- Ну и хорошо. Давайте посмотрим на экране, хороша ли подготовка.
- Давайте. Чтоб зря меня не облучать, - лицемерие ответил я.
Ну вот. Я так и полагал: ничего не заметили. Делать можно. А они считают, что без подготовки нельзя. Вот так! Знания - шоры на глазах. Правда, не всем и не всегда везет. Лучше с утра делать, а я на операцию сначала поперся. А как иначе? Это ведь сорок пять минут на столе лежать, пока они все снимки сделают.
И точно, я ж говорил им, себе говорил - коралловый камень!
Снимок хороший. Камень действительно коралловый. Не знаю, что урологи скажут, а по моим общехирургическим представлениям вполне можно удалить без особых трудностей. Если наврут. Вполне могли подложить чужой снимок. В конце концов, не моя забота. Кому оперировать, тот пусть и думает. С операцией, наверное, не следует тянуть. Пока камень маленький, еще куда ни шло. А нарастет? Приступов в эти дни не было, после того раза я и не чувствовал свою почку. Сам на рожон не полезу. Подожду еще. До следующего приступа. Я - как все. Стандартен, как шарикоподшипник, противно даже.
Хорошо бы пока про камень никому не говорить. Но это утопия, из рентгена понесут по всей больнице. Если рак - умолчат, а камень - такую весть, конечно, тут же разнесут. Вот и посмотрим, пойдет слух или молчать будут.
Перед уходом опять в реанимацию зашел. Немного получше Льву. На вопросы отвечает, но сам не разговаривает. После первых операций молол без остановки, в отделение просился, а сейчас… От наркоза еще не отошел. И потом, действительно болит у него.
- Болит, Лев Романович?
- Где разрезы - болит.
- А вся нога? Ниже? Холодная? - Вопросы входят в программу необходимого лицедейства. Спрашивать надо, а спрашивать нечего. И так все вижу: теплая нога. Конечно, теплая. И вены заполнены. Все сам вижу, а спрашиваю. Говорю ж, стандартный я человек.
8
Нина стояла на кухне в громе кастрюль и сковородок, в шипенье, скворчанье, шуме воды из крана, падающей на тарелки. Немудрено, что она не расслышала звонка в дверь. Но у Полкана слух отменный, стоит гостю подойти к дверям, собака уже тут как тут, принюхивается, определяет степень знакомства. Появление человека малоизвестного или не любимого ею предваряет громким лаем, приятного гостя приветствует помахиванием хвоста и тихим повизгиванием. Егор принадлежал к числу приятных гостей, так что на первый звонок Полкан лишь радостно раскланялся хвостом. Не дождавшись реакции на звонок, Егор повторил свое сообщение о прибытии. Полкан, повизгивая, двинулся к кухне и пролаял призыв к дверям, стоя на пороге.
Ясно, что свой, иначе он шумел бы около входа. Нина поняла, что пришел Егор. Больше некому. Она приняла его приход как неизбежное наступление вечера - не огорчилась и не обрадовалась. Впрочем, кто ее знает? Просто не проявила эмоций. Нина вообще человек сдержанный. Лишь однажды Егор видел ее плачущей - в день знакомства. К тому же в собственных чувствах не всегда легко разобраться. Пока пытаешься оценить свои первые побуждения, они уже перестают быть первыми, и приходится разбираться во вторых, третьих; спохватишься, а первозданной, непосредственной реакции нет и в помине, осталось чистое умствование. Что поделаешь, у каждого свой характер, переделать его трудно.
- Здравствуй. Давно пришла? С Полканом еще не гуляла?
- Подождет. У меня нет возможности выполнять все собачьи прихоти.
- Не возражаешь, если мы с ним пройдемся?
- Спасибо скажу. А я пока обед доделаю. Ты обедал?
- Чего-то ел.
Нина наклонилась к собачьей морде:
- Барбосинька моя, погуляешь с Егором?
Полкан в усиленном темпе работал хвостом.
Они отсутствовали больше часа; должно быть, Егору нравилось быть при деле. У него было много возможностей оставаться наедине с самим собой, но вынужденное одиночество влечет за собой безделье и не способствует размышлениям, а тут он ходил, гулял, думу думал и дело делал. Как во время привычной операции - руки работают, а голова свободна, хочешь - мировые проблемы решай, хочешь - личные..
На кухне Нина продолжала привычную лабораторную жизнь: в кухонную полку был вмонтирован таймер, на полочках стояли стеклянные, металлические, затейливые и неказистые баночки и бутылочки с разнообразными специями и приправами. К еде Нина относилась строго рецептурно и большой фантазии себе не позволяла. Никогда не пользовалась методом проб и ошибок - есть рецепты, есть методики, их надо строго придерживаться, для того и существуют всякие весы, мерки и таймеры.
