- Не понимаю, Жан-Шарль, - говорит Жизель Дюфрен, - это говорите вы, который всегда держит нос по ветру; не станете же вы меня уверять, что вы - феминист. Феминизм в наше время - пройденный этап.
Феминизм. Последнее время только и говорят об этом. Лоранс тотчас же перестает слушать. Феминизм, психоанализ, Общий рынок, ударная сила - она не знает, что об этом думать, ничего не думает. У меня аллергия. Она смотрит на мать, которая возвращается в комнату с натянутой улыбкой на губах. Завтра, через два дня, на этой неделе Жильбер ей все скажет. Голос прозвучал, прозвучит в "зоне покоя": "Мерзавец, мерзавец!" Перед взором Лоранс цветы, похожие на злых птиц. Когда она приходит в себя, госпожа Тирион разглагольствует:
- Меня тошнит от того, что все подвергается систематическому поношению. Разве это не было красиво задумано: двадцать пятого января на обеде в пользу голодающих детей нам подали за двадцать тысяч франков чашечку риса и стакан воды; обычное меню маленьких индусов. Так что же! Подхихикивания в левой печати. А что бы они запели, если б мы ели икру и паштет из гусиных печенок!
- Раскритиковать можно все, - говорит Доминика, - не стоит обращать внимания.
Вид у нее отсутствующий, она рассеянно отвечает госпоже Тирион, между тем как остальные четверо усаживаются за бридж; Лоранс открывает "Экспресс": информация, разложенная на тоненькие рубрики, как чашка молока; без сучка, без задоринки, ничто не задевает, не царапает. Ее клонит ко сну, она поспешно встает, когда Тирион отходит от карточного стола, заявляя:
- У меня завтра трудный день. Мы вынуждены уехать.
- Я пойду наверх лягу, - говорит она.
- Здесь, должно быть, чудесно спится, - говорит госпожа Тирион. - И наверное нет нужды в снотворных. В Париже без них не обойдешься.
- А я покончила со снотворными с тех пор, как ежедневно принимаю гармонизатор, - говорит Жизель Дюфрен.
- Я испробовал одну из убаюкивающих пластинок, но она меня ничуть не убаюкала, - весело говорит Жан-Шарль.
- Мне рассказывали об удивительном аппарате, - говорит Тирион, - включаешь его в электросеть, он дает световые сигналы, монотонные и завораживающие; они вас усыпляют, а он выключается сам по себе. Непременно закажу такой.
- Ах, сегодня вечером мне ничего не надо, - говорит Лоранс.
Эти комнаты в самом деле прелестны: стены затянуты набивным полотном, деревенские кровати под лоскутными покрывалами, а на умывальнике - фаянсовый таз и кувшин, В стене почти незаметная дверь, ведущая в ванную комнату. Она высовывается в окно и вдыхает холодный запах земли. Через минуту Жан-Шарль будет здесь: она хочет думать только о нем, о его профиле в пляшущих отблесках огня. И внезапно он уже здесь, он ее обнимает, и нежность обжигающей лавой струится по жилам Лоранс, и, когда губы их сливаются, у нее от желания подкашиваются ноги.
- Ну вот! Бедная девочка! Ты очень перепугалась?
- Нет, - говорит Лоранс, - я была так счастлива, что не раздавила велосипедиста.
Она откидывает голову на спинку удобного кожаного кресла. Сейчас она уже не так счастлива, неведомо почему.
- Хочешь чаю?
- Не беспокойся.
- Это займет не больше пяти минут.
Бадминтон, телевизор: когда мы выбрались, уже стемнело; я ехала не быстро. Я ощущала присутствие Жан-Шарля рядом со мной, вспоминала нашу ночь, не отрывая при этом взгляда от дороги. Внезапно, с тропинки направо от меня, в свет фар выскочил рыжий велосипедист. Я резко повернула руль, машина покачнулась и опрокинулась в кювет.
- Ты как?
- В порядке, - сказал Жан-Шарль. - А ты?
- В порядке.
Я выключила контакт. Дверца отворилась.
- Вы ранены?
- Нет.
Группа велосипедистов - мальчики, девочки - окружили машину, лежавшую неподвижно вверх колесами, продолжавшими крутиться; я крикнула рыжему: "Дурак ты этакий!" - но какое облегчение! Я думала, что проехала по его телу. Я бросилась в объятия Жан-Шарля: "Дорогой мой! Здорово нам повезло. Ни царапины!".
Он не улыбался.
- Машина разбита вдребезги.
- Это да, но лучше она, чем ты или я.
Около нас остановились машины; один из мальчиков объяснил:
- Этот идиот ехал не глядя, он бросился под колеса, а эта милая дама свернула влево.
Рыжий бормотал извинения, остальные благодарили меня.
- Он за вас молиться должен!
На краю мокрой дороги рядом с разломанной машиной я ощутила, что во мне вспенивается радость, как шампанское. Я любила этого кретина велосипедиста за то, что не убила его, и его товарищей, улыбавшихся мне, и незнакомых людей, которые предлагали довезти нас до Парижа. Внезапно у меня закружилась голова, и я потеряла сознание.
