* * *
Нельзя вливать новое вино в старые мехи. Но не во власти ли Божьей вообще обойтись без мехов, а подвесить в воздухе меж ладоней рубиновый шар вина? Пленка, что удерживает его, не давая расплескаться, непостижима для человеческого разума и возможностей, но Бог создает ее единым напряжением мысли, а мехи остаются лежать в углу вместе с кислым запахом кожи и следами прикасавшихся к ним грязных рук.
Так думала Ксения, идя по Большой Гарнизонной. Ей больше не было нужды сидеть на голубевской лавочке - видимо, ее замысел счастливо совпал с Божьим. И это чувство единения несказанно радовало ее.
- Вот похоронил он свою Аксиньюшку, похоронил, бедненький, - негромко сама себе говорила Ксения. - И пусть земля ей будет пухом. Новое вино должно быть, новое вино… Зачем беспокоить покойницу, зачем ее звать? Пусть себе лежит Аксиньюшка…
Она понимала, что не скоро еще Матвей ощутит зарождение новой любви, и одновременно ощущала зарождение этой новой, сперва как паутинной тонкости ниточку, повисшую в воздухе там, где прошел взгляд, потом - как след от малозначительных слов в виде царапинок на памяти, потом непременно должно прибавиться еще что-то. Она отдавала Матвею то, что когда-то должно было спасти ее саму, и отдавала щедро. Сама она хотела было сравнить себя со старыми мехами, но сравнение запоздало. Но то, что она несла в себе, было все-таки старым вином, которому не место в новых мехах. И что-то непременно должно было измениться.
Она шла и шла, и вышла к Большой Невке, и нашла там тихое местечко, чтобы начать читать все положенные молитвы. С молитвами она срослась настолько, что они иногда вводили ее в некую пронзительную ясность души, когда видно на сто верст окрест, но видны не чухонские безнадежно плоские равнины, где стал Петербург, а иное - побуждения и печали людей, равнины эти населивших.
Ксения опустилась на колени, перекрестилась и начала.
Немного времени как будто и миновало, только стало темнеть, и ясность снизошла на нее. Но - иная.
Ксения увидела вокруг себя кирпичные стены и по высокому крошечному окошку догадалась, что она - в подвале. Очень не понравился ей этот подвал, она заозиралась в поисках выхода и увидела троих парней, совсем еще молодых, в грязно-зеленых накидках и круглых зеленых шапках с торчащими краями.
Она поразилась тому, что тут делают парни - ведь место более чем опасное, и тут снаружи грохнуло - как будто обрушилась колокольня.
- Уходите-ка отсюда, миленькие, - сказала Ксения. - Сейчас и от подвала ничего не останется, как выйдете…
Она увидела то, что было снаружи, одинокую уцелевшую стену с окнами, которая ей сильно не понравилась, могла в любую минуту повалиться, потом - горящий сарай, потом - большую яму, которая одна и была в этом аду безопасным местом.
И точно - вокруг был ад. В небе рычало и ревело, на земле гремело и трещало, воздух был неприятен, продымлен.
- …так и направо, там и схоронитесь, - велела она парням.
- А ты, бабушка, кто? - начал было один, но другой перебил:
- Сашка, она же по-русски говорит!
- Ксенией зовут, - впервые за многие годы она произнесла вслух собственное имя. - Бегите-ка милые, Господь с вами!
И следила взором, как они поодиночке перебегают к той яме, и прячутся, а на месте подвала возникает грохочущая кутерьма с летящими ввысь кирпичами…
- Кто же тут с кем воюет? - спросила сама себя Ксения и тут же дала ответ - разве это имеет значение, когда гибнут люди?
И тут же раздался в ушах жалкий голос:
- Матушка Ксения, смилуйся, на тебя вся надежда, выручай! Сил моих больше нет!..
Она хотела было ответить, что просить нужно Христа, Богородицу, но уж никак не ее, и тут поняла, что свершилось - и новые мехи, и новое вино соединились наконец, и возникла иная сущность, по виду - Ксения, которую знала вся Петербургская Сторона, и одновременно - те руки, которыми Господь творит добро.
Она вздохнула с облегчением - все в жизни наконец установилось! - и поспешила на зов.
Сиамский ангел
- Покурим?
Такое независимое "покурим". Как если бы не очень-то и хотелось.
Она молча помотала головой. Не хочет. Вообще - не хочет или только сейчас, с конкретным человеком?
Если бы кивнула - человек бы повел вниз, в бар для курящих, угостил хорошей сигаретой, заодно выставил бы кофе с шоколадкой, человек знает, как себя в таких случаях вести.
Но не хочет. Придется идти одному - раз уж сделал такую заявку. Но не вниз, а вбок, в курилку.
