Через весь его нос с горбинкой пролегает тугая, похожая на веревку, борозда шрама, она исчезает в подбровье, из-за этого веко правого глаза полуспущено - след от удара отверткой, дела давно минувших аэроклубовских драк. Чтобы не потерять свое авиационное лицо, мы дружно отмахивались от городской шпаны, порой удачно, порой не совсем. В этом случае обошлось - отвертка скользнула по надбровной дуге, глаз остался целым. Нам было что вспомнить: первые прыжки с парашютом, первый самостоятельный вылет на "Як-18А"…
Я достал фляжку со спиртом, опрокинул ее в двухлитровый графин, потом вылил вермут. Меня трясло, графин в руках вибрировал, но я встряхнул его сильнее, для верности, потом еще раз, пока со дна, пробивая настойку из трав, не полетели веселые пузыри: стекло в моих руках стало теплым. Ребята молча наблюдали за мной, в их глазах, как на табло тренажера, горел разрешающий свет: "Действия правильные".
- Вот, - сказал я. - Теперь это уже авиавермут, и зовут его - "Чин-Саня".
Юра кромсал кусок ветчины на большие розовые ломти - по-другому он резать не мог, а Сашка, наоборот, тщательно строгал тоненькие ломтики от круга "Невской" - твердой, черного цвета копченой колбасы.
Мы налили по первой, а потом и по второй - за наше здоровье. Третью пили молча, не чокаясь. Мы сбежали в свою страну, и эта страна была заполнена самолетами, небом с облаками и без них, судьбами товарищей, разбросанных от Венспилса до Сахалина…
Я рассказывал о Лене Мурлине, в первый год своей службы заживо сгоревшем в перехватчике "Як-28" на Сахалине. Летчик-фанат, ходячая энциклопедия истории авиации: он собирал журналы, вырезки из газет и все, что печаталось на эту тему в Союзе. Разбуди его ночью, и он без запинки расскажет, чем вооружались все модификации "лавочкиных", "мигарей", "яков", и все их летные характеристики. Мой тезка "пробежал" всю бетонную полосу, но так и не взлетел. Пробил АТУ, проскочил по пашне и врезался в сарай. Самолет горел как факел, и местные жители, работавшие в это время в поле за аэродромом, утверждали, что он попрощался с ними, помахав рукой из-за фонаря кабины, которую, вероятнее всего, заклинило… Где теперь этот дотошный ум?
Я вытирал пот со лба полотенцем, но мне уже стало тепло, дрожь прекратилась.
Юрка спросил:
- Ну, как ты тут, старик, обосновался? Гляжу - как сыр в масле, не грех и поболеть.
- Ты прав, - ответил я. - Фирменными котлетками буквально изнасилован. Надо бежать. Как-то зашла дочка, закатила глазки: "Ах… билеты в филармонию…", и все такое. Я ей сказал, что со временем туго. На этом наши нежные отношения закончились. А не глотнуть ли нам другого воздуха? - предложил я, и мы поднялись.
Я перелил остатки жидкости из графина в плоскую фляжку, сунул ее в карман кителя. Рядом с домом, прямо через дорогу - ресторан "Каменный цветок". Малиновый отсвет еле пробивался через тяжелые портьеры, закрывающие стеклянную округлую стену. Несколько глотков морозного декабрьского воздуха - и мы у входа. Дядя Петя радушно открывает дверь, пряча пятерку в карман: "А, летуны! Давненько не заходил, Леня. Если что, я не пропускал тебя, сам знаешь, мест, как всегда, нет".
За спиной остаются человек пять, не теряющих надежды попасть в этот теплый раек с музыкой, но они даже не возмущаются: уважают форму летчиков.
Мы двигаем прямо к бару, и я вздыхаю с облегчением: Василь на месте, его квадратная фигура движется ловко, руки снуют между бутылками, фужерами и ведерком со льдом. Но вот он бросает все и распахивает навстречу мне руки. Это руки бывшего штангиста - он перегибается через стойку и хлопает меня по плечам так, что мои погоны перегибаются горбиком…
Кажется, болезнь совсем покинула меня. Что может еще с такой быстротой разрушить вселенскую хандру, хворь, как не этот мягкий полусвет, музыка, скопище людей, зашедших на огонек, и, наконец, лучшие друзья, свалившиеся в любых смыслах с небес? Мы наполняем фужеры с кубиками льда из моей фляжки, Василь выставляет перед нами три дымящихся шашлыка…
- Кто сказал, что нет столиков? - грозно вопрошает хозяин бара, и его добродушное веснушчатое лицо суровеет.
