Обедали (а заодно и ужинали) уже в темноте. Ночь была дымчато-лунной, на соседней вершине багрово мерцали разведенные афганскими солдатами костры, оттуда же частенько взлетали осветительные ракеты и грохотали предостерегающие автоматные очереди. На нашей вершине было тихо, темно; кому положено - вели наблюдение, остальные спали. Опять же, как и положено - не только в Афганистане, но и на внутренних учениях в Союзе, - разведчики оборудовали наблюдательные пункты, вырыли в земле углубления для отдыха. Перед сном набросал на земляные полы колючей сухой травы, постелили брезенты, укрылись плащ-накидками и плащ-палатками.
Подполковник Занятнов лег позже других, долго смотрел в небо, потом приподнялся на локте:
- Все-таки это спутник. Думал, что комета, но это спутник.
Скучавший наверху лейтенант Мундуть - дежурный офицер - охотно откликнулся:
- Второй раз за мою вахту летит и мигает. - И без перехода: - Давайте покурим, товарищ подполковник.
- Доставай, покурим, - согласился Занятнов.
- Допекли несчастья, Валентин Геннадиевич. Рюкзак порвал, светозащитные очки разбились, сигареты с фильтром потерял, без фильтра - в труху растер, когда по камням катался…
- Убедил, - рассмеялся Занятнов, протягивая лейтенанту пачку "Охотничьих". - Сиди, кури, а я еще разок по биваку пройдусь, что-то не спится.
Мне тоже не спалось, поднялся вслед за Занятновым.
Порой думается, что наших современников офицеров мы знаем и мало, и как-то отстраненно. Встречаем их в городах, поселках, где офицеры обычно лишь отдыхают, приехав в отпуск, либо живут - те немногие, кто работает в штабах и военных учреждениях. А военные городки, гарнизоны скрыты от наших глаз - рассредоточены по отдаленным уголкам страны, ограждены заборами о будками контрольно-пропускных пунктов.
Как рабочие и служащие ежедневно идут под крышу заводского цеха или на строительные площадки, так и офицеры - пусть не каждый день, но еженедельно, ежемесячно - уходят на "точки", стартовые Позиции, просто под открытое небо: в леса, пустыни, горы. Офицеры ближе всех к современной сложной технике и зачастую очень близки к природе. Им выпадают самые трудные, аритмичные, разлуки с семьями, но не часто встретишь другие семьи, где бы сыновья так любили отцов и так тянулись повторить их судьбу.
В нашем ночном разговоре с Валентином Геннадиевичем выяснилось, что ему уже под сорок. Его отец, Геннадий Алексеевич, после войны долго служил мичманом на Тихоокеанском флоте, а в войну сражался с фашистами. Мама, Ольга Николаевна, воспитывалась в детском доме, тоже была на фронте, вернулась домой старшим лейтенантом. Отец любил, когда к сыну приходили гости, ребятам не мешал, но при случае легко заводил с ними разговор, иногда - веселый, чаще - серьезный.
В десятом классе Валентин объявил, что хочет поступать в военное училище, и неожиданно получился семейный конфликт. "Хватит, - рассердился вдруг отец, - я свое за двоих оттрубил. О матери подумай: сына раз в год будет видеть, да и то в високосный. Институт, и никаких училищ".
Отговорить сына все же не удалось, а двадцать лет спустя ситуация в семье Занятновых повторилась. Только теперь уже сам Валентин Геннадиевич послал из Афганистана строгое письмо своему сыну - школьнику Олегу. В письме тоже было про маму, и заканчивалось оно так: о суворовском училище забудь, продолжай учиться в школе, готовься в институт. Олег написал неожиданное: "Тогда разреши в нахимовское". Ответ был категоричен: "Институт или суворовское. Приказ окончательный, обжалованию не подлежит".
- Конечно, хочется, чтобы сын пожил спокойнее, чем я, - говорил Занятнов, делая двигательную гимнастику, чтобы не замерзнуть на ночной, продуваемой всеми ветрами вершине. - Но нельзя же ломать парню судьбу. Если не послушался - значит, твердо решил. А офицерскую судьбу надо выбирать раз и навсегда, что бы там с тобой потом ни случилось.
…В командировках - заграничных и внутренних - доводится говорить с людьми в разных обстоятельствах. Помню ночь, когда до рассвета ворочался на танковой броне с тремя говорливыми двадцатилетиями ребятами - членами экипажа, кому мы только не перемыли к утру косточки, хотя некоторых и похвалили. Или разговоры в машинном отделении ракетного крейсера, когда за переборкой с посвистом гудели котлы, каждый величиной с пятиэтажный дом, а трюмные машинисты в синих робах рассказывали о механике и старпоме, о замполите, который однажды лазил в остановленный, но еще не совсем остывший котел - помогал заглушать лопнувшие трубки коллектора. Но с такой любовью, с какой солдаты говорили в горах о подполковнике Занятнове, при мне еще никто об офицерах не отзывался:
- Это же отец наш. Сколько с нами по горам прошел, сколько на снегу в охранениях мерз! Однажды Юра Костромин остался - ну, там, откуда его, казалось, невозможно вытащить… Наших было всего шесть человек вместе с подполковником. Он по рации командиру говорит: "Сам лягу, а Костромина не оставлю!" Вынесли Костромина…
Занятнов о своих подчиненных тоже говорил как-то по-особому, хотя и просто, без пафоса:
- Люблю солдат этих, куда я без них!..
