- Кто я такая?
Нет, она вовсе не сошла с ума. Она часто задавала мне этот вопрос, и я знала нужный ответ.
- Ты моя старшая сестра.
- Совершенно верно, - кивнула Бриджет.
Такая у нее была тщеславная прихоть. Ей не хотелось, чтобы люди думали, будто у нее есть ребенок, а потому я всегда говорила, что мы с ней сестры, и нас повсюду считали за сестер.
Она отвела меня на широкую оживленную улицу и поставила под фонарем рядом со стоянкой кебов. В ожидании седоков несколько извозчиков спали, примостившись на подножках своих экипажей.
- Улыбнись, милая, - говорит Бриджет. - И не переставай улыбаться.
Две ее подружки, Кейт и Элиза-Роза, разряженные в пух и прах, стояли под соседним фонарем и ждали кого-то (во всяком случае я так подумала). Моя мать подошла к ним, что-то сказала, и все трое повернулись и посмотрели на меня. Элиза-Роза почему-то казалась расстроенной, а Кейт весело крикнула: "Ежели там чего поникнет и сморщится, детка, разыщи меня, я одолжу тебе крахмальчику".
Я не поняла, о чем она говорит и почему так громко рассмеялась собственным словам, но решила, что скорее всего речь идет о каких-то тонкостях зонтичного ремесла. Похоже, ни Элизе-Розе, ни моей матери совет Кейт не понравился: Элиза пихнула ее локтем, а моя мать сердито на нее зыркнула и вернулась ко мне.
Когда к нам приблизился джентльмен во фрачной паре, я предположила в нем хозяина зонтичной лавки. Именно такими сытыми и жизнерадостными господами мне представлялись владельцы подобных заведений. Он был румяный, с навощенными усиками, в разноцветном шарфе и с розочкой в петлице. Моя мать отошла с ним поодаль. Я не слышала, о чем они разговаривали, но несомненно речь велась обо мне, поскольку оба поглядывали в мою сторону, а пару раз, когда джентльмен не смотрел, мать стрельнула на меня глазами и оскалила зубы, точно дикая обезьяна - сперва я удивилась, но потом сообразила, что она напоминает мне улыбаться.
Бриджет взяла что-то у мужчины, а после вернулась ко мне, опустилась на колени и заглянула мне в лицо.
- Послушай. Я хочу, чтобы ты пошла с этим джентльменом и делала все что он скажет, послушно и вежливо. Если ты сделаешь все как надо, без всяких капризов и выкрутасов, мы с Джо возьмем тебя с собой. Ты меня слышишь?
Как я могла не слышать, если она находилась прямо передо мной?
Я пошла с мужчиной, как она велела. Мы стали удаляться от шумных улиц. Всякий раз, когда он искоса взглядывал на меня, я старательно улыбалась. Наконец (ввек этого не забуду) он откашлялся и сказал бранчливым тоном: "Будь ты жителем африканского континента, ты бы по всей вероятности уже была замужем за черным туземцем с костью в носу".
Неискушенная в светских обычаях, я понятия не имела, как лучше ответить на данное замечание, чтоб получилось вежливо, ну и решила промолчать. Джентльмен на целую минуту погрузился в сосредоточенное раздумье, потом наконец произнес:
- Вижу, тебе этого хотелось бы.
- Что, сэр? Прошу прощения?
- Тебе хотелось бы выйти замуж за туземца с костью в носу.
Я помотала головой.
- О нет, сэр… мне этого нисколько не хочется.
- Тогда почему ты так улыбаешься?
- Не знаю, сэр.
Он громко расхохотался, позабавленный моим ответом, но потом вдруг резко умолк и нахмурился.
- Верно ты дурочка, - коротко промолвил он и на ходу принялся всматриваться в мое лицо, ища признаки умственной отсталости.
- Да идите вы к черту! - выпалила я, но тут же вспомнила, что должна держаться вежливо. - Извиняюсь, сэр, я никакая не дурочка. Я все на лету схватываю. И сделаю все в точности, как вы велите.
- Рад это слышать, - сказал он. - По крайней мере ты перестала склабиться как идиотка.
Я и вправду перестала, потому что мне внезапно захотелось плакать. Какой-то дурацкий разговор про черных туземцев и идиоток. Хоть бы Бриджет пришла и забрала меня домой. Но потом я вспомнила, что они с Джо уезжают в Чортландию и я должна пойти с этим джентльменом и послушно сделать все, что он скажет, иначе меня оставят здесь питаться объедками и спать на пороге у бакалейщика.
Немного погодя он завел меня в переулок сбоку от какого-то театра. Я никогда еще не была в театре. Пару раз я слышала восторженные рассказы материных подружек про то, как они тихонько проскользнули внутрь через заднюю дверь и в какую-то щелку глядели на сцену, где выступал сам неподражаемый Джон Дрю. Я вообразила, что этот господин тоже знает тайный вход в театр и ведет меня посмотреть конец представления, прежде чем мы отправимся на работу в лавку. Поэтому я шла с ним очень даже охотно.
