Антон наблюдал, как мать ловко обрабатывает раны. Было невыносимо больно, но он молчал. И не спрашивал, кто дал ей эти снадобья. Зато был уверен: она нашла именно то, что ему поможет.
- Мама, а кто-нибудь знает, для кого эти лекарства?
- Никто, сынок! Только мы с тобой. Отец домой вернулся, и тот не знает.
- Как? Он заболел? Почему его отпустили?
- Ведь они и тебя считают мертвым, сынок. Вот и пожалели старого... Староста мне и говорит: "Эх, Илинка, дожила, что и последнего сына убили!" А я отвечаю: "Значит, так судьбе угодно. Будь у меня девять сыновей, и девятерых бы проводила в лес!" Прогнал меня, кровопийца проклятый!.. Выдали мне этот, как он называется... акт о твоей смерти.
Она смазала раны, тщательно перевязала их и только тогда с облегчением вздохнула. Теперь Илинка была уверена, что ее сын выздоровеет. Она дала ему таблетки - белые и желтые, остальные положила рядом, наказав, как принимать, и пошла домой. Ведь там ее ждал другой больной, он тоже нуждался в ее помощи.
- И не стони громко, слышишь, сынок! Люди бывают разные, а подлость от своего человека - нет беды тяжелее.
Антон остался один, окруженный каменными стенами, укрытый мягким сеном, защищенный крышей, согретый бинтами и лекарствами. И только сейчас понял всю жестокую правду материнских слов. Пытаясь вникнуть в их суть, он невольно вспомнил Велко. Если бы не Велко, отряд бы не погиб, и он не валялся бы в этом сарае. Совсем иное дело в открытом бою - ты врага видишь, знаешь, как действовать. А эти? Принимаешь человека за друга, и глаза у него такие же, как у тебя, и лицо живое, сочувствующее, а выходит - все это одна маска. Неужели каждый человек носит маску? Вот мать его тоже обманывала, уверяла, что не плакала, а пела. Значит, она тоже скрывала свои чувства? Разные, выходит, бывают маски - как и люди. И жизненные обстоятельства бывают разные. У доброго человека и маска добрая. Только как их распознать? Отличительные признаки есть, не может не быть! Иначе все люди были бы либо приторно-сладенькие, либо ядовито-горькие. А завтра? Завтра, когда придет победа... Неужели маски не исчезнут и тогда?
"Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними"... Кто это сказал? Не все ли равно... Важно, что люди тоже меняются. Люди! А маски? Маски тоже меняются?..
"Миражи, которые встают у тебя перед глазами, - это просто кровавая бессмыслица!"
"У нас разные понятия, господин начальник!"
"Какой прок от вашей борьбы, если позади вас остаются женские слезы и пепелища?"
"На этот вопрос придется отвечать вам, господин начальник! Но не сейчас. Завтра, когда придет Красная Армия... И отвечать перед судом народа!"
"Наивный ты человек! Придет Красная Армия или нет, не знаю. Но зато уверен, что твою молодость сумели превратить в продырявленную мишень еще до того, как ты оказался у нас!"
"Не понимаю, чего вы так боитесь, господин начальник!"
"Скрываетесь в горах, нарушаете государственный порядок, а потом обвиняете полицию, что она вас преследует!"
"Да разве это порядок, господин начальник? Вот мы и решили бороться за установление настоящего государственного порядка".
"Глупости! Вся ваша борьба - это только борьба за власть... Но если действительно настанет день, о котором ты мечтаешь, знаешь, что произойдет? Вы прикончите друг друга в этой борьбе!"
- Нет! Нет!..
Антон проснулся от собственного крика. С кем он во сне разговаривал? С начальником полиции. С тем, кто сначала изменил своей совести, а потом предал народ.
И Антону вдруг захотелось рассказать этому господину о жестоком и кровавом хаосе гражданской войны в России - Антон читал "Тихий Дон" и не раз спрашивал себя, какая же сила нужна была человеку, чтобы самому подняться на ноги и вместе с собой поднять всю огромную русскую землю, искореженную снарядами, опустошенную кавалерийскими набегами. Нет, то был не хаос! То были раскаты могучего землетрясения - оно вытолкнуло из глубины веков сконцентрированную человеческую отвагу. И страна, потрясенная и изумленная, вышвырнула своих старых господ, чтобы построить мир новый и свободный, мир, который за считанные дни проходит путь, равный десятилетиям!
И еще хотелось сказать этому господину, что пора перемен уже пришла, наступил тот исторический момент, когда угнетенные воспряли духом и поднялись на вершины, предопределенные всем ходом истории. Так разве это не самый чистый, не самый человечный и не самый законный порядок?
