- Наконец-то! Я уже хотел посылать на выручку, - говорит Грибан, когда Смыслов передает ему толстый бумажник. - Думал, в засаду попали.
- А мы и в самом деле попали, - не моргнув глазом, невозмутимо докладывает Юрка. - Подходим, а там, кроме убитого, еще два живых фрица нас дожидаются. Дорохов им кричит: "Хенде хох!", а они стрелять.
Грибан недоверчиво косится на меня:
- Правда, кричал?
- Кричал.
- И как начали они лупить, - Юрка увлекается и описывает ночной бой "двое на двое": - Я тоже решил с ними по-ихнему поговорить, они опять за автоматы. Пришлось применить огнестрельное оружие. - Он прикладывает автомат к плечу и наглядно показывает, как мы "применяли оружие". Для большей убедительности Юрка звонко щелкает языком, изображая серию выстрелов.
- Вы их убили? - заблестев глазами, спрашивает Егоров.
- Может, и укокошили. А может, ранили, - маневрирует Юрка, уклоняясь от прямого ответа. - Если ранили, то они уползли.
- А может, вы от них уползли? - спокойно спрашивает Левин и подозрительно посматривает на Смыслова. Но того не так-то просто поймать на слове.
- Нам было приказано принести документы. Преследовать не имели права. Понятно?
И как все ловко у него получается. Даже я начинаю верить, что все именно так и было, как он представил: нам пришлось с боем отбивать труп у охранявших его солдат. Юрка убедил в этом всех. Даже меня. Во всяком случае, мне начинает казаться, что, может быть, не во всем, но в принципе Юрка прав.
Лина
Юрка обо всем узнает первым - кого ранило или убило, в кого влюбился майор Иванов или капитан Сидоров, кого к какой награде представили и кому вместо ордена в штабе корпуса "показали дулю". Однажды он сообщил, что дочь командующего фронтом генерала армии Конева - офицер-танкист и что зовут ее Аня. Выяснили в авторитетных источниках. Оказалось - чистая правда.
Все новости расходятся по полку с его легкого языка. Порою можно подумать, что у него не два, а четыре уха. Но в последнее время он заскучал. Наверное, от недостатка сногсшибательных новостей, о которых можно вдоволь порассуждать на досуге, а, может, и оттого, что несколько дней подряд мы живем без особых тревог и волнений, если не считать "булавочных уколов" немецкой пехоты.
Но сегодня Юрка снова выступает в своем амплуа. Он врывается в землянку взволнованный, возбужденный, и слова выплескиваются из него, как пули из автомата, - то короткими, то длинными очередями.
- Вы тут сидите и ничего не знаете?!
Оглядев наши постные лица и сделав многозначительную паузу, Юрка выпаливает одним духом:
- Эх вы! Как кроты забились под землю и дрыхнете. Теперь не усидите тут. К нам такой сержант прибыл! В хромовых сапожках, в новеньком полушубочке. Глаза - во! Идет, словно пишет…
- А пишет, как рисует. А рисует, как курица лапой, - улыбается Бубнов, подстраиваясь под интонацию Юрки. - Ты бы, Смыслов, лучше кашу сварил.
Юрка буквально набрасывается на командира взвода:
- Товарищ лейтенант, вы не смейтесь. Вы поглядите сначала. Сержант-девчонка… Вы увидите - упадете. Молоденькая. Глазищи черные - так и ест ими. Из-под шапки кудряшки выскакивают. А фигурка! - он закатывает глаза. - Любая балерина зарыдает от зависти. Говорит, к нам на высотку прислали. И откуда такая краля!?
- Наверное, артистка Большого театра, - приподнимается на локте Бубнов. - Отбилась от труппы. Узнала, что здесь Смыслов, - и сразу сюда.
Но Юрка уже завелся, как говорится, с одного оборота, и теперь его не остановишь, хоть из пушки стреляй над ухом.
- Вот сейчас подошла, спрашивает: "Это высотка 202,5?" Я говорю: "Да". "Наконец-то нашла", - говорит. Сейчас на ящиках сидит - отдыхает. Я с ней минут пять поговорил - сразу втюрился, честное слово.
- Неужели правда, такая красавица? - с нескрываемым интересом спрашивает Кравчук. И мы наперебой забрасываем Смыслова вопросами.
Довольный произведенным эффектом, Юрка старается продлить дорогие его сердцу минуты всеобщего внимания и явно затягивает разговор… Наконец мы узнаем, что девчонка-сержант - санитарка саперного батальона, что прибыла она на высотку в распоряжение командира роты гвардии лейтенанта Редина и что жить она будет, наверное, в нашей землянке: "не на морозе же оставлять такое созданье".
- Вот повезло ротному. На передовой девки с хода в начальство влюбляются, - вздыхает во всеуслышанье Кравчук.
