- А что - и нальет! - соглашается Макаров. - Вот ежели бы и начмед нас не обижал, да разве б я имел что-нибудь против его должности? Так что подумай над своей судьбой, Жигарев, - бросил он с ехидцей в мою сторону.
Все рассмеялись.
V
Ночью я долго не мог заснуть. Обычно после выпитого засыпал мгновенно, а тут никак. Где-то ходили часовые, изредка слышался их вкрадчивый говор. Приходила смена, менялись часовые, а меня по-прежнему не брал сон. На душе было тревожно и скверно. Подобное ощущение я испытал, когда тяжело заболела мама. Я боялся, что она умрет. Вскоре она действительно умерла. С тех пор прошло четыре года. И вот снова это ощущение приближающейся беды…
Чтобы заставить себя уснуть, я начал считать до ста. Не помогло. Тогда я попытался думать о чем-то отвлеченном. Когда думаешь об отвлеченном, ты освобождаешь себя от реальностей и расслабляешься. А так легче погрузиться в сон. Это у меня с детства. Перед тем как заснуть, я воображал себя воином, сражающимся с полчищами всякой нечисти, или футболистом, который, спасая команду, смело рвется к чужим воротам и забивает один мяч за другим. В эти игры я играю по ночам всю жизнь, они помогают во время бессонницы лучше любого лекарства. Но на этот раз не помогло.
Где-то рядом спали на своих железных койках мои соседи. Проклов храпел, как старый медведь, Макаров почмокивал губами, а зам. по тылу Червоненко то и дело портил воздух. Им хорошо, думал я, они дрыхнут без задних ног. Поэтому завтра встанут свежими, как молоденькие опята. А что будет со мной? Да я ведь и десяти минут не смогу высидеть на оперативном совещании - усну прямо на глазах у командира полка.
В голове мелькнула мысль: а что, если я притворюсь завтра больным и не выйду из палатки? Это другим, коли они попытаются симулировать болезнь, не сойдет с рук - медицина-то под боком, а я сам врач, меня проконтролировать некому. Савельев не в счет - он мой подчиненный. Конечно, в его лице я приобрел настоящего врага, лишив его удовольствия таскать из медпункта спирт и угощать им своих дружков, - кто ж такое простит? Тем не менее он меня не выдаст, и в этом я был абсолютно уверен. У него была морда порядочного человека.
В голову полезли недобрые мысли. Мне вспомнилась умирающая мама, вспомнилась собиравшая свои шмотки и уходившая от меня жена, вспомнился ад одиночества, которое я ощутил, оставшись один. Темнота обостряла чувства, на душе было тяжело. Я продолжал вздыхать, ворочаться, а иногда мне казалось, что из моей груди вырывался глухой стон.
- Что с тобой, майор? - нечаянно проснувшись и услышав мои страдания, спросил меня Макаров.
- Да вот что-то не спится, - ответил я ему.
- А почто стонешь? - не унимался он.
- Я?.. Да не может этого быть…
- Ну, как не может, если я слышал.
Мы помолчали.
- Послушай, от тебя в самом деле ушла жена? - неожиданно спросил меня Макаров. Видимо, хмель выбил из его башки не всю память, и некоторые фрагменты вчерашнего застолья у него в ней застряли. А я, кажется, что-то там ляпнул по пьяному делу про свою бывшую. Вроде того что сам виноват в том, что она меня оставила.
- Ушла, - ответил я.
- Ты что, такой хреновый муж? Я спрашиваю, почему она ушла? - допытывался Макаров.
- От хреновых мужей жены не уходят - мужья их сами бросают, - сказал я. - Впрочем, это я так, в шутку. На самом деле я, видно, и впрямь был никудышным мужем, коль не смог ее удержать…
- И немудрено. Женщины ведь идеалистки, они думают, что достойны большего - вот и зыркают по сторонам, вот и ищут все чего-то. А что ищут - и сами не знают. А я так думаю: дал Бог тебе мужа - держись за него.
- А у тебя со своей все в порядке? - поинтересовался я.
- Не знаю, - отвечает начфин. - Вроде бы неплохо жили. Она даже плакала, когда я уезжал на войну.
Он вдруг переключается на другую тему.
- Послушай, майор, как ты относишься к этой войне? - заговорщицки спрашивает он. - По мне так это какая-то авантюра.
