Я швырнул полотенце в тазик и оделся.
- Куда направляешься? - спросил из своего кресла отец.
- На стадион, - буркнул я в ответ. - А позже загляну в пивнушку.
* * *
В конце следующей недели состоялось наше примирение с Петрой. Оставалось еще надавать разок-другой Марко, но у меня рука не поднялась.
Петра позвонила и спросила, почему я не пришел тогда. Я опешил: она развлекалась с Марко и при этом еще задает вопрос, почему я не пришел!
Это был длинный телефонный разговор. Петра уверяла, что никакого Марко не было, что она с нетерпением ждала меня.
Поначалу я не верил ни единому ее слову. Одних заверений для меня было недостаточно. Но позже заколебался, поддался, наверное, стремлению к близости. Две недели я не видел Петру, все казарма да казарма. А воскресенье оставалось моим последним шансом, так как вечером нужно было возвращаться в Вупперталь…
Родители мои только что ушли к мессе, мы быстро поднялись в мою комнату, бросились на кровать и первые десять минут целовались. Когда же я начал действовать смелее, Петра вдруг сказала:
- Знаешь, и в этих подштанниках ты все же далеко не Джон Травольта.
- А я и не хочу на него походить, - отшутился я, но про себя решил, что хотя бы небольшое сходство с этим артистом мне не помешало бы.
- С чего это ты напялил форму? - продолжала выспрашивать Петра. - Если надеешься поразить меня этими тряпками, то ошибаешься. Как и тем, что собираешься подписать с бундесвером контракт на двенадцать лет. Если не хочешь меня потерять, подумай, стоит ли делать это.
- Иди ко мне и не будем говорить об этом…
- А кто начал? - возмущенно спросила Петра, и следующие пять драгоценных минут ушли на то, чтобы успокоить ее. Я поставил пластинку с записями Гарри Белафонте, и комнату наполнил его голос. "Моя зазноба из Венесуэлы…" - пел он.
- Моя зазноба, - прошептал я Петре на ухо, но этот прием особого успеха не возымел. Проклятие, чего я, собственно, малодушничаю?
Я провел рукой по ее груди, почувствовал, как крепнет возбуждение. Меня бросило в жар. Добрался до бюстгальтера, попытался расстегнуть его. Черт возьми, зачем она напялила эту тряпку? Пришлось пустить в ход вторую руку. Петра скорчила гримасу, коротко бросила:
- Не надо, я сама!
Это было обидно слышать. А кстати, сколько уже времени?
"У красавицы Марии появился маленький мальчик, и она дала ему имя Христос", - пел Белафонте.
Нет, никаких мальчиков, никаких девочек. Так далеко мы не зайдем… Черт возьми, все время что-то отвлекает. А месса уже идет к концу.
Еще осталось четверть часа! Я поглаживал тело Петры, она отвечала зовущим движением.
Неожиданно что-то грохнуло.
Это с треском упал рычаг автоматического проигрывателя.
Я пришел в остервенение.
- Ну, иди, иди ко мне, - зашептала Петра.
Но мое возбуждение вдруг исчезло.
- Проклятие! - Я смущенно закашлял.
Часы на соборной башне пробили один раз - все, четверть восьмого, месса окончена.
- Пусти меня, ничего я не хочу! - в сердцах проговорила Петра. Она села на край кровати и начала одеваться. Совсем упав духом, я перевернулся на спину, взял с тумбочки сигарету.
Полное поражение! А что дальше? Ужин, вокзал, Вупперталь. И снова унылая казарма. Разве что завалиться куда-нибудь с Йоргом…
- Кончай мечтать и одевайся. Поторапливайся, - нервничала Петра. - Сейчас вернутся родители.
- Ах так, ты еще давишь мне на психику! Как и весь вечер. Это ты виновата.
- Кто? Я? Как это так?
- А кто все время шипел? Этим ты и вывела меня из себя. А хотелось покоя, уединения. Марко, возможно, порасторопнее меня, вот с ним и займись!
Я отдавал себе отчет в том, какие грубые оскорбления наношу Петре, но сдержаться не мог - просто как с цепи сорвался. Сорвалась и Петра.
- Совсем уже разум потерял, наверное, из-за пива и шнапса! - съязвила она. - Хватит валяться и выдумывать всякие гадости! У меня нет никакого желания пререкаться с тобой, а затем еще вдобавок слушать лекцию твоих родителей о недопустимости добрачных отношений!..
После ужина мать одарила меня пятьюдесятью марками, и мы отправились с Петрой на вокзал. Собственно, она имела полное право не провожать меня после того, что я ей наговорил.
