Обойдя батарею, опять двинулся на восток. Лес кончился, впереди у самого горизонта вспыхивали и гасли осветительные ракеты. "Значит, выхожу к траншейной системе". Но здесь войска стоят плотнее. Нужен маскировочный костюм, а его нет. Дерево, у которого зарыл свой костюм, где-то совсем в другом месте.
Ползком, "скачками", то обливаясь потом, то надолго замирая без движения, я достиг, наконец, желанной цели. Между мной и нейтральной зоной осталась одна траншея и проволочное заграждение. К этому моменту я настолько устал, что едва мог двигаться. Тело было как деревянное. Хотелось одного: поскорее выбраться за проволоку! Она совсем рядом, но по траншее ходит гитлеровец.
Я заметил его каску издали. Каска проплывала вправо шагов на двадцать, влево - на десять. Я пересчитал эти шаги не раз. Когда часовой шел вправо, делал пятнадцатый шаг и должен был сделать еще пять, находясь ко мне спиной, я подползал ближе к траншее. Когда часовой возвращался, я лежал неподвижно. В кино показывают, как разведчики подползают к часовому. Чепуха! Услышит, на то он и часовой! Надо подползать к тому месту, куда он сам придет. Так я и делал, он идет от меня, а я на несколько метров вперед.
И вот, наконец, достаточно протянуть руку и можно дотронуться до каски часового, когда он подойдет сюда.
Самое правильное - без шума снять его и - в нейтральную зону. Но я чувствовал: сейчас это не под силу. Я настолько изнемог, что гитлеровец легко отразит мое нападение.
Убить из пистолета - услышат соседние часовые, прибегут на помощь. Что же делать? Перепрыгнуть через траншею, когда фашист будет ко мне спиной? Но я не успею отползти. Это сейчас он меня не видит, потому что я сзади, а он смотрит в сторону наших позиций. На противоположной же стороне траншеи я окажусь прямо перед его носом… Но и так лежать дальше нельзя. Единственный выход - собрать все силы и ударить фашиста пистолетом по голове, когда будет проходить мимо - оглушить!
И вот, когда немец вновь поравнялся со мной, я ударил его пистолетом по каске. Плохо! Удар получился вскользь. Гитлеровец с перепугу заорал, бросился бежать. Пришлось в него выстрелить и мигом выпрыгнуть из траншеи к проволочному заграждению. Ухватившись за кол, полез по нему, опираясь ногами о проволоку. Сзади уже кричали, стреляли.
О колючки проволоки разодрал одежду и тело. Перебрался уже и через второй ряд, и тут что-то тяжелое ударило в голову. Я потерял сознание.
Когда очнулся, в первую минуту ничего не мог понять. В глазах плыли оранжевые и лиловые круги. Чувствовал сильную боль, но где именно болит, сразу не разобрался. Пытался восстановить в памяти, что произошло. И вот смутно, будто очень давно это было, припомнил: "Лез через проволоку, потерял сознание от удара. Ранен… Но куда? И где я сейчас?"
Вокруг ночная темень. Рядом разговаривали немцы. "Почему меня не поднимают, не допрашивают?" Позади кто-то работал лопатой. "Может, приняли за убитого и хотят закопать?" Вслушался: опять звон лопаты о проволоку, натужливое пыхтение. Догадался: "Да, фашисты считают меня убитым. Они по ту сторону проволочного заграждения. Я - по эту. Подкапываются под проволоку, чтобы втащить меня к себе…
Вскочить бы сейчас и бежать! Но если у меня перебиты ноги? Недалеко от себя увидел свой пистолет. Я его выронил, когда упал. Постарался вспомнить, сколько раз из него выстрелил: в Витебске в патрульных раз пять, здесь в часового - есть ли в обойме хоть один патрон? "Живым не дамся. Все равно замучают".
Пока размышлял, к ногам уже подкопались. Пробовали тащить - не получилось. Я лежал вдоль проволоки и, когда потянули за ноги, зацепился одеждой за колючки. Гитлеровцы просунули лопату с длинным черенком и, толкая в спину, пытались отцепить от колючек и повернуть так, чтобы тело свободно прошло в подкоп.
Ждать дальше нельзя. Надо бежать. Но целы ли ноги? Вскочил! Ноги держат! Кинулся бежать.
У немцев - минутное замешательство: мертвец побежал! Потом они опомнились, открыли торопливую пальбу. А я бежал, падал, кидался из стороны в сторону. Надо мной взвивались ракеты. Полосовали темень трассирующие пули.
Добежал до кустов. Пополз параллельно линии фронта. Неприятельский огонь по-прежнему перемещался в направлении наших позиций. Значит, потеряли из вида, считают, что я бегу к своим напрямую.
С нашей стороны ударила артиллерия - это было очень кстати. Только непонятно, почему она откликнулась так быстро на всю эту кутерьму. Случайное стечение обстоятельств?..
На пути небольшая речушка. У меня еще хватило сил выползти на другой берег, но тут я опять потерял сознание. Кроме предельной усталости сказывалась и потеря крови.