Я не знал, что ответить. Нет, я не боялся высказаться - не то время, чтобы бояться. Просто я на самом деле не знал, что сказать. На войну эту я пошел добровольно, потому что считал, что здесь решается судьба России. Ведь если, думал я, сепаратисты одолеют нас, страна начнет разваливаться на глазах. Дурной пример, как говорится, заразителен. И все же, чем дольше я находился на войне, тем больше понимал, что мы что-то делаем не так. Мне вообще эта война стала казаться странной, какой-то искусственной, что ли. Я считал, что настоящими войнами бывают войны позиционные, которые ведутся на протяженных и стабильных фронтах, с глубоко эшелонированной обороной. Говоря попросту, здесь - мы, там - враг. А тут происходило нечто непонятное: противник находился повсюду - и впереди тебя, и позади, и справа, и слева. Получалось, мы были в его кольце. А все потому, что мы, как мне казалось, воевали не с настоящим врагом, а с частью своего народа, которая по каким-то причинам взялась за оружие. Вот поэтому я был сдержан в оценках, поэтому старался на людях не высказывать своего мнения. Более того, я постоянно испытывал неприязнь к тем, кто называл чеченцев заклятыми врагами России и винил во всех грехах только их. Но ведь нужно было знать историю наших взаимоотношений, чтобы судить о сегодняшнем дне. А история интересная - ведь некогда мы плечом к плечу с чеченцами сражались против общих врагов, а развело нас в стороны то, что мы не смогли сохранить нашу дружбу. Причина банальная - дурь человеческая. Началось с мелочей: кто-то кому-то не то сказал, кто-то не так что-то сделал. Стали ссориться. В конце концов отношения зашли в тупик. И вместо того, чтобы их наладить, царское правительство начало покорять горцев. Огнем и мечом прошлась Россия по кавказским кручам. И завоевала-таки Чечню. А разве можно насильно стать милым? Долго тлели угли в этих горах, пока не налетел ветер и не раздул их.
- Ну, что молчишь? Я же вижу, что ты тяготишься всем этим… - не унимался Макаров.
- Мне все равно, - солгал я. - После развода с женой меня уже ничто не интересует.
- Ну ты даешь! - возмущенно проговорил Макаров. - Его, видите ли, ничто не интересует… Так нельзя жить.
- Можно, - сказал я.
- Нет, нельзя!..
- Человек живет только тогда, когда ему есть ради чего жить. У меня же никого на свете нет, - сдержав вздох, произнес я.
Макаров сочувственно цокнул языком.
- Знаешь, война портит людей, - неожиданно говорит он. - Я армию люблю, но войну ненавижу. Потому что она превращает меня в идиота, и я это чувствую.
- Да, война - гнилое дело, - соглашаюсь я. - Тем более такая, как эта. Нет, надо прекращать стрелять и начинать переговоры.
- А с кем их вести, ты подумал? Ты видел среди чеченцев хотя бы одного здравомыслящего человека? Сплошь бородатые бандиты. Дай-ка вспомнить, как они себя величают… - проговорил Макаров.
- Ваххабиты, - подсказал я ему.
- Вот-вот, именно… Какую только нечисть к нам не принесло в последние годы. Раньше жили под партией и в ус не дули. И никаких тебе националистов, террористов и других смутьянов. Но стоило вожжи ослабить, как понеслось. Нет, нельзя России без диктатора, нельзя без твердой власти, - решительно заявляет Макаров.
Я усмехнулся.
- Что, по партсобраниям соскучился?
- Да не по партсобраниям, а по тому порядку, где все стояло по местам и жизнь была сносной, - отвечает Макаров.
- Скажи, капитан, а что тебя угораздило военным финансистом стать? - неожиданно спросил я. - Кстати, где учился-то?
- У меня отец был бухгалтером. Так что, считай, финансы - это наша семейная профессия. А учился я в Ярославле, в военно-финансовом институте.
- Надо же, и училище специальное для вашего брата имеется, - удивился я. - А я думал, что все армейские начфины - это бывшие гражданские бухгалтера. Скажи, а девки в Ярославле над вами не смеялись? Дескать, все военные как военные, а эти - ни богу свечка ни черту кочерга.
- Всякое бывало, - признается Макаров. - Как нас только в городе не дразнили - и "дебетом с кредитом", и "рупь пишем - два в уме"… Ничего, терпели. Ради такой военной специальности и не такое стерпишь.
- Что, нравится служба? - спрашиваю я.
- Я сознаю свою чрезвычайную пользу воинской общественности, - философски и в то же время не без улыбки произнес Макаров. И вдруг: - Ну а ты, майор, ты-то как в армию попал? Академию, поди, медицинскую окончил?
- Нет, - говорю, - пришел с гражданки, после института.
- И как тебе армия? Нравится? - интересуется начфин.
- Раньше нравилось, когда с женой жил, теперь не знаю. Впрочем, не все ли равно - все мы сегодня по уши в дерьме.
Макаров вздохнул.
- Про дерьмо это ты правильно сказал, - пробурчал он и громко зевнул. - И, наверное, не скоро мы из него вылезем. Быстрее бы эта проклятая война кончалась. Домой хочется. Там меня жена ждет, дети. У меня ведь их двое, слышь? Мальчик и девочка.
Он еще долго говорил о чем-то, но я, убаюканный его речью, уже потихоньку погружался в сон. Мне снилось море. Оно было теплым и спокойным. Мы лежали с Лидусей на песке, а рядом играла с воздушным шариком наша маленькая Ирка. Настроение было приподнятое. Мы о чем-то весело болтали с Лидусей, и я гладил ее рыжую головку. Волосы ее были мягкими, словно пух. Мне невольно захотелось закричать от счастья, но меня опередил какой-то грохот. "Тревога!" - услышал я сквозь сон.