Я тебе косарь денег дам, если ты у себя товар положишь. Дармовой косарь,
соглашайся!
– Не соглашусь.
– Музыку любишь?
– Ага.
– Отлично, а то я музыку громко слушать люблю. Я мою систему от мамаши
завтра заберу и – вперед!
– Я не люблю слушать то, что другие. У меня очень специальные вкусы.
– Ты передо мной тут не выделывайся! – взвизгнул Эрик. – Если ты мне будешь
проблемы устраивать, я тебе двери с
полпинка вышибу.
– Вам известна разница между силой и ловкостью? – спросил я.
– Да я три года за убийство отмотал, – бахвалился Эрик. – Чувак на меня с
топором набросился, он меня стукачом назвал, а
я себе стукачом называть никому не позволю! В общем, когда он мне это сказал, я
на него кинулся, а он – за топор, а я у него
топор выхватил и распорол ему грудную клетку. Самозащита. Судья сказал -
самозащита. И присяжные сказали -
самозащита. Он за мной по улице гонится, сердце в разрез видно, кровища хлещет.
Триста ярдов пробежал, прежде чем
свалился. Будешь на меня наезжать, так я за тяжкие телесные шесть месяцев
оттрублю и глазом не моргну.
– В этом основное различие между мной и вами, – торжественно подвел я итог.
Великий английский философ Томас Гоббс
однажды сказал, что сильнейший человек может пасть от руки слабака, если тот
подкрадется к нему сзади с ножом. Я,
правда, вовсе не слабак. Я, возможно, даже сильнее, чем вы, и уж наверняка
ловчее.
– Три моих брата от крэка сдохли! – хрюкнул Эрик.
К тому времени беседа окончательно утомила меня, поэтому я взял со стола
молоток и стукнул им Эрика по голове. Эрик
упал на софу. Он был мертв. Я решил, что пусть Минобороны само приводит в
порядок квартиру, а мне там уже ничего не
нужно. Пора было сматываться из Брайтона. В конце концов, я – всего лишь
невинная жертва экспериментов по контролю
над сознанием. Однако теперь, когда правда о множественных личностях,
находящихся во мне, раскрылась, я не собирался
складывать лапки и сдаваться на милость врага. Нет, я собирался биться до
последнего, доказывая свою невиновность. Я
прибегну к помощи судебной системы и отсужу у британского правительства каждое
пенни причиненного мне ущерба.
Поскольку меня разыскивала полиция, я счел за лучшее обойти стороной
брайтонский вокзал. Я вызвал такси и попросил
водителя высадить меня возле кладбища Хоу. Вскоре я отыскал место упокоения сэра
"Джека" Гоббса, который умер в том
же самом году, когда родился я, и которого многие считают самым лучшим бэтсменом
из всех, когда-либо игравших за
сборную Англии по крикету. Я испражнился на его могилу, бросив тем самым
обществу мелкий, но значимый вызов. Если
общество позволяет себе гадить на меня, тогда и я позволю себе излить мое
презрение на тех, кого это общество почитает.
Затем я дошел пешком до станции Портслейд и вернулся в Лондон через Литтлемптон.
Глава 1
Я пролистал мою записную книжку (или записную книжку Кевина) и нашел в ней
номер, который выглядел
многообещающе. Я позвонил Ванессе Холт и попросил встретить меня на Гринвичском
вокзале. Она неуверенно сказала, что
собиралась пообедать с друзьями. Я отрезал, что мне на это глубоко наплевать -
или она хочет получить посвящение в тайны
"Ложи Черной Завесы и Белого Света" или нет.
Когда я прибыл на вокзал, Ванесса
уже поджидала меня в кассовом зале. Мы
зашли в кафе "Терминус", где я заказал две чашки чая.
– Умеешь ли ты общаться с духами? – спросил я Ванессу.
– Нет, – ответила та.
– Пошли, – сказал я перед тем, как опрокинуть в себя остатки пойла. – Я
научу тебя.
Холт последовала за мной в "Южно-Лондонский Книжный Центр". Я окинул
взглядом полки и вскоре отыскал
подходящий том – издание девятнадцатого века трактата Шопенгауэра "О четырех
источниках принципа самодостаточного
разума". Я приказал Ванессе прочесть из него вслух.
– Божественный Платон и великолепный Кант в один голос призывают нас
руководствоваться следующими правилами, -
нашептывала Холт, – при любых философских рассуждениях, как и при занятиях
прочими науками. Два закона важны,
утверждают они: закон однородности и закон специфичности.
– Продолжай, – скомандовал я, когда Холт замолкла.
– Что это за чушь? – спросила Ванесса.
– Тебе известно значение слова "ислам"? – огрызнулся я.