На полпути по переулку он затащил меня в темную нишу в стене. Там действительно находилась дверь, но запертая на засов с толстой цепью. При виде ее я испытала разочарование, что нам так и не удастся посмотреть спектакль, но уже в следующий миг оно сменилось паникой, поскольку джентльмен вдруг наклонился и засунул язык мне в ухо. Я попыталась увернуться, но он зажал меня в угол, и мне было некуда деваться. Дальше все происходило будто во сне: вот с него слетает шляпа и катится по земле, вот он лихорадочно возится с гульфиком, вот подхватывает меня и прижимает к стене. Тогда я еще мало чего знала, но успела повидать достаточно всякого, чтобы понять что сейчас произойдет, а я не была уверена, нравится ли мне это. Конечно же, подумала я, моя мать имела в виду совсем другое.
- Простите, сэр, - пролепетала я. - Но что насчет зонтов?
В нише было темно, и я не видела толком лица мужчины, но он несколько смешался.
- Зонтов? - переспросил он, совсем не сердито. - Ты о чем?
- Сэр, я это должна делать?
Он погладил меня по голове и вздохнул.
- Да, детка. И у тебя замечательно получается. Ты просто не дергайся и… а ну-ка… - Он приспустил мои панталончики поудобнее. - Так-то лучше. Все в порядке?
Я кивнула, надеясь, что в темноте он не видит слез, подступивших к моим глазам. Теперь у меня не осталось ни малейших сомнений в его намерениях.
- Ну вот, - сказал он. - Раз все в порядке, значит, тебе будет почти не больно.
Когда дошло до дела, меня затошнило от одной мысли об огромном грязном шишаке, запиханном в меня, и потому я вообразила взамен него обычный зонт (собственно, боль была такая, будто там и впрямь целый зонт), сложенный мужской шелковый зонт, какие я мастерила бы в лавке, если бы мы туда пошли и если бы она вообще существовала - а до меня наконец начало доходить, что никакой зонтичной лавки нет и никогда не было.
В течение недели я еще пять раз поработала девственницей, с пятью разными джентльменами, и к субботе у нас набралось достаточно денег на дорогу в Чортландию. Сперва Бриджет говорила, что Джо поплывет на одном корабле с нами. А ближе ко дню отбытия она сообщила, что он поехал вперед и мы с ним встретимся в Глазго. В ответ на все уточняющие "когда" и "где" мать не могла придумать ничего лучше "да какая тебе разница".
Кажется, тут-то я и начала подозревать, что история про их с Джо пылкое примирение в порту - неправда. Но я держала пасть закрытой и гнала прочь всякие мысли на этот счет - тогда я не сумела бы объяснить почему, но сейчас думаю, я просто не хотела рвать себе сердце.
После Дублина Глазго показался мне огромным, шумным и полным сумасшедших. В течение первой минуты после высадки с корабля я увидела взрослую тетку, стоявшую на карачках и лаявшую по-собачьи, мужчину, пиликавшего на скрипке из конского черепа, и мальчишку, который со всех сил крутил над головой макрель, покуда из нее не вылетели блестящие кишки, похожие на атласные ленты. Над запруженной народом пристанью простиралось страшное небо в зареве огня и клубах черного дыма, которые словно вырывались из самых врат ада, но в действительности исходили из литейных цехов за рекой. И думаете наш славный, по уши влюбленный Джо Димпси встречал нас на причале с распростертыми объятиями и лучезарной улыбкой? Черта с два.
Мать наняла комнату на Стоквелл-стрит рядом с канатной мастерской и первые несколько дней провела за розысками Джо. Она обегала все ипподромы, все кабаки, все игорные притоны и танцевальные залы, а когда поиски ничего не дали, поместила в "Геральд" объявление с обещанием денежного вознаграждения за любые сведения о местопребывании Джо Димпси. Но никаких известий не поступило.
Через неделю у нас закончились деньги, и мать отправила меня на заработки. Сама она переходит на неполную занятость, заявила она. Она годами пахала на износ, чтобы накормить и одеть меня. Раз я все равно уже не целка, теперь настала моя очередь ежедневно приносить домой денюжку, а она будет присоединяться ко мне только под настроение.
С того дня все мои мысли и чувства были словно заперты в моей груди, теснились там, не находя выхода и затрудняя мне дыхание. Но другой жизни я не знала, поэтому загоняла сомнения глубоко внутрь и делала что велят. Кроме того, я страшно боялась матери.
Со временем она научила меня разным изощренным приемам нашего ремесла (уверена, вы меня простите, если я не стану их описывать) и вскорости ухитрилась разместить заметки о нас обеих в каталоге под названием "Веселые дамы Глазго", имевшем подпольное хождение в городе. Я там была отрекомендована как "Розанчик, прелестная юная отрочица (полагаю, она имела в виду "отроковица"), которая, несмотря на свой нежный возраст, любит поиграть на беззвучной флейте и владеет инструментом мастерски". Себя же мать описала следующим образом: "Пышнотелая красавица Елена Троянская, чьим выдающимся достоинствам не найдется равных ни в этом мире, ни в том".