Наконец пришли едоки, Полкан тотчас кинулся к хозяйке и ткнулся мордой ей в колени. Нина, в свою очередь, потыкалась носом в собачью макушку. Потом из одной кастрюли налила какое-то варево в миску, как видно принадлежащую другу человека, и поставила ее в угол на маленькую скамеечку. При взгляде на кухонный антураж трудно было понять, что кому принадлежит, что для кого готовится. Не исключено, что владелица кухни не делала большой разницы между собой и Полканом, однако все же ясно: еду она готовила врозь и ел ее друг отдельно.
Потом и они с Егором сели за стол. Изредка перебрасывались короткими репликами, потом мужчина взял беседу в свои руки и поведал о сегодняшней операции. А о чем еще рассказывать, если все новости, весь воздух, вся кровь и дух твой связаны с больницей? Естественно, он не о самой операции говорил, а о Златогурове, что он у них уже третий раз и дальнейшие зигзаги его хирургической судьбы неизвестны, поскольку склероз все равно никому не остановить.
Нина в ответ иронизировала над их в конечном счете бесперспективным геройством. Егор не решился на прямой отпор, но сказал, что это не геройство, а плановая операция с вполне реальными перспективами. Когда понадобится следующая операция, предсказать невозможно: завтра и с той же степенью вероятности через десять лет. Нина по-прежнему иронически высказала подозрение, что больному, обреченному на муки ожидания, естественнее произносить в адрес хирургов слова проклятья, а не благодарности, и посоветовала оперировать только аппендициты и грыжи. Все больше втягиваясь в беспредметное словопрение, Егор стал доказывать, что, если операция продлевает человеку жизнь, ее нельзя считать бессмысленной или бесперспективной. Даже если у больного останется только голова, как у профессора Доуэля, то и тогда он будет доволен и будет знать, на что ее употребить.
Спора, по существу, не было. Нина иронизировала по инерции. Ирония - ее самоцель. А уж истина… Бог с ней, с истиной.
- Ну, давайте, давайте. Упивайтесь своими операциями, продлевайте мучения человеку, который знает, что если не умрет, то в конце концов останется без ног.
- Чего же ты хочешь? Мы не планируем жизнь. Наша забота - чтоб он жил без болей. Мы убираем боль. Хотим убрать. А если через неделю опять заболит, будем опять думать.
- Хорошие ребята. А мы вам памятники должны ставить?
- Увы, памятников нам никто не ставит. Нам и платят-то меньше, чем вам.
- Мы химики, продукцию даем. От нас прибыль.
- Это да. А от докторов - убыток.
- Конечно. Вы больного тянете, деньги на него тратите, больничный лист ему оплачивается, а потом пенсию платить будут. А обществу он что дает?
Her, это непостижимо. Все-таки, надо надеяться, это ирония, а не позиция.
- Ну что ты говоришь, подумай! А радость, что он близким доставляет? Не считается, что ли? А та радость, что он получает от жизни и от сознания, что его любят? Разве от того, что радости в мире больше, мир не улучшается?
- Не смеши, моралист. Смотри реально. Радость не эманация радия. Мы этой эманации уже нахлебались…
- Может, и моралист, но когда я вижу, как близкие горюют из-за своих безнадежных родственников, с какой терпеливой преданностью ухаживают за ними, мне становится легче работать. И жить легче.
- Вам, конечно, легче! Иначе только повеситься. А сколько сил уходит без всякой отдачи у этих же близких? Сколько лишних мук у больных? Эманация муки тоже существует. Не хотите просто думать об этом. Понимаю, если бы Глеб такое насочинял - он журналист, ему положено излучать оптимистическое мировоззрение.
- Я вижу радость больного и живу его радостью.
- А на каких приборах вы измеряете радости и мучения? Теория довольно слабая, она только прибавляет хирургам самодовольства, ощущения себя сверхчеловеками.
В споре должен был кто-то победить. Победила Нина - так читалась ее улыбка. Но победители любят быть великодушными:
- Да ладно, я пошутила, все правильно. Давай телевизор включим, сегодня пары соревнуются.
Уселись разделить радость многих - фигурное катание. Сидели молча, не считать же разговором реплики: "Сбой дала…", "Недотянули прыжок", "Синхронность сбили", "Музыку совсем не слышат…"
И опять Егор предложил новую тему. Опять про больницу.
- Сегодня Диму снимок сделали. Камень, как и предполагали.
- И что теперь?
- Операция. Коралловый камень сам не выйдет.
- Что значит - коралловый?
- По форме такой. С отростками. В лоханке.
- До сих пор растворять не умеют?
- Пока нет.
- За что ж вам деньги-то платить?
- За операции. Вы химики - вы и ищите растворители. Дим, конечно, отлынивать будет… Надо его уговорить как-то.
- А если без лишней интеллигентности, прямо и решительно? Сказать об опасностях, какие грозят, если будет тянуть?
- Да он и сам о них знает. Камень вырастет - убирать труднее. Почка испортится. Сам постареет, еще болезни набегут. Много вариантов.
- Ты и врач и друг. Настаивай. Интеллигенты горазды все усложнять, как до дела доходит…
- Да уж! Беззаботность - не наша с Димом стихия. Однако времени уже… - Удивление Егора не соответствовало его виду, он не торопился.