Он ничего не ответил и остался у крыльца, а Доминика с мальчиком поднялись по лестнице и скрылись в прихожей. Нет, между ними не стояло никакого препятствия, ничего, кроме чувства, которое зрело внутри его, кроме этого идиотского бегства от самого себя, словно любовь ему заказана, ему, который только и умеет, что любить. Так стоял он, глядя на этот унылый дом с потрескавшейся кое-где штукатуркой, на эти выщербленные ступени, а осенний ветер тормошил черные верхушки сосен. Вечерний туман поднимался над лугом, затягивая пеленой дальний лес. Ксавье не смел войти в дом, хотя оттуда не доносилось ни звука. Даже если эта история, ради которой он готов поставить на карту свою жизнь, - истина, хотя этому нет ровным счетом никаких доказательств, почему же надо отделять себя от стада? Ведь он такой, как все... Но в то время как эта привычная мысль кружилась у него в голове, подобно тем осенним листьям, которые ветер, подняв в воздух, снова швырнул к его ногам, он вслух шептал слова латинской молитвы: "...vita, dulcedo, et spes nostra salve. Ad te clamamus, exsules filii Evae. Ad te suspiramus gementes et flentes..." Стеная и плача... Он любит, он любим, зачем стенать, зачем плакать? Ксавье торопливо взбежал по ступеням и вошел в прихожую. Ролан сидел на ящике для дров, он размазывал по лицу слезы и сопли. Ксавье спросил, где Доминика.
- Она говорит по телефону в библиотеке, - сказал мальчик и добавил, не глядя на него: - Она послала меня за вами...
- Что же ты не позвал меня?
Он не ответил и отвернулся к стене. Ксавье положил ладонь на круглую, коротко остриженную мальчишечью голову, но Ролан отстранился. Господи, уже ревность! Ксавье пересек столовую и вошел в маленькую комнату, которую почему-то называли библиотекой, хотя на полках стояли только переплетенные комплекты журнала "Мир в иллюстрациях" за многие годы. Увидя Ксавье, Доминика, не положив трубку, жестом попросила его не уходить:
- Договорились. Мы оплатим и обратный путь. Да, по ночному тарифу... - Она так и стояла, протянув левую руку к Ксавье, а он после мгновенной борьбы с самим собой сжал ее. Доминика положила трубку. Обняв ее одной рукой, Ксавье другой рукой прижал ее голову к своему плечу, чтобы их губы не встретились. Большая осенняя муха билась о стекло. Крышка стола, за которым дети семейства Пиан испокон веков готовили летние задания, была сплошь покрыта озерами выцветших чернильных клякс и процарапанными ножом контурами каких-то зверей - этими неразгаданными иероглифами исчезнувшего детства. Доминика первая отпрянула от него и прошептала:
- Будем благоразумны... Нет человека свободнее вас! В двадцать два года вы еще имеете право жить у родителей. Будете слушать лекции; в конце концов, вы - студент... Ну а я... Я не могу поссориться со старухой. Я ей обязана местом учительницы в приходской школе. А у меня ведь брат на руках. О! Перехитрить ее невозможно... Но, слава Богу, она больше не выходит из дома одна, целыми днями сидит в кресле... Ну скажите же хоть что-нибудь! - добавила она нежно, но настойчиво. Он прошептал:
- Я вас слушаю...
- Какую ошибку я совершила, согласившись ради экономии поселиться у мадам Пиан.
Ксавье сказал, что так оно, пожалуй, и лучше...
- Да что вы! Впрочем, у меня есть подруга, которая в случае чего пустит нас к себе в комнату...
Губительные слова! Доминика поняла это слишком поздно. Ксавье отошел от нее, и она не пыталась приблизиться к нему снова.
- Нет, нет, мы будем встречаться на улице. - Она пыталась сгладить впечатление, которое произвели на него ее слова. - Знаете, мне ничего не надо, лишь бы не потерять вас...
Окно в библиотеке было узкое, к тому же смеркалось, и он видел только ее волосы, резко очерченные скулы и обнаженные до локтя руки. Он слышал, как бьется о стекло муха, чувствовал запах старых чернил и заплесневелой бумаги - запах этой минуты, которую он будет помнить до самой смерти. Он полуприкрыл глаза, она не смела шелохнуться, вздохнула.
- Вас словно кто-то сглазил...
Он ничего не ответил, и она сказала:
- Быть может, это просто безумие...
- Да, - сказал он тихо. - Безумие.
- Вы излечитесь. Я вас вылечу. - Она подошла к нему, но не коснулась его, а только спросила: - Вы меня любите?
- Больше всех на свете.
- Тогда в чем же дело? - взмолилась она.
Но он не сказал ей ни единого слова, не ответил ни единым жестом. Так стояли они в полутьме и не двинулись с места, даже когда в столовой раздался стук палки Бригитты Пиан. Старуха толкнула дверь библиотеки, ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стоящих на расстоянии молодых людей неотвратимо тянет друг к другу.