Очнулся от толчка. Меня перевернули на спину и, видимо, рассматривали. Кто-то сказал с досадой:
- Фриц, зараза!
Неласковые эти слова прозвучали для меня сладчайшей музыкой. Смог только выдохнуть:
- Не фриц я, братцы!
- Ты смотри, по-русски разговаривает! - удивился человек, назвавший меня фрицем. - Ну-ка, хлопцы, бери его!
Вскоре я оказался в блиндаже усатого командира полка, совершенно незнакомого. Едва перебинтовали голову, я оторвал от куртки воротник и попросил срочно доставить этот лоскут в штаб фронта - в разведывательное управление.
А там, как узнал позже, все были в тревожном ожидании. Николай Маркович успел сообщить по радио о столкновении с немецким патрулем и удачном бегстве от преследователей. Командующий фронтом приказал в полках первого эшелона на этом направлении держать наготове разведчиков и артиллерию, чтобы в том месте, где гитлеровцы проявят сильное беспокойство, наша артиллерия немедленно произвела бы огневой налет по их передовым позициям, а группа разведчиков вышла в нейтральную зону. Одна из таких групп и подобрала меня.
Теперь я сидел в теплом блиндаже, смотрел и не мог насмотреться на дорогие русские лица. Казалось, не видел их целую вечность.
- Какая у меня рана? - спросил фельдшера, бинтовавшего голову.
Фельдшер замялся, но, видно, посчитал неприличным врать:
- Надо поскорее вас в госпиталь. Ранение в голову всегда опасно.
Усатый командир полка заторопился: приказал немедленно везти. Накинул на меня шинель, распорядился, чтобы фельдшер лично сопровождал до полевого госпиталя.
Прощаясь, подполковник дал флягу, шепнул:
- Ты крови много потерял, подбодрись, принимай помаленьку.
Повозка катила легко и плавно. И так же легко было на душе. "Все же выбрался. И поручение командующего выполнил". Отвинтил крышку фляги и хлебнул на радостях несколько глотков. "Мама в эту ночь, наверное, спокойно спала. Она даже не подозревала, как близко я был от гибели и каким чудом спасся". Выпил еще несколько глотков - за нее.
В расположении своих войск все было прекрасно, даже холодный ветер казался ласковым. Вспомнил предупреждение усатого командира полка: не раз приложился к фляге и прислушался к самому себе. Нет, силы не уходят. Наоборот, будоражило веселое, возбуждение. "К немцам в плен не попал. Избежал пыток и смерти. Очень повезло!" Хотелось петь, и я запел песенку, которую услышал в новом кинофильме:
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил…
В госпитале хирург, уже поджидавший раненого разведчика сказал обнадеживающе:
- Ну, раз поет, все будет хорошо.
Мне очень хотелось поговорить и с хирургом, и с сестричками, которые почему-то хихикали в свои марлевые маски.
- Лежите спокойно, потом поговорим, - обещала одна из них.
- Ну и веселый раненый! - сказала другая. - У нас таких еще не было.
- Это точно, - согласился я. - А вы знаете, почему я в немецкой форме? Вы не думайте, я не фриц.
- Все мы знаем, лежите, пожалуйста, спокойно, а то свяжем вас, - пригрозил хирург.
Я засмеялся. Мне казалось очень смешным, что будут связывать свои, да к тому же такие хорошенькие девушки.
- Связывайте! - великодушно разрешил я, и в тот же миг нестерпимая боль обожгла голову. Я застонал: - Ммм, ну это, ни к чему, доктор! Все шло так хорошо…
- Терпи, дорогой, и радуйся: кажется, мозги тебе не задело. Твердолобый ты, пуля срикошетила.
- Значит, еще поживем?
Я закрыл глаза и, будто покачиваясь в теплой детской люльке, стал засыпать…
После операции меня поместили в отдельную маленькую брезентовую палатку. Она была обтянута изнутри слоем белой ткани, обогревалась железной печуркой.
Я понимал, что такое внимание не случайно. Наверное, об этом позаботился сам командующий фронтом. Только вот никто не навестил, не поздравил с удачным возвращением. Из-за этого появилась обида. Она точила как червь, причиняя боль, гораздо большую, чем рана в голове. Стал утешать себя: ведь знаю только я о том, как проник в город, занятый противником, убил патрулей и ушел от преследования, раздевался догола на ледяном ветру, снимал часового, как, раненный, чуть не попал к фашистам. Официально это выглядит по-другому: разведчик получил приказ доставить ценные сведения, задачу выполнил, в ходе выполнения ранен. Вот и все. Перед наступлением у командования работы много, некогда вести душеспасительные беседы с раненым. Лежишь в отдельной палате, лечат, кормят, чего тебе еще надо?
И когда я совсем уже успокоился, когда в душе все встало на свои места, вдруг поднялся край палатки. Заглянул ладный солдат в отлично сшитой шинели, в комсоставских начищенных сапогах, в фуражке с лакированным козырьком. Солдат и не солдат, будто сошел с картинки. На фронте таких не было.