– Васька сложил здоровенный кукиш, и потряс им в воздухе.
Антон, набычившись, сидел какое-то время молча, соображая, потом резко встал, и приказал Фекле:
– Быстро собирайся! Сейчас ты расскажет мне правду! – он не мог терпеть, когда его обманывали. Чувствовать себя обманутым, да еще девчонкой было выше его сил, и он решил добиться своего любым путем, любыми средствами.
– Если вы в комендатуру ее, то погибнет девка, точно погибнет! – Худолей забегал по хате. – Может, не надо? – с мольбой в голосе обратился он к своему начальнику. – Жалко, ведь. Совсем молодая.
– Прекратить разговоры! Быстро за мной!
Впереди по сельской заснеженной улице шла, спотыкаясь, Фекла. За ней с решительным видом двигался староста в расстегнутом полушубке, а Васька Худолей вышагивал чуть в отдалении.
Когда процессия повернула в проулок, что ведет на хозяйственный двор, Антон заметил толпу женщин, человек десять – пятнадцать, что кучно следовала за ними.
– Верни их! – приказал он Ваське.
В углу двора стояла занесенная снегом льномялка. Щербич сразу же стал ногами отгребать от нее снег, скидывать его рукавом с зубчатых барабанов. Фекла безропотно стояла рядом, не до конца понимая, что делает староста, и что он от нее хочет.
– Вращай шкив! – заорал он на Ваську, и толкнул девчонку к аппарату. Схватив за воротник, прижал ее голову к начавшему движение транспортеру, а правую руку девчонки сунул между зубьями крутящегося барабана.
– Будешь говорить? Будешь? Кто, для кого хлеб? Говори! – в бешенстве кричал Антон.
Какое-то мгновение рука еще скользила, перескакивая с одного зубца на другой, пока барабан не захватил и не зажевал пальцы руки, они захрустели, от боли Фекла закричала, дернулась в железных объятиях старосты, и осунулась на снег, потеряв сознание.
– Отпусти девчонку, изверг! – вокруг них уже стояли женщины, готовые вот-вот кинуться на Щербича.
– Назад! Назад! – помня недавний случай с еврейской семьей Каца, Антон отпрянул в сторону, выхватил пистолет, и выстрелил в воздух. – Назад, застрелю, убью!
Однако женщины наседали, и Васька с винтовкой наперевес защищал начальника, с силой толкал их подальше от льномялки. Несколько женщин уже уводили куда-то Феклу, а жена лесничего Соня со шкворнем в руках заходила к Антону со спины.
– Ты что, дура, погубить всех захотела? – приклад винтовки Худолея опустился ей между лопаток. – Тебя же первую угробят!
От удара женщина полетела на снег лицом вниз, к ней кинулись ее товарки, и, подхватив под руки, оттащили в сторону конюшни.
Антон тяжело дышал, вытирая со лба тыльной стороной ладони пот, смотрел на красные капли крови на снегу, что остались после Феклы, а у самого перед глазами все крутились и крутились барабаны льномялки, и в ушах непрестанно стоял хруст человеческих костей.
Чтобы избавиться от наваждения, староста наклонился, зачерпнул полную горсть чистого снега, с жадностью принялся есть, потом начал растирать им себе лицо, распахнутую грудь. Стало немного легче, опять появилось то, утреннее, ощущение чистоты и свежести морозного воздуха, бодрость в теле.
Оглянулся вокруг: хозяйственный двор опустел, только Васька Худолей стоял рядом, внимательно наблюдая за начальником.
– Ну, вот, и слава Богу! – широко улыбаясь, он подошел к Антону, заглядывая ему в глаза. – А я, грешным делом, испугался за вас, за ваше здоровье. Уж слишком побледнели вы, Антон Степанович! Не надо так близко принимать к сердцу! Ну их, этих баб, от них все беды на земле.
– Что-то помутилось в глазах, – Щербич беспомощно смотрел на помощника, трогал себя руками, как будто проверяя – все ли на месте. – Что делать будем? Неужели спустим с рук?
– Это вы о чем? – Худолей наклонился, взял его под локоть. – Пойдемте домой. Вам отдохнуть надо, какая теперь служба, – стал он уговаривать старосту.
– Ты куда это клонишь? – вырвав руку, Антон стал застегивать полушубок. Мороз давал о себе знать, пробираясь вовнутрь, под одежду, вытесняя оттуда последнее тепло. – Где эта девка? Я ее так не оставлю!
– Да бросьте вы, Антон Степанович! Будут потом говорить, что староста Щербич воюет с бабами. Вот чести-то будет!
– Да она же враг, и врагам моим помогала, хлеб им пекла! Как же я это могу простить? Да ни когда!
– И о людях подумать надо, – стоял на своем Васька. – Нам, ведь, жить в этой деревне, зачем же лишних врагов наживать?
– Но хлеб-то пекла партизанам? – Антон ни как не хотел сдавать своих позиций, хотя здравый смысл предложений Худолея уже немного поколебал его уверенность в своей правоте.
– А вы согласитесь, что она на самом деле пекла его для себя, и вам легче станет! Зачем же забивать себе голову догадками?
– Кто его знает? – в голосе Антона уже слышались сомнения. – Может, и правда забыть?