- Ладно тебе, гармонист… - обрывает его невозмутимый и неразговорчивый заряжающий Пацуков. - Привык ты всех баб мерить одним аршином… Вы, гармонисты, все одинаковые. Вас сами бабы избаловали…
В полку всем известно, что Кравчук неравнодушен к женскому полу. Когда полк на отдыхе, он частенько выходит с баяном на улицу, собирает вокруг себя девчат и молодых женщин, наскучавшихся при немцах по песням и музыке, по мужьям и хлопцам. Я сам видел в Снежковке, с каким обожанием, как на кудесника, смотрели они во все глаза на старшину-гармониста. С печалью, с тоской, с любовью смотрели. А Кравчуку только этого и надо… Вот и сейчас он, конечно же, самым первым реагирует на сообщение Юрки.
- Пойду взгляну на бабу-сержанта - что там за фря такая, - говорит старшина и, набросив шинель, пробирается к выходу.
Мы молча провожаем его глазами, и в блиндаже наступает долгая, выжидательная тишина. Чувствую - меня тоже тянет наверх. "Какую бы придумать причину, чтобы сходить посмотреть на "кралю"?.."
- А что мы сидим? Сегодня погода лучше. Надо проветриться, - весьма кстати произносит Бубнов. И сразу все завозились, зашумели, начали собираться.
…Первым из блиндажа поднимается Бубнов. Вслед за ним выходим по скользким ступенькам мы со Смысловым. За нами тянется Пацуков.
Погода и в самом деле отличная. Над высоткой снова сияет солнце. Осевший за ночь снежок искрится тысячами крохотных зайчиков. Девчонка-сержант сидит на ящике к нам спиной. Она без шапки. Коротенькая, почти мальчишеская прическа. Темные, как смоль, волосы аккуратно откинуты за ухо. Она поворачивается к нам… "Боже мой! Неужели!?"
- Лина!..
- Саша! Вот здо́рово!..
Вцепившись мне в руку повыше локтя, она заливается радостным смехом.
- Вот видишь, я говорила, встретимся!..
Юрка многозначительно покрякивает и, вскинув брови, смотрит на меня с изумлением. В его взгляде немая зависть и удивление. Кравчук глядит исподлобья, с ухмылкой, но заметно, что он тоже шокирован.
- Да садись ты, - Лина тянет меня за рукав, не обращая на остальных никакого внимания. - Садись, тебе говорят… - Она отодвигается на краешек ящика, освобождает мне место рядом с собой и смеется, смеется, не скрывая, как приятна ей встреча.
…С Линой мы познакомились в штабе корпуса месяца два назад, когда пожилой сухощавый писарь, от которого даже через стол отдавало спиртным, вручал нам направления в части. Мне - в самоходный артполк. Лине - в саперный батальон РГК.
- Вам по пути. Езжайте в село Медянка, - бросил "сухарь" и, выдохнув очередную порцию перегара, снова погрузился в бумаги.
…В поисках попутной машины мы побрели по улице, то и дело приветствуя офицеров, встречавшихся на каждом шагу. Вскоре я убедился, что меня они вовсе не замечают, отвечают на приветствия ей одной. Большеглазая, с выбивающимися из-под лихо заломленной пилотки смолистыми волосами, в зеленой шинельке, аккуратно облегающей ее статную фигуру, она не могла не привлечь внимания.
Лина из таких девушек, встретив которую где-нибудь на улице, невольно оглянешься, чтобы посмотреть на нее еще раз.
Так было во многих прифронтовых деревушках, через которые нам пришлось проходить. На Лину оглядывались. А однажды нас остановил майор-интендант. Спросив, кто мы и куда направляем стопы, он долго вертел документы Лины в своих полных розовых пальцах.
- Значит, в саперный? - сказал он, задумчиво заглядывая Лине в глаза. И вдруг предложил:
- Пойдемте ко мне в минометный. Я все оформлю. Нам тоже нужна санитарка.
- Ему не санитарки нужны, - с презрением сказала Лина, когда мы тронулись дальше. - Так и ест глазами. Здесь, на фронте, все мужчины такие.
Она старше меня ровно на год. Ей девятнадцать. И по званию старше. И все-таки я не мог согласиться, чтобы всех мужчин "стригли под одну гребенку". Наши мнения разошлись, и мы спорили целый день. В конце концов она сказала мне что-то дерзкое. Но обиды на нее не осталось.
На Лину вообще невозможно обидеться. Как-то так получается, что она всегда оказывается права.
От села к селу шагали мы вместе, догоняя штаб бригады, которой были приданы самоходчики и саперы. Но наступление было стремительным. На месте штаба мы всякий раз заставали только телефонистов, накручивавших кабель на тяжелые пузатые катушки.
Мы всегда ночевали вместе. Как-то, усталые и промерзшие, постучались в первую попавшуюся хату. Приветливая хозяйка поставила на стол огромную миску борща и пристально, с тихой жалостью смотрела, как мы едим. Потом она принесла и бросила на пол охапку соломы, застелила ее домотканым рядном, подала две пуховых подушки. Помню, как наблюдавшая за хозяйкой Лина странно покосилась в мою сторону и в ее настороженном взгляде я прочел затаенную тревогу. Она легла первой - на краешек постели, чуть ли не на пол и с головой завернулась в шинель. Мы уснули, словно убитые, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.