В мыслях все получается логично и просто. Гораздо сложнее сквозь мглу, ползущую по горным перевалам, разглядеть тучу, из которой грянет благодатный дождь. Антон прав, но умнее полицейский все равно не станет. Значит, ему и знать всего этого не надо, коли он добровольно нанялся в услужение к тем, кто уходит с исторической арены, коли он остался неподвижным в этом меняющемся мире. А он, Антон, на стороне идущих. И в этом вся разница. Ну и что, если пока полиция сильнее, преследует их, ведь, как любил повторять их физик, Ненков, каждое действие рождает противодействие.
"Наша власть будет самой справедливой и самой гуманной из всех, какие знала история человечества, - говорил Страхил, выступая перед крестьянами в Корнице. - Такая власть уже установлена в Советской России, и это власть человеческой правды"...
Не пора ли принять таблетку?.. Белую? Или желтую? Потом снова белую, потом желтую... Боль отпустит, а вскоре и совсем исчезнет... Даже хорошо, что его считают погибшим. А как остальные товарищи? Кто-то наверняка выживет, он найдет их, и они снова соберутся вместе. Надо взглянуть на часы... Жаль! Неплохая была память о Гайтаниново. Тогда реквизировали эти часы у одного прокурора, приехавшего погостить к родным. И как он сопротивлялся!
"Не имеете права! Господа, вы совершаете беззаконие! Это наказуемо..."
Страхил дал ему пять тысяч левов. И часы того стоили: карманная "Омега", с цепочкой. И расписку написал для предъявления в полицию: мол, так и так, партизаны насильно изъяли часы у господина прокурора, но заплатили ему полную сумму. Страхил подарил их Антону. Это были первые часы в его жизни. Как же он тогда радовался!.. Быть может, и поломка небольшая. Тогда мать отнесет их в город, починит... Кстати, где она сейчас?..
- Смилуйся, господин офицер, пожалей меня, несчастную, дай разрешение! Поп Илия согласен, только сказал - спроси у начальника. Все ведь мы христиане, господин офицер!
Капитан смотрел на женщину в черной одежде, на узелок, поверх которого лежала новехонькая фуражка гимназиста, и молчал. Свеча, букетик сухих васильков, перевитый белым платком, плошка с угольками и дымящимся ладаном напомнили ему собственное детство, когда мать хотела взять его на такое же погребение, с той лишь разницей, что тогда хоронили его отца, пропавшего без вести. Но он убежал, испугался.
- Что за погребение? - бесцветным голосом спросил капитан.
- Может, сын и был грешник, господин офицер... Но я его рожала и хочу все сделать, как положено... Ничего, что только одежда... Положу в отцовскую могилку, пусть лежат рядышком, - продолжала умолять Илинка.
Капитан был в смущении. Впервые у него просили позволения предать земле не тело человека, а только его одежду, и он не знал, как тут быть. Обернулся - его ждал начальник полиции.
- Вы слышали, господин Георгиев, с какой просьбой обращается мать одного убитого партизана?
Тот снял фуражку, поправил волосы и усмехнулся.
- Капитан, я бы не пожалел патрона и на эту старуху, если бы наши воскресли... Сегодня утром опять убили шестерых... Но будем милостивы!
- И дадим разрешение?
- Ни в коем случае! - оборвал его начальник полиции. - Кто поставил себя вне закона, тот отлучил себя и от церкви!
Капитан подошел к матери. Он был не согласен с приказанием начальства, но смолчал. Сапоги его слегка поскрипывали.
- Нельзя, бабушка! - сказал он, помолчал и тихонько добавил: - На завтра объявлена облава... Поступай как знаешь.
- Эх, сынок, сынок...
Илинка заплакала и побрела за попом Илией.
Колокол ухал тяжело, протяжно, редко, удары наслаивались друг на друга, их подхватывал ветер, весенний ветер, что сгоняет снега и одевает деревья молодой листвой.
Антон слушал этот издавна знакомый колокольный звон, слушал, как разбегается по горам эхо, и вдруг ему показалось, что это вовсе не колокол, а грозовые раскаты.
Антон встал, приник к дверям сарая. По размякшим пятнам еще не стаявшего снега, по обнаженной, мертвенно-желтой траве шли двое мужчин. Вначале Антон уловил только голоса, затем начал различать слова. Но вот люди подошли ближе, и он узнал их.
- Как выпустили его из тюрьмы, он только о сыновьях и думал. Все к ним рвался.
- Да, какой был человек! Держался до последнего.
- Когда тетушка Илинка уходила, он спал, а вернулась - он уже холодный...
Они говорили и о другом, но Антон больше ничего не слышал, ничего не понимал.