Они поехали в город в его машине. Составив себе мнение, Сомс должен был вернуться, а Флёр ехать дальше, домой. Рафаэлит встретил их наверху лестницы. Сомс решил, что он похож на матадора (хотя он в жизни ни одного не видел): короткие баки, широкое бледное лицо, на котором было написано: "Если вы воображаете, что способны оценить мою работу, так вы ошибаетесь". А у Сомса на лице было написано: "Если вы воображаете, что мне так уж интересно оценить вашу работу, так вы ошиблись вдвойне". И, оставив его с Флёр, он стал смотреть по сторонам. Признаться, впечатление у него сложилось благоприятное. Судя по картинам, художник совершенно отмахнулся от современности. Поверхность гладкая, перспектива соблюдена, краски богатые. Он уловил новую нотку, или, вернее, воскресшую старую. Талант у этого малого бесспорно есть; долговечен ли он, этого по нашим временам не скажешь, но картины его более приемлемы для общежития, чем все, что он видел за последнее время. Дойдя до портрета Джун, он постоял, нагнув голову набок, потом сказал с бледной улыбкой:
- Хорошо уловили сходство. - Ему приятна была мысль, что Джун, вероятно, не заметила того, что заметил он. Но когда взгляд его упал на портрет Энн, его лицо потемнело, и он быстро взглянул на Флёр, а та сказала:
- Да, папа? Как ты это находишь?
У Сомса мелькнула мысль: "Не потому ли она согласна позировать, что хочет встречаться с ним?"
- Готов? - спросил он.
Рафаэлит ответил:
- Да. Завтра отправляю.
Лицо Сомса опять посветлело. Значит, не страшно!
- Очень хорошая работа! - проговорил он. - Лилия сделана превосходно, - и перешел к наброску с женщины, которая открыла им дверь.
- Вполне можно узнать! Совсем не плохо.
Такими сдержанными замечаниями он давал понять, что хотя в общем одобряет, но несуразную цену платить не намерен. Улучив момент, когда Флёр не могла их услышать, он сказал:
- Так вы хотите писать портрет моей дочери? Ваша цена?
- Сто пятьдесят.
- Многовато по нынешним временам - вы человек молодой. Впрочем, лишь бы было хорошо сделано. Рафаэлит отвесил иронический поклон.
- Да, - сказал Сомс. - Конечно, вы думаете, что все ваши вещи - шедевры. В жизни не встречал художника, который держался бы другого мнения. Не заставляйте ее подолгу позировать, у нее много дела. Значит, решено. До свидания. Не провожайте. Выходя, он сказал Флёр:
- Ну, я сговорился. Можешь начинать, когда хочешь. Он работает лучше, чем можно бы предположить по его виду. Строгий, я бы сказал, мужчина.
- Художнику нужно быть строгим, папа, а то подумают, что он заискивает.
- Возможно, - сказал Сомс. - Теперь я поеду домой, раз ты не хочешь, чтобы я тебя подвез. До свидания! Береги себя и не переутомляйся, - и, подставив ей щеку для поцелуя, он сел в автомобиль. Флёр пошла на восток, к остановке автобуса, а машина его двинулась к западу, и он не видел, как дочь остановилась, дала ему отъехать и повернула обратно к дому Джун.
III
ТЕРПЕНИЕ
Точно так же, как в нашем старом-престаром мире невозможно разобраться в происхождении людей и явлений, так же темны и причины человеческих поступков; и психолог, пытающийся свести их к какому-нибудь одному мотиву, похож на Сомса, полагавшего, что дочь его хочет позировать художнику, чтобы увидеть свое изображение в раме на стене. Он знал, что рано или поздно - и чаще всего рано - все вешают свое изображение на стену. Но Флёр, отнюдь, впрочем, не возражавшей против стены и рамы, руководили куда более сложные побуждения. Эта сложность и заставила ее вернуться к Джун. Та просидела все время у себя в спальне, чтобы не встретить своего родича, и теперь была радостно возбуждена.
- Цена, конечно, невысокая, - сказала она, - по-настоящему Харолд должен бы получать за портреты ничуть не меньше, чем Том или Липпен. Но все-таки для него так важно иметь какую-то работу, пока он еще не может занять подобающее ему положение. Зачем вы вернулись?
- Отчасти чтобы повидать вас, - сказала Флёр, - а отчасти потому, что мы забыли условиться насчет нового сеанса. Я думаю, мне всего удобнее будет приходить в три часа.
- Да, - протянула Джун неуверенно, не потому, что она сомневалась, а потому, что не сама предложила. - Думаю, что Харолду это подойдет. Не правда ли, его работы изумительны?
- Мне особенно понравился портрет Энн. Его, кажется, завтра забирают?
- Да, Джон за ним приедет.
Флёр поспешно взглянула в тусклое зеркало, чтобы убедиться, что лицо ее ничего не выражает.
- Как, по-вашему, в чем мне позировать?
Джун всю ее окинула взглядом.
- О, он, наверное, придумает для вас что-нибудь необычное.
- Да, но какого цвета? В чем-нибудь надо же прийти.
- Пойдемте спросим его.
Рафаэлит стоял перед портретом Энн. Он оглянулся на них, только что не говоря: "О боже? Эти женщины?" - и хмуро кивнул, когда ему предложили начинать сеансы в три часа.