Но не забыть мне и его слов об офицерской судьбе: "что бы там с тобой потом ни случилось". С Занятновым случалось разное…
После высшего военного училища Валентин Геннадиевич немало прослужил в десантных войсках, а когда подал рапорт в академию - отказали "ввиду малого опыта". Впрочем, должность у него и впрямь тогда была небольшой, хотя многотрудной, а более высокой пока не предвиделось. Нужно было переходить в другой род войск, для десантника это все равно что из родной семьи уйти, я не преувеличиваю. Но офицеру необходим рост, карьера в лучшем смысле этого слова. Откуда и браться большим начальникам, если не из людей, которые способны на гораздо большее, чем делают сейчас, способны руководить тысячами людей, а не десятками, готовы жизнью отвечать за каждого человека из этих тысяч?
Занятнов скрепя сердце ушел все-таки в мотострелки, "в пехоту", как он говорит. В академию поступил через несколько лет, уже с новой должности, с такой высокой, что иной человек мог и задуматься: зачем, мол, голову науками мучить, если и без них полковничья папаха обеспечена? Были, как водится, переезд, бытовые трудности, словом, обычный для военных семей набор сложностей и бытовых неурядиц, о которых сами офицеры уже и не говорят, воспринимая как неизбежную нагрузку к профессии. Были госэкзамены, выпуск, отличная должность в хорошем округе, потом служба за границей. Все было нормально, правильно, а потом…
- Не ошибается тот, кто не работает, - почему-то с виноватой интонацией ответил Занятнов на мой прямой вопрос, почему его недавно вдруг понизили в должности.
До приезда к мотострелкам я слышал разговор о подполковнике Занятнове в высоком штабе: там разобрались, что он ни в чем не был виновен, что его попросту оговорил недоброжелатель из бывших сослуживцев, который сам за наговор вскоре был уволен из армии, а на Занятнова готовится приказ - возвращают на прежнюю должность. И разобрались даже в том, что вовсе не бравадой, не вызовом членам комиссии были отказ Занятнова оправдываться и его фраза: "Есть у меня вещмешок, есть раскладушка. Больше ничего я в армии не накопил".
Военная служба объективна и справедлива по самой своей сути. Здесь не скроешься за бумагами, красивыми рассуждениями, имитацией бурной приказной деятельности, потому что в жизни каждого офицера обязательно наступает момент, когда нужно лично повести людей в бой или лично распланировать этот бой так, чтобы он завершился победой. Справедлива еще и потому, что общение людей в армии, как нигде, тесное. В армии не приходят на работу и не уходят с нее, в армии служат - если надо, без выходных, без домашнего крова, безо всяких премиальных и сверхурочных. Наша армия - олицетворение справедливости, простых и честных отношений между людьми, потому что защищать идеалы могут лишь те люди, которые сами по ним живут.
Но справедливость не синоним бесконфликтности. В армии тоже сталкиваются мнения, а порой и характеры, не всегда всем подчиненным нравятся их командиры, и не всем командирам одинаково нравятся их подчиненные. Помню долгий разговор с мудрым, заслуженным генералом в Главном управлении кадров Министерства обороны. Говорил он о том, что из круглых отличников - выпускников училищ получаются порой не самые лучшие командиры, а еще говорил, что иногда хорошего работящего офицера, который однажды споткнулся, пять лет склоняют на сборах и совещаниях и, даже перестав склонять, все равно не выдвигают: "Когда-то что-то с ним, кажется, было…"
Потому, наверно, я и слушал рассказ подполковника Занятнова о его передрягах с болью: вдруг да виноватая и одновременно чуток обиженная интонация - отголосок какого вот "было". Но нет, обижался он не на армию к даже не на обстоятельства - обижался на самого себя! зря не отстоял, не доказал сразу же свою правоту, позволил, пусть на короткое время, восторжествовать лжи.
Здесь, у мотострелков, командир части при знакомстве осторожно спросил:
- Служить будете, товарищ подполковник, или высокий гнев пережидать?
Занятнов не обиделся:
- Послужу, если не возражаете.
Скоро над палатками воинов, подчиненных Занятнову, затрепетал вымпел "Лучшему подразделению", а командиры взводов и один командир роты получили повышения. Правда, при этом они перешли под начало других офицеров, а Занятнову дали взамен совсем новичков лейтенантов, но Валентин Геннадиевич не расстроился, только чаще стал выводить своих людей в горы, повысил нагрузки, стараясь при этом везде поспевать самолично - подстраховывал молодых.