– А у меня есть идея, – Худолей повеселел, опять подхватил начальника под локоть, и стал увлекать его в сторону дома. – Посмотрите на Феклу с другой стороны, Антон Степанович! Девка – кровь с молоком! Да я бы, на вашем месте, сам позволял бы ей учинять допросы над собой, только чтобы после щупать ее каждую ночь! Не баба, а мечта любого мужика!
– Заткнись! – Щербич выдернул руку, и зашагал по улице один.
Обиженный, Васька еще какое-то время наблюдал вслед начальнику, потом сплюнул под ноги, в отчаянии махнул рукой, и направился к себе домой.
Для Антона эта тема была запретной. Даже себе самому он не хотел признаваться в этом, было стыдно до слез вспоминать, как опростоволосился тогда у родника, что бьет ключом на той стороне Деснянки.
Было это за год до войны, летом, в июле. В тот день все колхозники были на лугу: шла сенокосная пора, каждый день, как и каждый человек на сенокосе ценен. Антон метал сено в стога, ребятишки подтаскивали копны, а женщины и девушки управлялись с граблями. Все было как всегда, если не считать, что принимала сено на верху молодая, разбитная и задорная Маша, Мария. Она помогала там деду Никите, первому мастеру в колхозе по установке стогов да скирд.
В свои двадцать пять лет Маша успела побывать замужем за местным гармонистом и рыбаком Колей Масловым, и стать вдовой: месяца через три после свадьбы утонул молодой муж на омутах, что не далеко от Пристани. Как это произошло, ни кто не знает, только нашли люди прибитую водой к берегу лодку, да шапка его зацепилась за камень-валун. Вот и все, что осталось Марии от любимого.
Да не долго носила траур вдова: очень скоро стали замечать местные молодицы, как тайком, крадучись бегают их мужья к дому Масловых, что стоит на берегу Деснянки. И окна били, и волосы клочьями вырывали, а ей все равно неймется – не зарастает тропа!
– Не моя вина, что вы своих мужей удержать при себе не можете. А я их люблю, и они меня тоже! – это и все, что могла она ответить женщинам.
Вот и в тот день звонкий смех Марии разносился по лугу. На этот раз ее объектом был напарник дед Никита.
– Дед, ты же вдовец, и я не мужняя, – в очередной раз начала приставать она к старику. – Может, давай поженимся? Будет не семья, а сплошная загадка.
– Это с чего так? – поддержал ее дед. – В чем же загадка меж мужем и женой?
– Не уж то не знаешь, старый? – предвкушая потеху, Маша огляделась вокруг – есть ли свидетели их разговора. На них-то она и рассчитывает. – Загадка в том, что я тебя ни когда не увижу молодым, а ты меня не увидишь старой! – зашлась она от хохота.
– И все? – обиженный дед уходил к своему краю стога. – Я думал, что путное скажет, а она пустое несет.
– Дед, а дед, – не отставала от него помощница. – А ты кроме стогов еще что-нибудь ставить умеешь?
– Конечно! И копны могу, и скирды, и стога. И возок положу, любо-дорого глянуть! Хоть в Москву вези на выставку, ни травинки не стряхнется за всю дорогу, – серьезно отвечал дед.
– Я не про это спрашиваю, – давилась от хохота молодица. – Ты бабам что-нибудь ставить еще можешь?
– Михалыч! – кричал со стога бригадиру старик. – Убери, за ради Бога, эту смолу от меня, убери! А не то она меня введет в грех!
Все вокруг заходились от смеха, даже дед икал на стогу. Только Антон от таких шуток краснел, ему становилось не по себе, хотелось убежать куда-нибудь от стыда. И в то же время ему нравилось смотреть на Марию, на ее чистое, красивое лицо, на пышную грудь, крепкие ноги, бедра, что так хорошо, заманчиво и выгодно выделялись из-под юбки. Она тоже заметила, с каким интересом наблюдает за ней этот молодой, красивый и сильный парень Антон Щербич. Нет-нет, да подморгнет ему тайком с высоты, или обронит нечаянно словцо в его адрес, а у него вмиг кровь прильнет к голове, застучит молотком в виски, жаром обдаст все тело, и перехватит дыхание. Вроде, как убежать надо, стыдно, а ноги как прикованные к земле, не сдвинуть, и что-то внутри удерживает его около этой, вдруг ставшей желанной, Маши-Марии!
– Лови! – расставив руки, Маша готовилась спуститься со стога.
– Прыгай, поймаю! – в тон ей ответил Антон, и тоже раскрыл руки, готовый принять на земле такую ценную ношу.
Мария в ту же секунду бесстрашно шагнула вперед, и ее тело заскользило вдоль стога прямо в объятия парня. Он успел ее поймать, но на ногах не удержался, и они упали, обнявшись, прямо в копну сена. Дурманящий запах молодого девичьего тела, ее жаркое дыхание, пухлые сочные губы, что впились в него крепким, жарким поцелуем, руки, обнявшие его за шею, тот час лишили Антона памяти, ума, способности соображать. Опять кровь хлынула в голову, до звона застучало в висках, легкой дрожью отозвалось во всем теле.
– Вечером, у родника. Я буду ждать, – как сквозь сон, сквозь вату донеслись до Антона девичьи слова.