Неожиданно он покидает нас, исчезает за дверью и через минуту появляется из подсобки со столом в руках. Он несет его через вестибюль, прямо в зал. Потом переправляет туда же три стула. Мы сидим у колонны, прямо под оркестром, его грохот обрушивается на нас - разговаривать здесь нельзя, можно объясняться только знаками, и Юрка показывает: наливай! Тугая жаркая волна поднимается изнутри к голове, музыка бьет по барабанным перепонкам, и мне начинает казаться, что мы, как оглушенные рыбы, плывем в большом цветастом аквариуме… Откуда-то сбоку выпархивает стайка "бабочек-однодневок", они машут руками-крылышками, поднимая стройные ножки, обтянутые трико, прямо над нашим столиком. Нарумяненные, накрашенные лица-маски мелькают в сполохах цветных фонарей…
Но вот музыка неожиданно обрывается, "бабочки" исчезают, унося с собой запах дешевой косметики и пота, становится слышен смех за соседним столиком.
- Санька, смотри, какая симпатичная мордашка. Ты посмотри… Совсем не накрашена и улыбается.
Я толкаю Митина в бок, но он непонимающе крутит головой и тоже улыбается. Чему они все улыбаются? Пойду-ка приглашу эту девушку на танец.
И я пригласил. И это приглашение стало прологом нашей совместной четырехлетней жизни, финал которой наступил в декабре 79-го, перед тем, как я оказался в первый раз в Афганистане.
А пока я обнимал улыбчивую девушку за талию, заглядывал ей в глаза и рассказывал ей о том, что привело нас в ресторан. Оказывается, что она тоже пришла с гостями, и ее гости (я чуть не упал) тоже из Воронежа. Оказывается, ее папа - мой земляк.
Был повод, чтобы составить столики вместе. Ее двоюродная сестра с мужем и еще кто-то - все мы стали лучшими друзьями. Наутро я с трудом восстанавливал в памяти подробности, но, кажется, безуспешно. Ребята уехали в гостиницу и теперь уже, наверное, сидели в самолете.
По дороге на службу в кармане кителя я обнаружил визитную карточку улыбчивой девушки. Потеряй я этот кусочек бумажки - и замысловато разрисованной визитке никогда бы не стать пригласительным билетом в загс, и кто знает, может быть, все сложилось бы иначе?
Три года понадобилось нам для того, чтобы узнать о том, что мы не станем жить вместе. Она не хотела иметь детей (надо было окончить вуз), любила хорошо поесть, выпить. У нее оказалось много приятелей и знакомых, она была человеком общительным, веселым. Как и я. И первое время нам было очень весело, когда я возвращался с полетов (сначала в квартиру ее родителей, позднее - в свою, которую нам выделили через год после свадьбы). Потом началась будничная жизнь, и к тому времени, как она оканчивала институт, я начал замечать ее широкую, подобревшую "косточку", ее великолепный аппетит и ее нежелание заниматься семейными делами. Если нужно было постирать мой комбинезон, испачканный в масле, она брала его двумя пальчиками, морщила нос, выказывая всем своим видом брезгливость.
Ее способности улавливать самые незначительные запахи меня поражали, и тем не менее, на кухне у нее всегда царил беспорядок, посуду она мыла небрежно. Наши перепалки начинались неизвестно с чего, часто из-за телефона, который звонил не переставая: у нее было много друзей, сокурсников, знакомых и так же много предлогов "не спешить" думать о детях. Она была занята собой, а я жил в постоянных разлетах. Помню, ходил и мурлыкал себе под нос: "Со мною вот что происходит: совсем не те ко мне приходят, а ходят в праздной суете - разнообразные "не те"".
В одно прекрасное утро, услышав в ее голосе командирские нотки (она уже научилась давать ценные указания по всем правилам воинских уставов), я с ужасом подумал, что меня ждет судьба "Павлуси", что рано или поздно мои сухожилия подгрызут, и тогда я не смогу далеко убежать.
Все разрешил случай, скорее похожий на анекдот. Я должен был улетать в командировку на неделю. Мы уже набирали высоту, когда поступила команда на возврат. Такое бывало частенько, в этот раз нужно было ждать начальника. Вылет перенесли на послеобеденное время, а я решил прокатиться с пассажирами на их транспорте в город. Дело в том, что мне необходимо было забрать сумки: летели на юг, я надеялся привезти помидоров и фруктов. Перед отъездом с аэродрома зашел к диспетчеру уточнить новое время вылета, и он мне сообщил: "Звонила твоя жена. Я сказал, что вы улетели". Ее родители были приглашены к друзьям на дачу, и я подумал, что она решила поехать с ними. Я открывал дверь своим ключом, а дальше - все как на картине "Не ждали". Здесь не потрудились даже набросить цепочку, и потому немая сцена оказалась тягостной, "сокурсник" - жалким, а я - смешным. Мне никогда не приходилось бывать в таких положениях, и я нашел для них единственные слова: "Извините, что не вовремя"…
…Я летел в командировку с чувством сброшенного с плеч груза. Мне не нужно было теперь покупать заказанные тещей помидоры, вместо этого я купил себе арбуз и виноград. Дома я угостил жену дарами Юга, мы разговорились. Она плакала, клялась, что любит меня и что этот ее "сокурсник" пришел, чтобы навсегда проститься с ней…
Мне понравилась ее оригинальная трактовка случившегося, и в свою очередь я стал ей разъяснять смысл слов из песни: "Если ты одна сразу любишь трех, то ведь это не любовь, а только кажется".