- О чем думаешь? - прервала она молчание по дороге.
- О чем? Естественно, о бункере, в который вернусь через пару часов.
- А о чем-нибудь другом ты не можешь поразмышлять? Бундесвер никуда от тебя не денется всю следующую неделю.
- Но я должен настроиться, понимаешь? Впрочем, тебе этого не понять.
- Ладно, раз мне не понять, - резко бросила Петра, - то будет лучше, если остаток пути ты проделаешь в гордом одиночестве. Сам себя и утешай. Не могу никак сообразить, что я нашла в тебе - в таком ядовитом карлике?
Она развернулась и пошла прочь.
- Сама ты ядовитый карлик, - буркнул я под нос.
Итак, окончательный разрыв? Кажется, я должен был поторапливаться, чтобы успеть к поезду.
Уже в купе я подсчитал, сколько выпил пива: получалось много. Но я был удивительно трезв, во всяком случае, так мне казалось. При пересадке в Кёльне у меня хватило времени, чтобы купить еще три банки и постараться забыть неприятности.
Около 23 часов я был уже в Эльберфельде. Увольнительная - до утра. Отправляться в казарму было еще рано. Я зашел в привокзальный пивной бар. Там застал кое-кого из своей роты. Ребята тоже решили подкрепиться перед сном грядущим. Начали мы с пол-литровых кружек; это показалось более экономичным, да и для владельца бара удобнее, поскольку ему приходилось меньше бегать. В баре кое-где виднелись группки пассажиров обычного гражданского вида, зато заметно прибавилось число коротко стриженных парней с вещевыми мешками. Бернд из третьего взвода, за которым в роте закрепилась кличка Лошак - его подбородок действительно походил на нижнюю челюсть трехгодовалого жеребца, - первым дошел до нормы. Он вызвал на спор владельца бара, утверждая, что может двумя пальцами поднять за ножку стул и держать его над головой. Мы уже знали этот трюк, но хозяин - нет, и бедолаге пришлось выставить за проигранное пари по кружке пива каждому присутствующему военному.
Несколько позже Бернд продемонстрировал еще один трюк для остававшихся в зале пассажиров: он заглотнул цепочку от своего личного знака. Через некоторое время вытащил, обратив внимание зевак на то, что цепочка с одной стороны почернела.
- От воздействия желудочного сока, - сообщил доверительно Лошак, вызвав немалое удивление присутствующих.
С этого началась новая "круговая".
В половине третьего ночи мы сошлись на том, что трех часов сна будет вполне достаточно, и отправились в казарму. Пока ехали в такси, я снова прикинул, сколько за воскресный день выпито пива. Но подсчитать не смог - клонило ко сну.
Утром меня все еще пошатывало, глаза были красными, в желудке урчало. Во время утреннего осмотра выяснилось, что Альфред, владелец БМВ, не вернулся из увольнения. К полудню стадо известно: по дороге в казарму Альфред врезался в дерево. Экспертиза установила, что он выпил вдвое больше допустимой нормы. Фельдфебель поинтересовался, кто был близок с Альфредом и мог бы передать его жене несколько цветочков "от боевых товарищей".
Маршируя на обед, мы, как обычно, пели бравые песни. Но песни не могли отвлечь меня от невеселых мыслей.
Неужели то, что случилось со мной, когда я был с Петрой, произошло от выпивки? Ах, теперь все равно!
Альфред! Какая жалость! Только что женился, правда, из-за денег, которых жена зарабатывала больше, чем он. Как же у них, интересно, строились интимные отношения?
Затем я подумал о том, что тоже мог погибнуть: сошел бы поезд с рельсов или произошла авария такси в Вуппертале.
Газеты сообщили бы: "Тяжелая автокатастрофа произошла в центре Вупперталя. На стоявшее по всем правилам у светофора такси, в котором находились пять человек, вчера ночью наскочил грузовик с прицепом. Погибли водитель такси, а также четверо солдат бундесвера, возвращавшихся в казарму. Среди них и сапер Петер Крайес…"
Вот когда раскаялась бы Петра! Вот когда она вспомнила бы "ядовитого карлика"! Но поздно. Раньше надо было думать, а не снюхиваться с этим Марко. Теперь вот плати по счетам. Эх, попасть бы, что ли, на самом деле в аварию!..
Но только чтобы никаких смертей. Пусть будут ранения, при виде которых Петра возьмет свои слова назад, начнет регулярно приходить ко мне в госпиталь и клясться в вечной верности.
Ах, Крайес, старина, ты размечтался и словно бредишь!