Нужно очень любить табак, чтобы наслаждаться жизнью в этой курилке. Она провоняла, и провоняла мерзко. На самом деле это длинный аппендикс при пожарной лестнице. Есть подоконник с консервными банками, вечно полными окурков, есть длинная скамья. Входишь туда из коридора - дух захватывает. Бар хоть иногда проветривают, а тут сущая душегубка. Ну, мужики от природы должны быть толстокожими, но как только женщины это выносят?
Что-то, видно, было не так. Сказано не так, посмотрено не так, если она помотала головой. Сам дурак, очевидно. Дураку место не в баре, а в курилке. Вообще-то, наверное, с самого утра было не так.
На скамье уже сидели зоологические тетки. Все три.
Какими идиотами нужно быть, чтобы назвать сына Марианом?!
- Марик!
- Марик!!
- Марик!!!
Батя-поляк еще пытался звать его на польский лад - Марек. Мама-еврейка не соглашалась. У нее прадед Марк когда-то был, а его дома, надо думать, как раз Мариком звали.
Она вот тоже - в глаза зовет Мареком, как он сам представился, появившись в отделе. За глаза - Мариком. Или это просто так тогда прозвучало? Невнятно?
Зоологические тетки ходят курить не от стресса или для бодрости мысли. Для них сигарета - законный повод поговорить о своих скотах бессмысленных. Послушаешь - так действительно уверуешь в кошачий и собачий интеллект. Или, может, рядом с дурой и бобик - интеллектуал?
- Марик, садитесь, вот как раз для вас место!
- Садитесь, Марик! Вот пепельница!
- Марик, марик, марик, марик…. марик-марик-марик… И тут он на меня посмотрел и говорит - кушай сама эту гадость, задрал хвост и ушел в спальню…
Дурдом.
Не исключено, что сейчас в кабинет заглянул Осокин, сказал то же самое "покурим", только чуточку иначе, и она пошла с Осокиным в бар. Не следовало вообще уходить из кабинета. Мало ли - захотел покурить, а потом расхотел. Или даже так - позвал покурить потому, что вздумалось побездельничать, номер не прошел - и послушный мальчик опять взялся за работу
- А она кидается на окно, как сумасшедшая! Глаза - на ушах!
- Не может быть!
- На голубей никогда так не кидалась! И лапой по стеклу, и лапой! И орет не своим голосом!
Так. Это кто повествует? Это Левашова. У нее всего-навсего одна сиамская кошка, а у Стригольниковой две кошки и собака. У Филатьевой три собаки, она заводчица, кажется, это так называется. И недавно взяла котенка, который ее троих псов строит и гоняет.
- Это их ветром принесло.
Кого - кошек?!
Тут Марек, соблюдая нейтральный вид человека, поглощенного сигаретой, все же прислушался более основательно.
Под окном у Левашовой неизвестно откуда утром взялась стая чаек. Они прямо чиркали крыльями по подоконнику и, естественно, орали несмазанными голосами. Это Марек себе представил очень живо. Юная сиамская кошечка, впервые увидев такое безобразие, вспорхнула на подоконник и стала бить лапой по стеклу, словно показывая: да вот же я! здесь! сюда, ко мне! Голуби летают - ноль внимания, а к чайкам сама чуть из окна не выпорхнула.
- Это были ангелы, - сказал Марек, сунул окурок в банку и ушел.
Белые, с черными мордами и с огромными крыльями - естественно, если у сиамских кошек есть свои ангелы, то они выглядят только так. Вот кошка их сразу и узнала. А клювы - мелочь, когда чайка смотрит на тебя анфас, клюва, может, вовсе не видно.
Интересно, какие мысли возникают у кошки, когда она осознает: ангелы прилетели? А какие мысли возникли бы у человека, увидевшего, что все небо в ангелах? Конец света настал, что ли?
Бедная кошка…
Как она сидела потом на подоконнике и ждала своих ангелов, пока дура хозяйка мыла посуду, смотрела телевизор, красила рожу!
Нет, сказал себе Марек, это уж чересчур. Додумался - кошку жалеть. Дурдом. И все же ее страшно жалко. Зверей всегда жальче, чем людей, потому что им ничего не объяснишь, как этой сиамочке - про ангелов…
Марек вошел в кабинет.
Ее не было.
Осокин. Будь ты неладен, Димка Осокин… Следил, что ли, сквозь стеклянную дверь? Увидел, что наконец-то - одна, и рванул на приступ?
Тут же страшно потребовался кофе. Крутой такой восточный кофе, сплошная гуща, и очень сладкий. Всякий раз почему-то кажется, что вот именно эта чашка кофе и эта сигарета спасут тебя. А не спасают. Просто… просто нужно спуститься в бар и убедиться… но не в одиночку…
Куда подевался старый хрен Зильберман?