- Долго же вы, однако, звоните по телефону, дитя мое.
- Мы разговаривали, - сказала Доминика.
- Но ведь чемоданы еще не уложены. Я не хочу, чтобы мы остались здесь ночевать. Пообедаем по дороге, если вы голодны.
Старуха не выглядела рассерженной и посторонилась, чтобы пропустить Доминику. Она повременила, пока девушка не прошла через столовую, и только тогда повернулась к Ксавье:
- Не знаю, право, что мне сказать вашей бедной матушке, потому что она наверняка будет спрашивать о вас.
Он различал смутные очертания задрапированного темной материей грузного тела и белесые пятна лба и щек. Он слышал сопение этой старой загнанной кобылы. Но все же - он это остро ощущал - она источала ледяной холод, она вся была гигантским сгустком ненависти.
- Подумать только, дорогая мадам Дартижелонг верит, будто я могу вам чем-то помочь, а вы вот до чего докатились...
Ксавье ничего не ответил этому существу без пола и возраста; он словно выпал из времени. Он тщетно пытался отделаться от трех слов из "Страстей господних", которые не шли у него из головы: "Jesus autem tacebat..." И тоже молчал, в то время как Парка изрекала заранее обдуманные фразы:
- Я полагаю, бедное дитя мое, что вы не случайно повстречали человека одних с вами склонностей и не случайно последовали за ним сюда. Я сомневаюсь, что он может причинить вам серьезный вред. Подумать только, что еще час назад я была полна тревоги на этот счет, но теперь у меня сложилось твердое убеждение - однако уверяю вас, я не поставлю об этом в известность вашу дорогую матушку, - что вам уже нельзя причинить никакого вреда. Жан и вы - вы оба источаете яд.
Она ждала от Ксавье каких-то слов, но он стоял молча, будто одинокое деревце в ночи.
- Правда, я увожу от вас предмет ваших воздыханий, быть может, без нее вам станет скучно и вы здесь не задержитесь. Но я возвращаюсь к своему вопросу: что мне сказать вашей бедной матушке?
- Правду, мадам Пиан, если вы ее знаете.
Старуха не ожидала такого ответа. Она двинулась было к двери, но остановилась:
- Несмотря на все, что я сказала, не приходите в отчаяние. Вы еще молоды, ничто не потеряно. Я буду молиться за вас.
Его упорное молчание теперь уже тревожило ее.
- В конце концов, я могу и ошибаться на ваш счет.
Он отвернулся. Бригитта Пиан вышла из комнаты ощупью, как слепая, прошла по столовой, потом вдруг повернула назад. Дверь библиотеки оставалась открытой. Она не сразу увидела Ксавье и удивилась, куда же он мог деваться. Ах, вот он! - эта темная масса на полу. Ксавье стоял на коленях, привалившись к столу и уперев лоб в руки. На его опущенные плечи, казалось, давила непомерная тяжесть.
* * *
- Самое ужасное, Мишель, самое ужасное из всего, что я сделал, что я хладнокровно задумал и уже стал осуществлять...
- Не рассказывай мне этого.
- Даже если бы я хотел рассказать, у меня, скорее всего, не нашлось бы слов. Когда я был на исповеди, я не сумел растолковать священнику, в чем дело... Ты знаешь, Мишель, я всегда ненавидел Ролана. Ты хотела его усыновить, потому что потеряла надежду стать матерью. Он был одновременно и живым упреком мне, и злой насмешкой. И вот Ксавье, покружившись около каждого из нас, именно на нем остановил свой окончательный выбор! Причем не по сердечной склонности, а лишь потому, что мальчишке угрожала та же участь, что и котятам, которых я утопил на другой день после нашего приезда сюда. Ради этого жалкого существа Ксавье отказался от своего земного счастья, отказался от Доминики, ради него он пожертвовал Доминикой... А я? Кем я был для него? Разве что одним из орудий его пытки. Я был частью его крестных мук. Пойми меня: дело тут не в ревности, свойственной и дружбе, и любви. Тут нечто совсем другое. И тогда я выдумал...
Он замолчал. Она надеялась, что он остановится. Но он заговорил вновь:
- Я не всегда понимаю причины своих поступков и почти ничего не делаю преднамеренно... Но в данном случае это было именно так. Ксавье видел в Ролане одну из тех невинных душ, чей ангел созерцает лик Господень. Так вот, я сделал вид, что считаю его нежность к мальчику... не смею тебе сказать... Я дал ему понять, что подозреваю его... Я преследовал его двусмысленными намеками. Помню, как на лице бедняги сперва отразился ужас, а потом смятение... Отодвинься от меня, пожалуйста.
Она на мгновение застыла, прижавшись губами к его шее.