Дергавшийся на месте интролигатор, заслышав обращенное к нему слово, так и рухнулся на землю и пошел извиваться, рыдая и лепеча опять: "Иешу! Иешу! Ганоцри! Ганоцри!"
– Что ты, глупый, кричишь? – проговорил митрополит.
– Ой, васе… ой, васе… васе высокопреосвященство… коли же… коли же никто… никто… як ви…
– Неправда: никто как Бог, а не я, – глупый ты!
– Ой бог, ой бог… Ой Иешу. Иешу…
– Зачем говоришь Иешу? – скажи: Господи Иисусе Христе!
– Ой, коли же… господи, ой, Сусе Хриште… Ой, ой, дай мине… дай мине, гошподин… гошподи… дай мое детко!
– Ну, вот так!.. Глупый…
– Он до безумия измучен, владыка, и… удивительно, как он еще держится, – поддержал тут Друкарт.
Митрополит вздохнул и тихо протянул с задушевностью в голосе:
– Любы николи же ослабевает, – опять поднял глаза к птичкам и вдруг как бы им сказал:
– Не достоин он крещения… отослать его в прием, – и с этим он в то же самое мгновение повернулся и ушел в свои покои.
Апелляции на этот владычный суд не было, и все были довольны, как истинно "смиреннейший" первосвятитель стал вверху всех положений. "Недостойного" крещения хитреца привели в прием и забрили, а ребёнка отдали его отцу. Их счастьем и радостью любоваться было некогда; забритый же наемщик, сколько мне помнится, после приема окрестился: он не захотел потерять хорошей крестной матери и тех тридцати рублей, которые тогда давались каждому новокрещенцу-еврею…
Значит, и с этой стороны потери не было, и я на этом мог бы и окончить свой рассказ, если бы к нему не принадлежал особый, весьма замечательный эпилог.
XIX
(Глава вместо эпилога)
С прекращением Крымской войны и возникновением гласности и новых течений в литературе немало молодых людей оставили службу и пустились искать занятий при частных делах, которых тогда вдруг развернулось довольно много. Этим движением был увлечен и я.
Mнe привелось примкнуть к операциям одного английского торгового дома, по делам которого я около трех лет был в беспрестанных разъездах.
Останавливаясь, как требовали дела, то в одном, то в другом месте, иногда довольно подолгу, я в свободное время много читал и покупал интересовавших меня старых и новых сочинений. Так, купив раз на ярмарке у ворот Троице-Сергиевой лайры сочинения Вольтера, я заинтересовался нападкамн этого писателя на Библию. Что это в самом деле: как и на чем могло быть написано Моисеем Пятокнижие, каким способом мог быть истолчен в порошок золотой телец, когда золото в порошок не толчется, и тому подобные вопросы смущали меня и заставляли искать на них удовлетворительного, резонного решения.
Мне захотелось во что бы то ни стало достать и прочесть так называемые "Иудейские письма к господину Вольтеру", давно разошедшееся русское издание, которое составляет библиографическую редкость.
За получением книг в этом роде тогда обращались в московский магазин Кольчугина на Никольской, но там на этот случай тоже не было этой книги, и мне указали на другую лавку, приказчик которой мне обещал достать "Иудейские письма" у какого-то знакомого ему переплетчика.
Я ждал и наведывался, когда достанут, а книги всё не доставали: говорили, что переплетчика этого нет, – что он где-то в отлучке.
Так дотянулось время, что мне надо было уже и уезжать из Москвы, и вот накануне самого отъезда я еще раз зашел в лавку, и мне говорят:
– Он приехал, – посидите, должен сейчас принести. Я присел и пересматриваю кое-какое книжное старье, как вдруг слышу, говорят:
– Несет!
С этим, вижу, в лавку входит старик – седой, очень смирного, покойного вида, но с несомненно еврейским обличием, – одет в русскую мещанскую чуйку и в русском суконном картузе с большим козырем; а в руках связка книг в синем бумажном платке.
– Ишь как ты долго, Григорий Иваныч, собирался, – говорят ему.
– Часу не было, – отвечает он, спокойно кладя на прилавок и вывязывая из платка книги.
Ему, не говоря ни слова, заплатили сколько-то денег, а мне сказали, что пришлют книги вечером вместе с другими и со счетом.
Понятно, что это был торговый прием, – да и не в этом дело; а мне нравился сам переплетчик, и я с ним разговорился. Предметом разговора были поначалу эти же принесенные им книги "Иудейские письма к господину Вольтеру".
– Интересные, – говорю, – эти книги?
– Н… да, – отвечает, – разумеется… кто не читал – интересные.
– Как вам кажется: действительно ли они писаны раввинами?
– Н… н… бог знает, – отвечал он словно немножко нехотя и вдруг, приветно улыбнувшись, добавил: – читали, может быть, про Бубель (в речи его было много еврейского произношения): она про що немует, як онемевший Схария, про що гугнит, як Моисей… Кто ее во всем допытать может? Фай! ничего не разберешь! – вот Евангелиум – то книжка простая, ясная, а Бубель…
Он махнул рукою и добавил:
– Бог знает, що там когда и як да ещо и на чем писано? – с того с ума сходили!
Я выразил некоторое удивление, что он знает Евангелие.
– А що тут за удивительно, як я христианин?..
– И вы давно приняли христианство?
– Нет, не очень давно…
– Кто же вас убедил, – говорю, – в христианстве?
– Ну, то же ясно есть и у Бубель: там писано, що Мессия во втором храме повинен прийти, ну я и увидал, що он пришел… Чего же еще шукать али ждать, як он уже с нами?
– Однако евреи все это место читали, а не верят.
