизе, крошечном даже по самым строгим альпинистским нормам. Прислушиваемся к затихающей стрельбе в горах, рассматриваем повисшее над нами созвездие Кассиопеи. Странно: здесь какие-то другие - чужие - звезды. Даже привычные глазу созвездия выглядят как-то не так, и будто светят не нам.
Майору - тридцать два, он плечист, высок, голос, как и положено, командирский, закаленный за четырнадцать армейских лет, если считать еще и учебу в суворовском училище, из которого, впрочем, он был исключен за драку, но не отступился и после этого от своей мальчишеской еще мечты - стать офицером.