– Нет, – прошипела Холт.
– Оно означает "повиновение", – разъяснил я. – Именно от ислама ведет свое
происхождение суфизм. Все религиозные и
оккультные учение, которые чего-нибудь да стоят, ведут свое происхождение от
суфизма, так что, если ты хочешь научиться
видеть через завесу, отделяющую этот мир от следующего, то ты должна
повиноваться мне и читать дальше.
– Закон однородности обязывает нас объединять в роды однородные предметы, -
выплюнула Ванесса, – что же касается
закона специфичности, он требует, чтобы мы при этом ясно различали между
различными родами объединенными в силу
сродства в общее понятие.
– Отлично, – рявкнул я, забирая том из рук Ванессы и ставя его обратно на
полку, – теперь пойдем!
– Что все это означает? – еще раз спросила Холт. когда мы очутились на
улице.
– Я показывал тебе, как общаться с духами, – ответил я, устремляясь на
аллеи Гринвичского парка.
– Да брось ты! – усомнилась Холт.
– Послушай, – сказал я, – как и всем, кто взыскует Истины, тебе еще
предстоит понять: то, что кажется непостижимым
глазам профана, оказывается очень будничным для взгляда посвященного. И
Шопенгауэр, и тот, кто перевел его книгу,
мертвы – иными словами, ты только что получила послание из мира духов. Те, кто
еще не рожден, также суть духи, и,
написав книгу, ты сможешь вступить в общение с ними!
Мои аргументы не особенно убедили Ванессу – ей предстояло еще многому
учиться. Я вел Холт к Холму Одинокого
Дерева, ветер развевал ее длинные каштановые волосы и она выглядела просто
шикарно. Мы сели на одну из парковых
скамеек, предназначенных для посетителей. Я приказал Холт лечь и положить голову
мне на колени.
– А сейчас мы немного займемся Сексуальной Магией, – проурчал я. – Не
волнуйся, если кто-нибудь появиться, я наложу
на него заклятье. Ложись на живот и отсоси у меня.
– Я не буду! – проскрипела Ванесса. – Кто-нибудь пройдет мимо и засечет
нас!
– Не волнуйся! – заверил ее я. – Я же сказал, что наложу на них заклятье.
Делай, что я говорю, и все будет в порядке.
Холт захихикала и извлекла мой болт из ширинки. Он взяла орудие за
основание и принялась посасывать головку. Я же
взирал на то, что некогда называлось Новиомагусом и на видневшийся за ним вдали
лондонский Сити. Я расслабился и
старался ни о чем не думать. Я хотел погрузиться в пучины моей души и вырвать
оттуда все, что поместили в нее помимо
моей Воли. Я нимало не удивился, когда появились три музы, также как появились
они перед Астреей, Королевой-
Девственицей, четыре века тому назад. Хотя, конечно, я сомневаюсь, чтобы музы,
явившиеся Глориане, были облачены в
бейсболки и джинсы.
– Они увидят нас! – воскликнула Холт, одновременно поднимая голову.
– Не волнуйся! – прохрипел я, прижимая ее голову обратно к моему лобку. -
Сейчас наложу на них заклятье!
Подростки шли, обмениваясь шуточками о какой-то их общей знакомой; они были
настолько увлечены разговором, что
даже не заметили, как Несс отсасывает у меня. Я извлек "Religio medici" Томаса
Броуна из кармана и начал читать вслух с
первой попавшейся страницы.
– "Нет спасения для тех, кто не уверовал во Христа, – бубнил я, – что
наполняет мое сердце печалью за всех честных
праведников и философов, нашедших свою кончину прежде Боговоплощения. Как они,
наверное, удивились, когда их
поэтические видения предстали пред ними наяву и измышленные ими фурии обернулись
чертями, терзающими плоть их!"
Тут три паренька заметили меня, посмотрели друг на друга, не сговариваясь,
повернулись и пустились наутек,
убежденные в том, что наткнулись на опасного психа.
– "Как должно быть потрясены они были, выслушав историю Адама, – вопил я
вслед убегающим малолеткам, – и, узнав,
что им суждено страдать за того, о чьем существовании они даже и не подозревали:
те, кто выводили свой род от богов,
оказались жалкими потомками грешного человека!"
Я бросил взгляд на Холт, на сию новую Еву, тело которой было распростерто
передо мной. Я знал, что я вот-вот кончу, и
что у меня пока еще нет желания потянуть Холт за волосы для того, чтобы сперма
брызнула ей в лицо. Время еще не пришло.
Ванесса была слишком тощей, ее еще предстояло откормить до нужной кондиции. Во
многих примитивных обществах
девочек, достигших половой зрелости, заставляли поститься из врожденного страха