- В чем ей приходить? - спросила Джун.
Рафаэлит воззрился на Флёр, будто определяя, где у нее кончаются ребра и начинаются кости бедра.
- Серебро и золото, - изрек он наконец.
Джун всплеснула руками.
- Ну не чудо ли? Он сразу вас понял. Ваша золотая с серебром комната. Харолд, как вы угадали?
- У меня есть старый маскарадный костюм, - сказала Флёр, - серебряный с золотом и с бубенчиками, только я его не надевала с тех пор, как вышла замуж.
- Маскарадный! - воскликнула Джун. - Как раз подходит. Если он красивый. Ведь бывают очень безобразные.
- О, он красивый и очаровательно звенит.
- Этого он не сможет передать, - сказала Джун. Потом добавила мечтательно: - Но вы могли бы дать намек на это, Харолд, - как Леонардо.
- Леонардо!
- О, конечно! Я знаю, он не…
Рафаэлит перебил ее.
- Губы не мажьте, - сказал он Флёр.
- Не буду, - покорно согласилась Флёр. - Джун, до чего мне нравится портрет Энн! Вы не подумали, что теперь она непременно захочет иметь портрет Джона?
- Конечно, я его уговорю завтра, когда он приедет.
- Он ведь собирается фермерствовать - этим отговорится. Мужчины терпеть не могут позировать.
- Это все чепуха, - сказала Джун. - В старину даже очень любили. Сейчас и начинать, пока он не устроился. Прекрасная получится пара. За спиной рафаэлита Флёр прикусила губу.
- И пусть надевает рубашку с отложным воротничком. Голубую - правда, Харолд? - подойдет к его волосам.
- Розовую, в зеленую крапинку, - пробормотал рафаэлит.
Джун кивнула.
- Джон придет к завтраку, так что к вашему приходу его уже здесь не будет.
- Вот и отлично. Au revoir!..
Она протянула рафаэлиту руку, что, казалось, его удивило.
- До свидания, Джун!
Джун неожиданно подошла к ней и поцеловала ее в подбородок. Лицо ее в эту минуту было мягкое и розовое, и глаза мягкие; а губы теплые, словно вся она была пропитана теплом. Уходя, Флёр думала: "Может, надо было попросить ее не говорить Джону, что я буду приходить?" Но, конечно, Джун, теплая, восторженная, не скажет Джону ничего такого, что могло бы пойти во вред ее рафаэлиту. Она стояла, изучая местность вокруг "Тополей". В эту тихую заводь можно было попасть только одной дорогой: она ныряла сюда и выходила обратно. Вот здесь ее не будет видно из окон, и она увидит Джона, когда он будет уходить после завтрака, в какую бы сторону он ни пошел. Но ему придется взять такси, ведь будет картина. Ей стало горько от мысли, что она, его первая любовь, теперь должна идти на уловки, чтобы увидеться с ним. Но иначе его никогда не увидишь! Ах, какая она была дурочка в Уонсдоне в те далекие дни, когда их комнаты были рядом. Один шаг - и никакая сила не могла бы отнять у нее Джона: ни его мать, ни старинная распря, ни ее отец - ничто! И не стояли тогда между ними ни его, ни ее обеты, ни Майкл, ни Кит, ни девочка с глазами русалки; ничего не было, только юность и чистота. И ей пришло в голову, что юность и чистота слишком высоко ценятся. Она так и не додумалась до способа увидеть его, не выдав преднамеренного плана. Придется еще немножко потерпеть. Пусть только Джон попадет художнику в лапы, и возможностей найдется много. В три часа она явилась с костюмом и прошла в комнату Джун переодеться.
- В самый раз, - сказала Джун. - Прелесть, как оригинально. Харолд прямо влюбится.
- Не знаю, - сказала Флёр. Пока что темперамент рафаэлита казался ей не очень-то влюбчивым. Они прошли в ателье, ни разу не упомянув о Джоне. Портрета Энн не было. И как только Джун вышла принести, как раз то, что нужном для фона, Флёр сказала:
- Ну? Будете вы писать портрет моего кузена Джона? Рафаэлит кивнул.
- Он не хотел, она его заставила.
- Когда начинаете?
- Завтра, - сказал рафаэлит. - Он будет приходить по утрам, одну неделю. Что в неделю сделаешь?
- Если у него только неделя, ему бы лучше поселиться здесь.
- Не хочет без жены, а жена простужена.
- О, - сказала Флёр, и мысль ее быстро заработала. - Так тогда ему, вероятно, удобнее позировать днем? Я могу приходить утром; даже лучше чувствуешь себя свежее. Джун могла бы известить его по телефону. Рафаэлит пробурчал что-то, что могло быть истолковано как согласие. Уходя, она сказала Джун:
- Я хочу приходить к десяти утра, тогда день у меня освобождается для моего дома отдыха в Доркинге. Вы из могли бы устроить, чтобы Джон приезжал днем? Ему было бы удобнее. Только не говорите ему, что я здесь бываю, за одну неделю мой портрет вряд ли станет узнаваемым.
- О, - сказала Джун, - Вот это неверно. Харолд всегда с самого начала дает сходство; но он, конечно, будет ставить холст лицом к стене, он всегда так делает, пока работает над картиной.