- Все надо делать с умом, - говорит ему в тон генерал. - Разберемся.
Он круто поворачивается и, не простившись, шагает прочь. От группы, словно тени, отделяются три фигуры и шагают вслед за ним к "виллису". Оставшиеся молчат, смотрят им вслед. Из-за самоходки появляется высокий сухощавый майор.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться?
- Что еще?
- Разрешите передать второй батальон в распоряжение подполковника Репина?
- Приказываю передать батальон Сухову. О Репине забудьте. Сухов здесь?
- Я, товарищ полковник!
- Принимайте командование!
- Слушаюсь, товарищ полковник!
- Яманидзе здесь?
- Так точно, товарищ полковник!
Заложив руки за спину, командир бригады прохаживается взад-вперед перед вытянувшимися офицерами, затем негромко, словно рассуждая с самим собой, начинает отдавать команды:
- Яманидзе… Занять исходные позиции на отметке 197 и ждать приказа. Вам же: по этой дороге в Нерубайку отныне чтобы ни одна мышь не могла проползти. Выполняйте!
- Есть выполнять!
- Степанов!
- Я слушаю!
- Слева по балке скрытно выйти на подступы к Омель-городу. Сосредоточиться и ждать приказа. Поддерживать Степанова будет Бондарев. Дякину обеспечить артподготовку для подавления огневых точек противника на подступах к Омель-городу и Нерубайке. Исходные позиции занять к четырнадцати ноль-ноль. В шестнадцать ноль-ноль всем быть у меня для уточнения обстановки.
Тает, расползается группа, окружающая комбрига. И вот с ним остаются только три офицера. Они молча смотрят на полковника, который, сосредоточенно глядя под ноги, все ходит и ходит, о чем-то задумавшись, никого не замечая вокруг.
А к высотке уже подступает рассвет.
Подкрепление
Кажется, лес раздулся, словно резиновый. И не подумал бы, что он может вобрать в себя столько людей и машин. Танки и самоходки, с треском ломая хрупкие от мороза деревца, пятятся в него задом, и он безропотно принимает их, прикрывает седыми ветвями. Вот заглохли моторы. И теперь из кустов видны лишь темные зрачки орудий, выжидательно, настороженно глядящие в небо. Они будто высматривают, куда стрелять.
Рядом нырнули в чащу санитарные машины с красными крестами на пузатых брезентовых кузовах, "студебеккеры" с прицепленными к ним дымящимися походными кухнями.
Подпрыгивая на бороздах, как на шпалах, вдоль кромки леса прокатил "виллис". Резко развернувшись, он юркнул в узенькую арку, словно для этого и созданную кряжистыми дубками-соседями.
Тягачи, натужно урча, притащили орудия. Тракторы долго примериваются, словно обнюхивают кусты, ерзают на месте взад и вперед и, наконец, тоже вползают под голые верхушки деревьев.
Лес, как говорится, набит битком. А машины все идут и идут. Тридцатьчетверки. Самоходки. "Катюши". "Шевроле". Наши горьковские полуторки-газики с минометами на прицепах…
Зажатый в распадке склонами трех высоток, лес будто замер в тревожном предчувствии и ожидании. Он никогда не видел и, наверное, не увидит такого нашествия. Кое-где с треском рухнули на землю деревья, раздавленные танками. Тут и там виднеется с корнем вывороченный гусеницами кустарник.
Из лощины, что синеет слева в километре от нас, в полдень один за другим начинают выползать танки. Их приземистые темно-зеленые панцири словно репьями облеплены пехотинцами. Тридцатьчетверки направляются к нашему левому флангу.
В этом секторе уже занял позиции артиллерийский дивизион. Утром было видно в бинокли, как артиллеристы закапывали пушки в землю, маскировались. И вот рядом с ними ищет пристанища целый танковый полк!
Грибан заметно повеселел. Теперь он все время в окружении командиров машин.
- Комбат всегда радуется, когда жареным начинает пахнуть, - подмечает Юрка.
Теперь никому не хочется забираться в блиндаж. Раз к передовой движется такая сила, значит, действительно чем-то "запахло", значит, ждать перемен. Мы садимся на груду хвороста, заготовленного впрок для обогрева землянки, и обсуждаем возможные ситуации. Оживляется даже Зуйков, с удовольствием покинувший наблюдательный пункт. Кохов смилостивился, отпустил его к нам на высотку, чтобы "усилить наблюдение за противником", и теперь мы курсируем по знакомому маршруту втроем.
- Надоело к Кохову в гости шататься. Скорее бы в наступление, - говорит Зуйков с тихой довольной улыбкой, которая так редко появляется на его потемневшем, задубелом лице.
Сейчас он не может скрыть радости, становится разговорчивым, и из его слов не трудно понять, что не такой уж он "малограмотный", каким кажется с первого взгляда. Зуйков неплохо разбирается в обстановке. Оказывается, он уже давно понимал, в каком пиковом положении находились мы здесь на высотке. Раньше об этом молчал. А сейчас, когда с одного фланга окончательно миновала опасность, а со второго немцы полезть уже не рискнут, сержант заговорил по-другому.