Она очнулась на заднем сиденье ДС. Но обратный путь она помнила плохо: шок был все же сильный. Жан-Шарль говорил, что придется покупать новую машину, что за разбитую больше двухсот тысяч франков не выручишь; он был недоволен, понятно; труднее было принять то, что он, казалось, сердился на меня. Не моя же это вина, я скорее горжусь тем, как я мягко положила нас в кювет; но в конце концов все мужья убеждены, что как водители они дают сто очков форы женам. Да, я вспоминаю, он был настолько недобросовестен, что вечером, когда я перед тем, как лечь, сказала: "Никто бы из этого не выкрутился, не раздолбав машину", ответил: "Я не нахожу, что это очень изобретательно: наша страховка компенсирует ущерб только третьему лицу".
- Что ж, по-твоему, лучше было бы убить этого типа?
- Ты его не убила бы: сломала бы ему ногу…
- Прекрасно могла убить.
- Ну и поделом ему. Все свидетели стали бы на твою сторону.
Он этого не думал, сказал просто, чтоб мне насолить, так как убежден, что я могла отделаться меньшими расходами. А это неправда.
- Вот чай, специальная смесь, - говорит отец, ставя поднос на стол, заваленный журналами. - Знаешь, о чем я думаю, - говорит он, - интересно, если бы девочки были в машине, сохранился бы у тебя тот же рефлекс?
- Не знаю, - говорит Лоранс.
Она колеблется. Жан-Шарль - это как бы мое другое "я", думает она. Мы солидарны. Я действовала, точно была одна. Но подвергнуть риску моих девочек, чтоб спасти незнакомца, нелепость! А Жан-Шарль? Он занимал место смертника. В конце концов ему есть из-за чего сердиться.
Отец возобновляет разговор:
- Вчера, когда дети были со мной, я бы скорее смел с лица земли целый пансион, чем пошел на малейший риск.
- А уж до чего они были довольны! - говорит Лоранс. - Ты задал им королевский пир.
- А! Я отвез их в один из маленьких ресторанов, где еще подают настоящие сливки, цыплят, которые откормлены хорошим зерном, настоящие яйца. Ты знаешь, что в США курам дают водоросли и что в яйца приходится впрыскивать специальное химическое вещество, чтобы придать им вкус яйца?
- Это меня не удивляет. Доминика привезла мне из Нью-Йорка шоколад с химическим ароматом шоколада.
Они смеются. Подумать только, что я не провела с ним ни одного уик-энда в жизни! Он подает чай в разрознен ных чашках. Старая керосиновая лампа, переделанная в электрическую, освещает стол, на котором раскрыт том "Плеяды". Ему не приходится терзать свое воображение, чтобы развлечься.
- У Луизы забавный ум, - говорит он. - Но похожа на тебя Катрин. В ее возрасте ты была так же серьезна.
- Да, я была на нее похожа, - говорит Лоранс (Будет ли она похожа на меня?)
- Я нахожу, что у нее очень развилось воображение.
- Можешь себе представить, Марта меня увещевает: я обязана повести ее к первому причастию!
- Она мечтает всех нас обратить. Она не проповедует, но ставит себя в пример. Всем своим видом она говорит: посмотрите, как вера преображает женщину, какую внутреннюю красоту она дает. Бедняжка, не так-то легко выявить наружу внутреннюю красоту.
- Ты злой.
- Да нет, она славная девочка. Доминика и ты, вы обе сделали блестящую карьеру; существование матери семейства так тускло, вот она и поставила на святость.
- К тому же иметь Юбера единственным свидетелем твоей жизни явно недостаточно.
- Кто был в Февроле?
- Жильбер Мортье, Дюфрены, Тирион и его жена.
- Она принимает этого подлеца! Помнишь, он приходил к нам - говорит без умолку, а за душой ничего. Не хвалясь, скажу, что начинал лучше его. Вся его карьера построена на грязных интригах и саморекламе. И Доминика хотела, чтоб я стал таким!
- Ты не мог.
- Я мог бы, если б совершил те же гнусности, что он.
- Именно это я и хочу сказать.
Доминика ничего не поняла. "Он предпочел роль посредственности". Нет. Жизнь без компромиссов, время, высвобожденное для раздумий, наслаждения культурой, вместо суетливого существования людей маминого круга; да и я живу не лучше.
- Твоя мать процветает по-прежнему?
Лоранс колеблется.
- У нее неладно с Жильбером Мортье. Я полагаю, что он собирается ее оставить.
- Вот уж полная неожиданность для нее! Она умнее мисс Планеты и на вид приятней госпожи Рузвельт: это дает ей основание считать себя выше всех женщин.
- Сейчас она очень несчастна, - Лоранс приняла резкость отца, но ей жаль мать. - Знаешь, я думала над тем, что ты мне говорил о несчастье. И все же оно существует. Ты остаешься самим собой в любой ситуации, но это не каждому дано.
- То, что доступно мне, доступно любому. Я не исключение.
- А я думаю, что исключение, - нежно говорит Лоранс. - Например, одиночество, мало кого оно не тяготит.
- Потому что люди не отдаются ему всей душой. Самые большие радости были мне дарованы одиночеством.
- Ты в самом деле доволен своей жизнью?
- Я никогда не совершил ничего, в чем мог бы себя упрекнуть.