– Не верят, бо они тех талмудов да еще чего-нибудь пустого начитались и бог знает якии себе вытребеньки повыдумляли: який он буде Мессия и як он ни бы то никому не ведомо откуда явиться и по-земному царевать станет, а они станут понувать в мире… Але все то пустое: он пришел в нашем, в рабском теле, и нам треба только держати его учительство. Прощайте!
Он поклонился и вышел, а я разговорился о нем с лавочником, который рассказал мне, что это человек "очень умственный".
– Да какой, – говорю, – в самом деле он веры?
– Да истинно, – отвечает, – он крещеный – иные его даже вроде подвижника понимают.
– Он, – говорю, – и начитанный, кажется?
– Про это и говорить нечего, но только редко с кем о книгах говорит, и то словцо кинет да рукой махнет; а своим – жидам так толкует и обращает их и много от них терпит: они его и били и даже раз удавить хотели, ну он не робеет: "приходил, говорит, Христос, и другого не ждите – не будет".
– Ну а они что же?
– Ну и они тоже руками махают: и он махает, и они махают, а сами всё гыр-гыр, как зверье, рычат, а потом и ничего – образумятся.
– И семья у него вся христиане?
Купец засмеялся.
– Какая же, – говорит, – у него может быть семья, когда он этакой суевер?
– Чем же суевер?
– Да, а как его иначе понимать: никакого правила не держит, и деньги тоже…
– Деньги любит? – перебиваю.
– Какой же любит, когда все, что заработает, – одною рукою возьмет, а другою отдаст.
– Кому же?
– Все равно.
– Только евреям или христианам?
– Говорю вам: все равно. Он ведь помешан.
– Будто!
– Верно вам говорю: с ним случай был.
– Какой?
Тут и сам этот мой собеседник рукою замахал.
– Давно, – говорит, – у него где-то сына, что ли, в набор было взяли, да что-то такое тонул он, да крокодил его кусал, а потом с наемщиком у него вышло, что принять его не могли, пока киевский Филарет благословил, чтобы ему лоб забрить; ну а сынишка-то сам собою после вскоре умер, заморили его, говорят, ставщики, и жена померла, а сам он – этот человек – подумавши был в состоянии и… "надо, говорит, мне больше не о земном думать, а о небесном, потому самое лучшее, говорит, разрешиться и со Христом быть…"
Ну, тут мне и вспомнилось, где я этого человека видел, и вышло по присловию: "привел бог свидеться, да нечего дать": он был уже слишком много меня богаче.
XX
И еще два слова в личное мое оправдание.
С некоторых пор в Петербурге рассказывают странную историю: один известнейший "иерусалимский барон" добивается, чтобы ему дали подряд на нашу армию. Опасаясь, что этот господин все дело поведет с жидами и по-жидовски, ему не хотят дать этой операции… И что же: седьмого или восьмого сего февраля читаю об этом уже в газетах, с дополнением, что "иерусалимский барон" кинулся ко "всемогущим патронессам", которые придумали самое благонадежное средство поправить дело в своем вкусе: они крестят барона, и, кажется, со всею его подрядною свитою!!.
Газеты называют это "новым миссионерским приемом" и говорят ("Новое время", № 340), что "люди, от которых зависит отдача сукна, подметок, овса и сена, у нас могут быть миссионерами гораздо счастливее тех наших миссионеров, которые так неуспешно действуют на Дальнем Востоке". Газета находит возможным, что "наши великосветские старухи воспользуются счастливою мыслию обращать в православие за небольшую поставку сапожного товара".
Констатируя этот факт как неоспоримое доказательство, что моя книжка "На краю света" ничего в воззрении великосветских крестителей не изменила, я почтительно прошу моих высокопросвещенных судей – вменить мне это в облегчающее обстоятельство.
Впервые опубликовано – журнал "Странник", 1877.
Примечания
1
"Флигерточаков" это должно было значить "флигель-адъютант Чертков". ( Прим. Лескова. ).
2
Русское законодательство имело в виду эту фарисейскую мстительность, и в IV томе свода законов были положительные статьи, которыми вменялось в обязанность при рассмотрения общественных приговоров о сдаче евреев в рекруты "за дурное поведение" обращать строгое внимание, чтобы под видом обвинения в "дурном поведении" не скрывались козни фанатического свойства, мстящие за неисполнение тех или других "еврейских обрядов"; но евреи это отлично обходили и достигали, чего хотели. ( Прим. Лескова. ).
3
"Иешу Ганоцри" по еврейскому произношению значит Иисус Назарянин . ( Прим. Лескова. ).
4
Имя "Иисус" иногда произносится Иешу , иногда Иегошуа ( Прим. Лескова. ).
5
Извозчик, содержатель брик. ( Прим. Лескова. )
6
Лапсардак – коротенькая кофта с установленным числом завязок и бахромочек. Талмудисты носят этот "жидовский мундир" под верхним платьем. ( Прим. Лескова. )
7
Своего рода ( лат. ).
8
Безделье ( итал. ).
9
Так ( лат. ).
10
Это никак не должно быть относимо к превосходному старцу Парфению, который жил в Голосееве. ( Прим. Лескова. ).
11
"De fide et operibus" и "De catechisandis rudibus".
12
Известный английский юморист, пастор суттонского прихода, Лаврентий Стерн, прославившийся своим веселым остроумием и нежною чувствительностью, говорит: "Напрасно думают быть христианами те, которые не постарались сделаться добрыми людьми. Идти ко Христу, имея недобрые замыслы против человека, более несоответственно, чем делать визит в халате". (Стерн, ч. 2, стр. 6 и 7). ( Прим. Лескова. ).