- А ведь мы тут чудом каким-то держались. Хоть слева, хоть справа, хоть сзади нас голыми руками можно было взять. Вон с той горы спуститься бы одному "тигру" - и все… Грибану его не достать бы. Наши "плевательницы" с "тигром" метров за девятьсот только могут драться. А он и за полтора километра батарею разделает под орех…
Зуйков говорит не спеша, размеренно, изредка поглядывая на окружающих, словно проверяя действие своих слов.
- Точно, - повторяет он свою мысль. - Вот вышел и расстрелял бы наши коробки. Я только этого и боялся. А теперь у немцев кишка тонка…
Зуйков хочет что-то добавить, но, повернувшись назад, осекается на полуслове:
- Смотрите!..
Из балки прямо к нам поднимаются полковник Демин, майор Усатый и капитан Петров. Командир полка, будто саженью, отмеривает каждый шаг длинной и плоской клюшкой, которая отливает на солнце золотистым блеском, как хорошо закопченная рыбина. И он, и замполит, и начальник штаба в новеньких зеленых шинелях с желтыми погонами, отбрасывающими зайчики света. Чистенькие и подтянутые, они предстают перед нами словно совсем из другого мира. Их появление оказалось столь неожиданным, что даже у непробиваемого Смыслова глаза расширяются от изумления. Однако он быстро берет себя в руки. Когда офицеры подходят вплотную, он вытягивается по стойке "смирно", вскидывает автомат "на караул" и докладывает, с преувеличенным старанием выговаривая слова:
- Товарищ полковник! Часовой на посту старший сержант Смыслов. На высотке спокойно!
Кивнув в ответ, Демин оглядывает "часового" пристальным взглядом из-под очков:
- Что это вы тут охраняете?
- Командный пункт батареи. Вот этот блиндаж!
Командир полка поворачивается ко мне, и я чувствую, каждой клеточкой ощущаю, как съеживаюсь под его буравящим взглядом.
- А вы кого охраняете?
Но Юрка успел подумать и обо мне.
- Пришел мне на смену, товарищ полковник. Мы по очереди. По полсуток.
- А почему неумытые на посту стоите?
- Нечем умываться, товарищ полковник. Мыла нам не привозят. - Юрка пожимает плечами. - Воды тоже нет. Раньше снег был. Сейчас подморозило. А льдом не умоешься. Кожу сдирает, как рашпилем.
- Рязанов к вам приезжал?
- Один раз. Ночью. Но воды и мыла не привозил. Они, наверное, боятся к нам ездить. Там, где вы шли, лейтенанту Гальперину прострелили портфель с деньгами, а Дорохову полевую сумку. Там всегда обстреливают. Правда, воду перевозить немцы, может, и разрешат…
- Ну, понесло, - с добродушной улыбкой останавливает Юрку Петров. - Смыслов на любую тему может лекцию прочитать, товарищ полковник. Особенно о воде.
Он кивает мне:
- Позовите Грибана.
Но Грибан уже увидел начальство и торопится к нам.
Полковник устало опускается на ящик, достает из планшетки испещренную красными и желтыми стрелами карту, кивком приглашает Усатого и Петрова.
Докладывая обстановку, Грибан долго водит пальцем по карте. Затем показывает в сторону лощинки - налево.
- Там, километрах в трех, сосредоточиваются немецкие танки.
- Тоже зашевелились, - Демин ухмыляется, глядя в карту, - поздно они спохватились. Не волнуйтесь, товарищ Грибан. Кончилась ваша осада. Вы свое дело сделали. Молодцы.
Оперевшись на клюшку, полковник встает. Вслед за ним тотчас поднимаются остальные. Он шагает около ящиков взад-вперед и в такт шагам неторопливо размеренно роняет слова:
- Теперь мы им таких дров наломаем, что до самой Германии будут пятки показывать. Подкрепление подошло. И какое!..
Грибан не может сдержать улыбки. Лицо его словно освещается внутренним светом. Мигом куда-то исчезают морщины - следы невероятной усталости. Он весь подается вперед.
В разговор вступает Петров. Он говорит, что можно ожидать нового наступления и не только здесь, а по всему фронту:
- Я и сам не поверил сразу, что подходит такая сила. Если бы вы посмотрели! Танки и самоходки прямо с Челябинского завода. Свеженькие…
Полковник снимает очки, и я впервые вижу его глаза - синеватые, полуприкрытые морщинистыми, дряблыми веками. Лицо командира полка становится почти добрым: вместе с очками исчезает суровость, которая многих приводит в трепет. Как могут очки изменить человека!
- Моя жена на этом самом танковом заводе работает, - неожиданно произносит он, обращаясь к Петрову. - И живет она с ребятишками недалеко от завода, на Мгильневской улице.
- Чуть не на Могильневской, - горько добавляет он и, словно удивившись неуместной, случайно вырвавшейся, не получившейся шутке, сразу мрачнеет.